Но меня это почему-то совершенно не интересовало. И внезапно я увидел, что у королевы Гуннхильд есть возможность выиграть партию в тавлеи. Королева Астрид была настолько увлечена наступлением, что совершенно забыла о защите собственного «короля». А у Гуннхильд была одна фигура, которая могла бы добраться до «короля», если бы удача была на ее стороне и на кубике выпало нужное количество ходов. Так что все решал следующий бросок кубика.
Королева Астрид заметила мой интерес к игре.
— Ты умеешь играть в тавлеи, Ниал? — спросила она. Этот невинный вопрос разрядил напряжение в комнате.
— Да, королева.
У нее сразу загорелись глаза:
— Может быть, доиграешь партию за Гуннхильд? Давай сыграем на что-нибудь.
— С удовольствием.
— Тогда я ставлю полный комплект вооружения дружинника и лошадь и говорю, что ты не сможешь выиграть.
— Мне поставить нечего.
— А как насчет рассказа о твоей жизни?
Я покачал головой, но тут мне в голову пришла одна мысль:
— Я могу сложить вису.
— Вису? Ты скальд?
— Скальд больше, чем священник.
Она повернулась к королеве Гуннхильд:
— Ты не будешь возражать, если Ниал доиграет за тебя?
Гуннхильд ответила согласием, но было заметно, что и она, и Рудольф растеряны.
— Твой ход, Ниал! — сказала Астрид, и мне показалось, что она усмехнулась. — Кубик уже брошен.
Я внимательно изучил положение фигур на доске. Кажется, мой план мог удастся. Я передвинул фигуру.
Королева Астрид удивилась:
— Неужели ты не видишь угрозы «королю»?
— Да, королева, с трех сторон.
Она поняла, что я хотел сделать:
— Теперь все зависит от твоего счастья — от кубика!
Она бросила кубик, и ей выпал удачный ход. После этого она отдала кубик мне и заметила:
— Посмотрим на твое счастье!
Я не ответил. Взгляды всех были прикованы к кубику, когда он, прокатившись по доске, замер в ее дальнем углу.
Мне выпало как раз именно то количество ходов, какое было нужно.
— Я проиграла, — заявила Астрид. Она была совершенно не расстроена. — Но я с удовольствием сыграю еще раз на вису.
— В следующий раз, — решительно сказала королева Гуннхильд.
После игры наша беседа стала более дружелюбной.
Я сказал, что не имею ничего против поездки к епископу, что ему надо написать и что я могу сделать это сам.
Рудольф заколебался, но не посмел отказать в моей просьбе. Но он настоял на том, чтобы гонец отправился к епископу Эгину завтра утром, хотя до Далбю была неделя езды, а до Рождества осталось всего несколько дней.
Королева Гуннхильд согласилась с его предложением. И добавила, что даст мне письмо об освобождении сейчас же, но что объявлено об этом на тинге будет только весной.
Священник ушел, а Гуннхильд попросила меня принести пергамент и чернила.
— И возьми свои записи, — добавила она.
Я отсутствовал довольно долго.
Сначала я зашел в конюшню, к Уродцу. Он все еще лежал на сеновале, но его уже обмыли и распрямили. И рядом с ним были люди.
Я внезапно подумал — с неожиданной яростью, что рабы будут теперь часто так поступать. Они с удивлением посмотрели на меня, когда я встал на колени и прочел «De profundia». Я закончил молитвой за спасение душ умерших: «Requiescant in pace — отдыхайте с миром. Amen».
Лицо Уродца было спокойно.
Я подумал, что так могло выглядеть лицо Христа после распятия его на кресте, когда он сказал: «Свершилось!» — и испустил дух.
Мне пришлось прервать свои занятия.
Сначала ко мне в трапезную пришла королева Гуннхильд. Нам надо было о многом поговорить — ведь со времени нашего последнего разговора прошло много дней. А после вчерашнего вечера мы могли беседовать на равных.
Это был вечер больших изменений — прежде всего во мне самом.
Когда я зашел в трапезную после конюшни, чтобы забрать принадлежности для письма, то на скамье у стола сидел Хьяртан Ормссон, предводитель дружинников и ждал меня. Рядом с ним лежала одежда, позолоченная пряжка для плаща, пояс с ножом и меч. Хьяртан сказал, что это подарок королевы Гуннхильд за девять лет безупречной службы. Что это только часть того, что она должна мне.
В трапезной было холодно. Огонь в очаге не горел, а помещение освещал факел, что Хьяртан принес с собой.
Я разглядывал вещи. Королева подарила мне две рубашки, две туники, двое штанов и два плаща. Один из плащей был подбит мехом. Все вещи были очень красивые.
