Он открыл глаза, и тут же снова их закрыл. В окно боковушки падал яркий розовый свет, на стеклах искрился узорчатый иней.
«Неужто светает?» — удивился мужик и машинально поднялся с кровати.
Но по тому, как колебалось розовое сияние, он сразу понял, что это не рассвет.
— Пожар, что ли? — пробормотал он, вдыхая запах дыма и чувствуя, что угорел.
Он выглянул в горницу: Зоськи на лавке не было.
— Так я и знал!.. — вскрикнул мужик и опрометью бросился во двор…
Теперь он совсем очнулся.
Действительно, горела его хата. Пылала часть крыши, выходившая на большую дорогу. Под толстым слоем снега, застилавшего кровлю, огонь медленно разгорался. Сейчас еще можно было его потушить, но Слимак об этом и не думал.
Он вернулся в боковушку и принялся расталкивать жену:
— Вставай, Ягна, вставай!.. Хата горит!..
— Отстань от меня!.. — в полузабытьи отвечала женщина, закрывая голову тулупом.
Слимак схватил ее на руки и, спотыкаясь о пороги, вынес вместе с тулупом в сарай. Потом сгреб ее одежду и постель, вышиб дверь в клеть и вытащил сундук, где лежали деньги; наконец, выломал окно и стал выбрасывать во двор зипуны, тулупы, табуретки, мешочки с крупой и кухонную посуду. Он замучился, поранил руки, вспотел, но стойко держался, зная, с каким борется врагом.
Между тем занялась уже вся крыша, и сквозь щели на потолке в горницу проникли дым и огонь. Тогда только Слимак вышел на освещенный двор, волоча за собой лавку. Перетащив ее в сарай, он хотел еще раз вернуться — за столом. Но взглянул на ригу — и обомлел. Изнутри вырывались языки пламени, лизавшие снег на крыше. Перед ригой стояла Зоська и, грозя кулаками, кричала во все горло:
— Вот вам, Слимак, спасибо за дочку!.. Теперь и вы пропадете, как она!..
Зоська бегом бросилась к оврагам, взобралась на холм и в зареве пожара принялась приплясывать, хлопая в ладоши.
— Горит!.. — выкрикивала она. — Горит!.. Горит!..
Слимак закружился на месте, как подстреленный зверь. Потом отяжелевшим шагом прошел в сарай, сел на колоду и закрыл руками лицо. Он и не думал спасаться от огня, видя в нем кару господню за смерть Овчажа и сиротки.
— Все мы тут пропадем! — бормотал он.
Оба строения уже пылали, как огненные столбы; несмотря на мороз, в сарае становилось жарко и во дворе уже начал подтаивать снег, когда из колонии Хаммера донеслись крики и конский топот. Это немцы спешили на помощь.
Через минуту во дворе засуетились батраки, бабы и дети с ведрами и баграми; прикатили даже ручной насос и, построившись в две шеренги, принялись под командой Фрица Хаммера разбирать стены и заливать пожар. Они шли в огонь, словно в пляс, смеясь и обгоняя друг друга; мужчины — кто посмелей — полезли с топорами на ригу, местами еще не охваченную пламенем; бабы и дети носили воду с реки.
На холме снова показалась Зоська.
— Все равно пропадете, хоть и помогут вам немцы!.. — кричала она Слимаку, грозя кулаком.
— Кто это?.. Что такое?.. Держи ее!.. — загудели колонисты.
Двое из них взбежали на холм, но Зоська уже скрылась в оврагах.
Фриц Хаммер подошел к Слимаку.
— Подожгли у вас? — спросил он.
— Подожгли, — ответил мужик.
— Эта вот? — И Фриц показал рукой на холм.
— Она самая.
— Ну, не лучше ли было продать нам землю?.. — помолчав, сказал Фриц.
Мужик понурил голову, но ничего не ответил.
Несмотря на принятые меры, рига сгорела; часть хаты все же удалось отстоять. Одни колонисты еще заливали водой пожарище, другие окружили Слимака и его больную жену.
— Куда же вы теперь денетесь? — снова заговорил Фриц.
— Будем жить в конюшне, — ответил мужик.
Немки зашептались между собой о том, чтобы взять их на ферму, но колонисты качали головами и говорили, что болезнь Слимаковой может оказаться заразной. Фриц поспешил присоединиться к их мнению и приказал перенести больную в конюшню.
— Мы вам пришлем, — сказал Фриц, — все, что нужно, а там видно будет…
— Спаси вас господь, — ответил Слимак, кланяясь ему в ноги.
Колонисты начали расходиться. Одну из баб Фриц оставил подле больной, велел кому-то из батраков привезти соломы для погорельцев, а Герману шепнул, чтобы он немедленно ехал в Волю, к мельнику Кнапу.
— Сегодня, видно, заключим с ним сделку, — сказал он Герману. — Давно пора!..
— Если б не это, — Герман мотнул головой, показывая на пепелище, — нам бы не продержаться до весны.
