Я и не пойму, как они прознали, что мы насчет луга идем, только напустили вперед на меня своего шурина.
— Это очкастого, что вчера приставал ко мне на реке? — догадалась Слимакова.
— Его самого. Вот он, холера, и перебежал нам дорогу: Ендреку сунул денег, мне шапку нахлобучил на голову — все это, чтобы глаза отвести, и сперва начал издалека: «На что тебе, дескать, луг? Да у тебя и так невесть сколько земли. Да ты знаешь ли, что десять моргов — это несметное богатство?»
— Ну как же, богатство!.. — прервала Слимакова. — У его зятя поди добрая тысяча моргов, и то жалуется!
— Уж так-то, прохвост, меня морочил… А как увидел, что я сам не промах, повел меня к пани. Тут она стала мне зубы заговаривать, чтоб я к ней ребят присылал учиться, а пан все на органе поигрывал.
— Что ж, он в органисты пойдет, когда у него землю отнимут? — спросила хозяйка.
— Он у нас все время играет; делать-то ему нечего, вот он и наигрывает. А потом, — продолжал мужик, — вышел пан, и сейчас же они начали лопотать по-французски, что, дескать, мужик (стало быть, я) страсть какой твердый, что подступиться к нему (стало быть, ко мне) нет возможности и надо поскорей мне луг продать, покуда я не опомнился.
— А ты и понял, что они говорят?
— Чего тут не понять! Я и по-еврейски малость понимаю.
— И ты не стал луг покупать? Хорошо сделал: что-то тут нечисто, — заключила женщина.
Но мужика не радовала похвала жены: им снова овладели сомнения относительно намерений помещика.
«А вдруг они в самом деле хотели дешево уступить мне луг?» — думал он. Бросив обед, он бродил из угла в угол по хате. Все сильнее терзало его беспокойство, что, может, зря упустил он такой случай, и он старался приободрить себя, бормоча:
— Меня не проведешь!.. Уж я-то знаю толк в таких делах!..
Наконец, волнение Слимака достигло предела. Он сел на лавку, потом вскочил, схватился за голову и через мгновение снова не знал, куда деваться от мучившей его тревоги. Вдруг он взглянул на Ендрека, и у него блеснула счастливая мысль.
— Поди сюда, Ендрек, — сказал он, снимая с себя ремень.
— Ай, тятенька, не бейте! — завопил мальчишка, хотя давно уже предчувствовал, что порки ему не миновать.
— Все равно выдеру, — говорил Слимак, — за гордость твою, за то, что вчера насмехался над паничем, а сегодня язык распустил перед паном… Ложись на лавку!..
— Ай! тятенька, не буду! — молил Ендрек.
Стасек обнял отца за ноги и, плача, целовал ему колени, а Магда выскочила во двор за хозяйкой.
— Живо ложись на лавку, пока добром тебе говорю!.. — орал Слимак. — Получишь, щенок, свое, не будешь водиться с этим прохвостом Ясеком… Сейчас ложись!..
Вдруг Слимакова громко забарабанила в окно.
— Поди скорей, Юзек! — кричала она. — Что-то приключилось с новой коровой. Так и катается по земле.
Слимак оставил сына и бегом бросился в закут. Однако, едва войдя, увидел, что все коровы спокойно стоят и жуют.
— Видать, уже отпустило, — сказала женщина, — а ведь как каталась, вроде как ты вчера.
Слимак внимательно осмотрел корову, пощупал ей хребет и покачал головой. Он догадался, что жена нарочно подстроила этот фокус, чтобы отвлечь его от Ендрека. Тем временем мальчишка удрал из хаты, да и у отца прошел гнев, так что дело кончилось ничем, как обычно бывает в таких случаях.
V
Настал июль. Помещик с женой уехали за границу, в деревне давно о них забыли, и даже новая шерсть успела уже отрасти у остриженных овец.
Солнце припекало так, что тучи с неба убежали куда-то в леса, а земля защищалась от зноя, чем могла: на дорогах — пылью, в лугах — отавой, а на полях — обильным урожаем.
У крестьян началась страдная пора. В имении уже скосили клевер и сурепицу; возле хат хозяйки с девками-работницами окучивали свеклу и картофель, а старухи собирали проскурняк, что гонит пот, липовый цвет от горячки и богородицыну травку от колик. Ксендз с викарием целыми днями выслеживали и ловили пчелиные рои, а шинкарь Иосель перегонял уксус. В лесу слышалось ауканье: то перекликались, собирая ягоды, ребятишки.
Между тем созрели хлеба, и на другой день после праздника пресвятой богородицы Слимак приступил к жатве. Работа была недолгая — всего дня два или три, — но мужик спешил: он боялся, как бы не вытекло переспевшее зерно, и не хотел пропустить жатву на помещичьих полях.
Обычно работали втроем: Слимак, Овчаж и Ендрек. Они попеременно жали и вязали снопы. Хозяйка и Магда помогали им с утра и после обеда.
В первый день, около полудня, когда они жали впятером и уже добрались до вершины холма, Магда заметила на опушке леса каких-то людей и сказала об этом хозяйке. Все стали глядеть в ту сторону, обмениваясь замечаниями.
— Видать, мужики, — сказал Овчаж, — видишь, все белые.
— А один-то с ними соломенный, — прибавила Слимакова, — мужики так не ходят.
— И сапоги до колен, — вмешался Слимак.
— Гляньте-ка! — крикнул Ендрек. — В руках у них вроде колышки, и веревку за собой волокут!
— Землемеры, что ли? К чему бы это? — призадумался Слимак.
— Опять, верно, землю будут делить!.. — ответила Слимакова. — Вот и хорошо, что луг не купили у помещика.