Я провел рукой по волосам. И внезапно почувствовал, какой я грязный. Я понял, почему не спешу переодеться.
Я повернулся к Хьяртану.
— Ты думаешь, я могу быстро помыться? И мне бы хотелось подстричь волосы и бороду.
Он кивнул.
— Пойдем в прачечную.
Я взял с собой одежду и оружие.
В прачечной для меня приготовили большой чан с горячей водой. Я испытал невыразимое удовольствие, когда снял с себя одежду раба Кефсе и погрузился в горячую воду. И не потому, что был особенно грязным, ведь я всегда старался следить за собой, насколько это было возможно для раба. Но именно это мытьё было для меня особенным ритуалом. Я невольно подумал о пути израильского народа через Красное море. Я посмотрел на свое покрытое шрамами тело. Красивым его назвать было нельзя. Но теперь оно принадлежало мне — после долгих десяти лет, когда оно было собственностью других. И я понял, какая разница между мной самим и моим телом. Тело могло принадлежать другим, а душа и мысли — только мне одному.
Выбравшись из чана, я замерз и поторопился натянуть на себя одежду. Мои руки отлично помнили, как надо опоясываться мечом, как закреплять пряжку на плаще, как откидывать его назад.
Одна из рабынь принесла расческу и ножницы и подстригла мне волосы и бороду. Я никогда не думал, что такие мелочи могут доставлять человеку громадное удовольствие.
Я встал и почувствовал, что даже двигаться стал теперь по-другому. И когда я протянул руку к мечу, все замерли.
Хьяртан при моем движении тоже потянулся к мечу — и не он один. Ведь никто не знал, что я за человек.
Мой меч оказался хорошим, но ничем не примечательным оружием. По старой привычке я надрезал левый мизинец и провел им по клинку. Нельзя достать меч из ножен и не дать ему испробовать крови.
Тут Хьяртан улыбнулся:
— Вижу, ты не хочешь оскорбить меч.
— Нет, — ответил я. — Ведь это было бы позором.
Затем мы с Хьяртаном направились в палаты, но во дворе я остановился и, склонив голову, повернулся к конюшне. Я думал об Уродце.
Никто из рабов меня не узнавал. Когда я здоровался с ними, в глазах у них появлялось отчужденное выражение, как всегда, когда к ним обращался незнакомый человек.
В палатах расставляли столы и накрывали к ужину.
Я заметил Рудольфа — он был чем-то недоволен и даже не посмотрел в мою сторону. Королева Астрид беседовала с Эгилем Эмундссоном, который недавно вернулся из Скары.
Но королева Гуннхильд смотрела прямо на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
Королева Астрид заметила мой интерес к игре.
— Ты умеешь играть в тавлеи, Ниал? — спросила она. Этот невинный вопрос разрядил напряжение в комнате.
— Да, королева.
У нее сразу загорелись глаза:
— Может быть, доиграешь партию за Гуннхильд? Давай сыграем на что-нибудь.
— С удовольствием.
— Тогда я ставлю полный комплект вооружения дружинника и лошадь и говорю, что ты не сможешь выиграть.
— Мне поставить нечего.
— А как насчет рассказа о твоей жизни?
Я покачал головой, но тут мне в голову пришла одна мысль:
— Я могу сложить вису.
— Вису? Ты скальд?
— Скальд больше, чем священник.
Она повернулась к королеве Гуннхильд:
— Ты не будешь возражать, если Ниал доиграет за тебя?
Гуннхильд ответила согласием, но было заметно, что и она, и Рудольф растеряны.
— Твой ход, Ниал! — сказала Астрид, и мне показалось, что она усмехнулась. — Кубик уже брошен.
Я внимательно изучил положение фигур на доске. Кажется, мой план мог удастся. Я передвинул фигуру.
Королева Астрид удивилась:
— Неужели ты не видишь угрозы «королю»?
— Да, королева, с трех сторон.
Она поняла, что я хотел сделать:
— Теперь все зависит от твоего счастья — от кубика!
Она бросила кубик, и ей выпал удачный ход. После этого она отдала кубик мне и заметила:
— Посмотрим на твое счастье!
Я не ответил. Взгляды всех были прикованы к кубику, когда он, прокатившись по доске, замер в ее дальнем углу.
Мне выпало как раз именно то количество ходов, какое было нужно.
— Я проиграла, — заявила Астрид. Она была совершенно не расстроена. — Но я с удовольствием сыграю еще раз на вису.
— В следующий раз, — решительно сказала королева Гуннхильд.
После игры наша беседа стала более дружелюбной.
Я сказал, что не имею ничего против поездки к епископу, что ему надо написать и что я могу сделать это сам.