Фриц выругался. Однако со Слимаком он простился дружелюбно и, заметив, что жена его плоха, посоветовал вызвать фельдшера. Наклонившись над больной, он сказал:
— Она совсем без памяти…
Вдруг Слимакова, не открывая глаз, неожиданно твердо проговорила:
— Ага… без памяти… без памяти!..
Фриц отшатнулся, видимо смутившись, но тотчас шепнул:
— Бредит!.. У нее жар…
Пожав руку Слимаку, он отправился вслед за остальными в колонию.
Был уже день, когда из колонии привезли солому, каравай хлеба и бутылку молока, а Слимак все еще расхаживал по двору, где стлался едкий дым пожарища. Бессильно повисшие руки его сплелись в отчаянии, а он все ходил, смотрел, упиваясь горечью страдания. Вот под навесом валяются табуретка и лавка. Сколько им лет!.. Он сиживал на них еще ребенком и не раз ножиком вырезал на них какие-то метки и крестики… Да, эти самые… А вот сундук… ключ еще торчит в замке. Мужик отомкнул его, достал маленький мешочек с серебром, потом мешочек побольше с бумажными деньгами и спрятал их в углу конюшни, под сухим навозом. Покончив с этим делом, он снова впал в апатию и снова стал бродить по двору. Вот в куче пепла дымятся почерневшие бревна. Тут была рига, урожай целого года! Рядом лежит Бурек; его уже начали клевать вороны, и из-под желтой шерсти вылезли ребра. А вот его хата — без окон, без дверей, без крыши; одна лишь труба торчит среди закопченных стен.
«Низкая какая хата, а труба высокая!..» — удивлялся Слимак.
Он отвернулся и поднялся на холм: ему казалось, что в эту минуту о нем говорят в деревне, может быть даже спешат ему на помощь. Но из деревни никто не шел; на безбрежной белой пелене не было ни души, лишь кое-где между деревьями светились огни в хатах.
— Завтрак готовят, — пробормотал про себя мужик.
Минутами в его усталом мозгу воскресали знакомые образы; он грезил наяву. Вот снова весна, Слимак боронует овес. Впереди, обмахиваясь хвостами, идут его гнедые, над ним чирикают воробьи, где-то рядом Стасек смотрится в реку, а вдали баринов шурин скачет верхом на лошади, с которой не может сладить. Из-под моста, где жена стирает белье, доносится стук валька, в огороде горланит Ендрек, а Магда из хаты кричит ему что-то в ответ…
В эту минуту до Слимака донесся запах гари, и вдруг все ему тут опротивело: и замерзшая река, в которую уже никогда не будет смотреться Стасек, и холмы, покрытые снегом, и маленькая пустая хата без крыши, с безобразно торчащей трубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
«Неужто светает?» — удивился мужик и машинально поднялся с кровати.
Но по тому, как колебалось розовое сияние, он сразу понял, что это не рассвет.
— Пожар, что ли? — пробормотал он, вдыхая запах дыма и чувствуя, что угорел.
Он выглянул в горницу: Зоськи на лавке не было.
— Так я и знал!.. — вскрикнул мужик и опрометью бросился во двор…
Теперь он совсем очнулся.
Действительно, горела его хата. Пылала часть крыши, выходившая на большую дорогу. Под толстым слоем снега, застилавшего кровлю, огонь медленно разгорался. Сейчас еще можно было его потушить, но Слимак об этом и не думал.
Он вернулся в боковушку и принялся расталкивать жену:
— Вставай, Ягна, вставай!.. Хата горит!..
— Отстань от меня!.. — в полузабытьи отвечала женщина, закрывая голову тулупом.
Слимак схватил ее на руки и, спотыкаясь о пороги, вынес вместе с тулупом в сарай. Потом сгреб ее одежду и постель, вышиб дверь в клеть и вытащил сундук, где лежали деньги; наконец, выломал окно и стал выбрасывать во двор зипуны, тулупы, табуретки, мешочки с крупой и кухонную посуду. Он замучился, поранил руки, вспотел, но стойко держался, зная, с каким борется врагом.
Между тем занялась уже вся крыша, и сквозь щели на потолке в горницу проникли дым и огонь. Тогда только Слимак вышел на освещенный двор, волоча за собой лавку. Перетащив ее в сарай, он хотел еще раз вернуться — за столом. Но взглянул на ригу — и обомлел. Изнутри вырывались языки пламени, лизавшие снег на крыше. Перед ригой стояла Зоська и, грозя кулаками, кричала во все горло:
— Вот вам, Слимак, спасибо за дочку!.. Теперь и вы пропадете, как она!..
Зоська бегом бросилась к оврагам, взобралась на холм и в зареве пожара принялась приплясывать, хлопая в ладоши.
— Горит!.. — выкрикивала она. — Горит!.. Горит!..
Слимак закружился на месте, как подстреленный зверь. Потом отяжелевшим шагом прошел в сарай, сел на колоду и закрыл руками лицо. Он и не думал спасаться от огня, видя в нем кару господню за смерть Овчажа и сиротки.
— Все мы тут пропадем! — бормотал он.
