Сапоги, что ли, новые купит? Нет,
Варенька, прочтет да еще продолжения потребует. Прячешься иногда,
прячешься, скрываешься в том, чем не взял, боишься нос подчас показать -
куда бы там ни было, потому что пересуда трепещешь, потому что из всего,
что ни есть на свете, из всего тебе пасквиль сработают, и вот уж вся
гражданская и семейная жизнь твоя по литературе ходит, все напечатано,
прочитано, осмеяно, пересужено! Да тут и на улицу нельзя показаться будет;
ведь тут это все так доказано, что нашего брата по одной походке узнаешь
теперь. Ну, добро бы он под концом-то хоть исправился, что-нибудь бы
смягчил, поместил бы, например, хоть после того пункта, как ему бумажки на
голову сыпали: что вот, дескать, при всем этом он был добродетелен, хороший
гражданин, такого обхождения от своих товарищей не заслуживал,
послушествовал старшим (тут бы пример можно какой-нибудь), никому зла не
желал, верил в бога и умер (если ему хочется, чтобы он уж непременно умер)
- оплаканный. А лучше всего было бы не оставлять его умирать, беднягу, а
сделать бы так, чтобы шинель его отыскалась, чтобы тот генерал, узнавши
подробнее об его добродетелях, перепросил бы его в свою канцелярию, повысил
чином и дал бы хороший оклад жалованья, так что, видите ли, как бы это
было: зло было бы наказано, а добродетель восторжествовала бы, и
канцеляристы-товарищи все бы ни с чем и остались. Я бы, например, так
сделал; а то что тут у него особенного, что у него тут хорошего? Так,
пустой какой-то пример из вседневного, подлого быта. Да и как вы-то
решились мне такую книжку прислать, родная моя. Да ведь это злонамеренная
книжка, Варенька; это просто неправдоподобно, потому что и случиться не
может, чтобы был такой чиновник. Да ведь после такого надо жаловаться,
Варенька, формально жаловаться.
Покорнейший слуга ваш
Макар Девушкин.
Июля 27-го.
Милостивый государь, Макар Алексеевич!
Последние происшествия и письма ваши испугали, поразили меня и повергли в
недоумение, а рассказы Федоры объяснили мне все. Но зачем же было так
отчаиваться и вдруг упасть в такую бездну, в какую вы упали, Макар
Алексеевич? Ваши объяснения вовсе не удовольствовали меня. Видите ли, была
ли я права, когда настаивала взять то выгодное место, которое мне
предлагали? К тому же и последнее мое приключение пугает меня не на шутку.
Вы говорите, что любовь ваша ко мне заставила вас таиться от меня. Я и
тогда уже видела, что многим обязана вам, когда вы уверяли, что
издерживаете на меня только запасные деньги свои, которые, как говорили, у
вас в ломбарде на всякий случай лежали. Теперь же, когда я узнала, что у
вас вовсе не было никаких денег, что вы, случайно узнавши о моем
бедственном положении и тронувшись им, решились издержать свое жалованье,
забрав его вперед, и продали даже свое платье, когда я больна была, -
теперь я, открытием всего этого, поставлена в такое мучительное положение,
что до сих пор не знаю, как принять все это и что думать об этом. Ах! Макар
Алексеевич! вы должны были остановиться на первых благодеяниях своих,
внушенных вам состраданием и родственною любовью, а не расточать деньги
впоследствии на ненужное. Вы изменили дружбе нашей, Макар Алексеевич,
потому что не были откровенны со мною, и теперь, когда я вижу, что ваше
последнее пошло мне на наряды, на конфеты, на прогулки, на театр и на
книги, - то за все это я теперь дорого плачу сожалением о своей
непростительной ветрености (ибо я принимала от вас все, не заботясь о вас
самих); и все то, чем вы хотели доставить мне удовольствие, обратилось
теперь в горе для меня и оставило по себе одно бесполезное сожаление. Я
заметила вашу тоску в последнее время, и хотя сама тоскливо ожидала
чего-то, но то, что случилось теперь, мне и в ум не входило. Как! вы до
такой уже степени могли упасть духом, Макар Алексеевич! Но что теперь о вас
подумают, что теперь скажут о вас все, кто вас знает? Вы, которого я и все
уважали за доброту души, скромность и благоразумие, вы теперь вдруг впали в
такой отвратительный порок, в котором, кажется, никогда не были замечены
прежде. Что со мною было, когда Федора рассказала мне, что вас нашли на
улице в нетрезвом виде и привезли на квартиру с полицией! Я остолбенела от
изумления, хотя и ожидала чего-то необыкновенного, потому что вы четыре дня
пропадали. Но подумали ли вы, Макар Алексеевич, что скажут ваши начальники,
когда узнают настоящую причину вашего отсутствия? Вы говорите, что над вами
смеются все; что все узнали о нашей связи и что и меня упоминают в
насмешках своих соседи ваши. Не обращайте внимания на это, Макар
Алексеевич, и, ради бога, успокойтесь. Меня пугает еще ваша история с этими
офицерами; я об ней темно слышала. Растолкуйте мне, что это все значит?
Пишете вы, что боялись открыться мне, боялись потерять вашим признанием мою
дружбу, что были в отчаянии, не зная, чем помочь мне в моей болезни, что
продали все, чтобы поддержать меня и не пускать в больницу, что задолжали
сколько возможно задолжать и имеете каждый день неприятности с хозяйкой, -
но, скрывая все это от меня, вы выбрали худшее. Но ведь теперь же я все
узнала. Вы совестились заставить меня сознаться, что я была причиною вашего
несчастного положения, а теперь вдвое более принесли мне горя своим
поведением. Все это меня поразило, Макар Алексеевич. Ах, друг мой!
несчастие - заразительная болезнь. Несчастным и бедным нужно сторониться
друг от друга, чтоб еще более не заразиться. Я принесла вам такие
несчастия, которых вы и не испытывали прежде в вашей скромной и уединенной
жизни. Все это мучит и убивает меня.
Напишите мне теперь все откровенно, что с вами было и как вы решились на
такой поступок. Успокойте меня, если можно. Не самолюбие заставляет меня
писать теперь о моем спокойствии, но моя дружба и любовь к вам, которые
ничем не изгладятся из моего сердца. Прощайте. Жду ответа вашего с
нетерпением. Вы худо думали обо мне, Макар Алексеевич.
Вас сердечно любящая
Варвара Доброселова.
Июля 28-го.
Бесценная моя Варвара Алексеевна!
Ну уж, как теперь все кончено и все мало-помалу приходит в прежнее
положение, то вот что скажу я вам, маточка: вы беспокоитесь об том, что обо
мне подумают, на что спешу объявить вам, Варвара Алексеевна, что амбиция
моя мне дороже всего. Вследствие чего и донося вам об несчастиях моих и
всех этих беспорядках, уведомляю вас, что из начальства еще никто ничего не
знает, да и не будет знать, так что они все будут питать ко мне уважение
по-прежнему. Одного боюсь: сплетен боюсь. Дома у нас хозяйка кричит, а
теперь, когда я с помощью ваших десяти рублей уплатил ей часть долга,
только ворчит, а более ничего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39