Рудольф заколебался, но не посмел отказать в моей просьбе. Но он настоял на том, чтобы гонец отправился к епископу Эгину завтра утром, хотя до Далбю была неделя езды, а до Рождества осталось всего несколько дней.
Королева Гуннхильд согласилась с его предложением. И добавила, что даст мне письмо об освобождении сейчас же, но что объявлено об этом на тинге будет только весной.
Священник ушел, а Гуннхильд попросила меня принести пергамент и чернила.
— И возьми свои записи, — добавила она.
Я отсутствовал довольно долго.
Сначала я зашел в конюшню, к Уродцу. Он все еще лежал на сеновале, но его уже обмыли и распрямили. И рядом с ним были люди.
Я внезапно подумал — с неожиданной яростью, что рабы будут теперь часто так поступать. Они с удивлением посмотрели на меня, когда я встал на колени и прочел «De profundia». Я закончил молитвой за спасение душ умерших: «Requiescant in pace — отдыхайте с миром. Amen».
Лицо Уродца было спокойно.
Я подумал, что так могло выглядеть лицо Христа после распятия его на кресте, когда он сказал: «Свершилось!» — и испустил дух.
Мне пришлось прервать свои занятия.
Сначала ко мне в трапезную пришла королева Гуннхильд. Нам надо было о многом поговорить — ведь со времени нашего последнего разговора прошло много дней. А после вчерашнего вечера мы могли беседовать на равных.
Это был вечер больших изменений — прежде всего во мне самом.
Когда я зашел в трапезную после конюшни, чтобы забрать принадлежности для письма, то на скамье у стола сидел Хьяртан Ормссон, предводитель дружинников и ждал меня. Рядом с ним лежала одежда, позолоченная пряжка для плаща, пояс с ножом и меч. Хьяртан сказал, что это подарок королевы Гуннхильд за девять лет безупречной службы. Что это только часть того, что она должна мне.
В трапезной было холодно. Огонь в очаге не горел, а помещение освещал факел, что Хьяртан принес с собой.
Я разглядывал вещи. Королева подарила мне две рубашки, две туники, двое штанов и два плаща. Один из плащей был подбит мехом. Все вещи были очень красивые.
Я провел рукой по волосам. И внезапно почувствовал, какой я грязный. Я понял, почему не спешу переодеться.
Я повернулся к Хьяртану.
— Ты думаешь, я могу быстро помыться? И мне бы хотелось подстричь волосы и бороду.
Он кивнул.
— Пойдем в прачечную.
Я взял с собой одежду и оружие.
В прачечной для меня приготовили большой чан с горячей водой. Я испытал невыразимое удовольствие, когда снял с себя одежду раба Кефсе и погрузился в горячую воду. И не потому, что был особенно грязным, ведь я всегда старался следить за собой, насколько это было возможно для раба. Но именно это мытьё было для меня особенным ритуалом. Я невольно подумал о пути израильского народа через Красное море. Я посмотрел на свое покрытое шрамами тело. Красивым его назвать было нельзя. Но теперь оно принадлежало мне — после долгих десяти лет, когда оно было собственностью других. И я понял, какая разница между мной самим и моим телом. Тело могло принадлежать другим, а душа и мысли — только мне одному.
Выбравшись из чана, я замерз и поторопился натянуть на себя одежду. Мои руки отлично помнили, как надо опоясываться мечом, как закреплять пряжку на плаще, как откидывать его назад.
Одна из рабынь принесла расческу и ножницы и подстригла мне волосы и бороду. Я никогда не думал, что такие мелочи могут доставлять человеку громадное удовольствие.
Я встал и почувствовал, что даже двигаться стал теперь по-другому. И когда я протянул руку к мечу, все замерли.
Хьяртан при моем движении тоже потянулся к мечу — и не он один. Ведь никто не знал, что я за человек.
Мой меч оказался хорошим, но ничем не примечательным оружием. По старой привычке я надрезал левый мизинец и провел им по клинку. Нельзя достать меч из ножен и не дать ему испробовать крови.
Тут Хьяртан улыбнулся:
— Вижу, ты не хочешь оскорбить меч.
— Нет, — ответил я. — Ведь это было бы позором.
Затем мы с Хьяртаном направились в палаты, но во дворе я остановился и, склонив голову, повернулся к конюшне. Я думал об Уродце.
Никто из рабов меня не узнавал. Когда я здоровался с ними, в глазах у них появлялось отчужденное выражение, как всегда, когда к ним обращался незнакомый человек.
В палатах расставляли столы и накрывали к ужину.
Я заметил Рудольфа — он был чем-то недоволен и даже не посмотрел в мою сторону. Королева Астрид беседовала с Эгилем Эмундссоном, который недавно вернулся из Скары.
Но королева Гуннхильд смотрела прямо на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59