Оба строения уже пылали, как огненные столбы; несмотря на мороз, в сарае становилось жарко и во дворе уже начал подтаивать снег, когда из колонии Хаммера донеслись крики и конский топот. Это немцы спешили на помощь.
Через минуту во дворе засуетились батраки, бабы и дети с ведрами и баграми; прикатили даже ручной насос и, построившись в две шеренги, принялись под командой Фрица Хаммера разбирать стены и заливать пожар. Они шли в огонь, словно в пляс, смеясь и обгоняя друг друга; мужчины — кто посмелей — полезли с топорами на ригу, местами еще не охваченную пламенем; бабы и дети носили воду с реки.
На холме снова показалась Зоська.
— Все равно пропадете, хоть и помогут вам немцы!.. — кричала она Слимаку, грозя кулаком.
— Кто это?.. Что такое?.. Держи ее!.. — загудели колонисты.
Двое из них взбежали на холм, но Зоська уже скрылась в оврагах.
Фриц Хаммер подошел к Слимаку.
— Подожгли у вас? — спросил он.
— Подожгли, — ответил мужик.
— Эта вот? — И Фриц показал рукой на холм.
— Она самая.
— Ну, не лучше ли было продать нам землю?.. — помолчав, сказал Фриц.
Мужик понурил голову, но ничего не ответил.
Несмотря на принятые меры, рига сгорела; часть хаты все же удалось отстоять. Одни колонисты еще заливали водой пожарище, другие окружили Слимака и его больную жену.
— Куда же вы теперь денетесь? — снова заговорил Фриц.
— Будем жить в конюшне, — ответил мужик.
Немки зашептались между собой о том, чтобы взять их на ферму, но колонисты качали головами и говорили, что болезнь Слимаковой может оказаться заразной. Фриц поспешил присоединиться к их мнению и приказал перенести больную в конюшню.
— Мы вам пришлем, — сказал Фриц, — все, что нужно, а там видно будет…
— Спаси вас господь, — ответил Слимак, кланяясь ему в ноги.
Колонисты начали расходиться. Одну из баб Фриц оставил подле больной, велел кому-то из батраков привезти соломы для погорельцев, а Герману шепнул, чтобы он немедленно ехал в Волю, к мельнику Кнапу.
— Сегодня, видно, заключим с ним сделку, — сказал он Герману. — Давно пора!..
— Если б не это, — Герман мотнул головой, показывая на пепелище, — нам бы не продержаться до весны.
Фриц выругался. Однако со Слимаком он простился дружелюбно и, заметив, что жена его плоха, посоветовал вызвать фельдшера. Наклонившись над больной, он сказал:
— Она совсем без памяти…
Вдруг Слимакова, не открывая глаз, неожиданно твердо проговорила:
— Ага… без памяти… без памяти!..
Фриц отшатнулся, видимо смутившись, но тотчас шепнул:
— Бредит!.. У нее жар…
Пожав руку Слимаку, он отправился вслед за остальными в колонию.
Был уже день, когда из колонии привезли солому, каравай хлеба и бутылку молока, а Слимак все еще расхаживал по двору, где стлался едкий дым пожарища. Бессильно повисшие руки его сплелись в отчаянии, а он все ходил, смотрел, упиваясь горечью страдания. Вот под навесом валяются табуретка и лавка. Сколько им лет!.. Он сиживал на них еще ребенком и не раз ножиком вырезал на них какие-то метки и крестики… Да, эти самые… А вот сундук… ключ еще торчит в замке. Мужик отомкнул его, достал маленький мешочек с серебром, потом мешочек побольше с бумажными деньгами и спрятал их в углу конюшни, под сухим навозом. Покончив с этим делом, он снова впал в апатию и снова стал бродить по двору. Вот в куче пепла дымятся почерневшие бревна. Тут была рига, урожай целого года! Рядом лежит Бурек; его уже начали клевать вороны, и из-под желтой шерсти вылезли ребра. А вот его хата — без окон, без дверей, без крыши; одна лишь труба торчит среди закопченных стен.
«Низкая какая хата, а труба высокая!..» — удивлялся Слимак.
Он отвернулся и поднялся на холм: ему казалось, что в эту минуту о нем говорят в деревне, может быть даже спешат ему на помощь. Но из деревни никто не шел; на безбрежной белой пелене не было ни души, лишь кое-где между деревьями светились огни в хатах.
— Завтрак готовят, — пробормотал про себя мужик.
Минутами в его усталом мозгу воскресали знакомые образы; он грезил наяву. Вот снова весна, Слимак боронует овес. Впереди, обмахиваясь хвостами, идут его гнедые, над ним чирикают воробьи, где-то рядом Стасек смотрится в реку, а вдали баринов шурин скачет верхом на лошади, с которой не может сладить. Из-под моста, где жена стирает белье, доносится стук валька, в огороде горланит Ендрек, а Магда из хаты кричит ему что-то в ответ…
В эту минуту до Слимака донесся запах гари, и вдруг все ему тут опротивело: и замерзшая река, в которую уже никогда не будет смотреться Стасек, и холмы, покрытые снегом, и маленькая пустая хата без крыши, с безобразно торчащей трубой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67