Они снова принялись жать, но работа не спорилась: то и дело кто-нибудь украдкой поглядывал на опушку, где все отчетливей виднелись люди. Нет, не походили они на мужиков и одеты были не в рубахи, подпоясанные кушаком, а в белые или желтоватые куртки и шляпы с черными лентами. Шли они с запада на восток и, видимо, измеряли поле.
Их появление до того заинтересовало Слимака, что он не только не шел впереди, как ему полагалось, а плелся где-то сзади, рядом с Магдой. Наконец он крикнул:
— Ендрек, брось-ка серп да слетай к ним; чего они там в поле прохлаждаются? Пронюхай, что за люди и для чего они землю мерят: раздавать будут или другое что?
Мальчишка помчался во всю прыть.
— Да поосторожней там! — крикнула вдогонку мать. — А то как бы тебя не поколотили…
Ендрек мигом (не успеешь три раза «Отче наш» прочесть) догнал землемеров, пошел рядом с ними, с минуту о чем-то поговорил, но и не думал возвращаться. Мало того, он взялся за колышки и мерную ленту.
— Видали! — дивилась Слимакова. — Да он совсем к ним пристал. Глянь-ка, Юзек, как он управляется с веревкой!.. Те, верно, учились не одну зиму, а с ним никто не может сравняться. Наш паршивец только и видел букварь, что у еврея за стеклом, а так и скачет между ними, словно заяц. Ай да малый!.. Эх, жалость, не велела я ему сапоги обуть; еще подумают, что он сирота безродный, а не хозяйский сын.
Она подбоченилась и с гордостью смотрела на Ендрека, который действительно ловко переносил колышки и тянул мерную ленту от одной точки до другой.
Вскоре, однако, группа инженеров спустилась в низину и скрылась из виду.
— Что только из этого выйдет, — в раздумье говорил Слимак, — к добру это или к худу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
— Это очкастого, что вчера приставал ко мне на реке? — догадалась Слимакова.
— Его самого. Вот он, холера, и перебежал нам дорогу: Ендреку сунул денег, мне шапку нахлобучил на голову — все это, чтобы глаза отвести, и сперва начал издалека: «На что тебе, дескать, луг? Да у тебя и так невесть сколько земли. Да ты знаешь ли, что десять моргов — это несметное богатство?»
— Ну как же, богатство!.. — прервала Слимакова. — У его зятя поди добрая тысяча моргов, и то жалуется!
— Уж так-то, прохвост, меня морочил… А как увидел, что я сам не промах, повел меня к пани. Тут она стала мне зубы заговаривать, чтоб я к ней ребят присылал учиться, а пан все на органе поигрывал.
— Что ж, он в органисты пойдет, когда у него землю отнимут? — спросила хозяйка.
— Он у нас все время играет; делать-то ему нечего, вот он и наигрывает. А потом, — продолжал мужик, — вышел пан, и сейчас же они начали лопотать по-французски, что, дескать, мужик (стало быть, я) страсть какой твердый, что подступиться к нему (стало быть, ко мне) нет возможности и надо поскорей мне луг продать, покуда я не опомнился.
— А ты и понял, что они говорят?
— Чего тут не понять! Я и по-еврейски малость понимаю.
— И ты не стал луг покупать? Хорошо сделал: что-то тут нечисто, — заключила женщина.
Но мужика не радовала похвала жены: им снова овладели сомнения относительно намерений помещика.
«А вдруг они в самом деле хотели дешево уступить мне луг?» — думал он. Бросив обед, он бродил из угла в угол по хате. Все сильнее терзало его беспокойство, что, может, зря упустил он такой случай, и он старался приободрить себя, бормоча:
— Меня не проведешь!.. Уж я-то знаю толк в таких делах!..
Наконец, волнение Слимака достигло предела. Он сел на лавку, потом вскочил, схватился за голову и через мгновение снова не знал, куда деваться от мучившей его тревоги. Вдруг он взглянул на Ендрека, и у него блеснула счастливая мысль.
— Поди сюда, Ендрек, — сказал он, снимая с себя ремень.
— Ай, тятенька, не бейте! — завопил мальчишка, хотя давно уже предчувствовал, что порки ему не миновать.
— Все равно выдеру, — говорил Слимак, — за гордость твою, за то, что вчера насмехался над паничем, а сегодня язык распустил перед паном… Ложись на лавку!..
— Ай! тятенька, не буду! — молил Ендрек.
Стасек обнял отца за ноги и, плача, целовал ему колени, а Магда выскочила во двор за хозяйкой.
— Живо ложись на лавку, пока добром тебе говорю!.. — орал Слимак. — Получишь, щенок, свое, не будешь водиться с этим прохвостом Ясеком… Сейчас ложись!..
Вдруг Слимакова громко забарабанила в окно.
— Поди скорей, Юзек! — кричала она. — Что-то приключилось с новой коровой. Так и катается по земле.
Слимак оставил сына и бегом бросился в закут. Однако, едва войдя, увидел, что все коровы спокойно стоят и жуют.
— Видать, уже отпустило, — сказала женщина, — а ведь как каталась, вроде как ты вчера.
Слимак внимательно осмотрел корову, пощупал ей хребет и покачал головой. Он догадался, что жена нарочно подстроила этот фокус, чтобы отвлечь его от Ендрека. Тем временем мальчишка удрал из хаты, да и у отца прошел гнев, так что дело кончилось ничем, как обычно бывает в таких случаях.
V
Настал июль. Помещик с женой уехали за границу, в деревне давно о них забыли, и даже новая шерсть успела уже отрасти у остриженных овец.
Солнце припекало так, что тучи с неба убежали куда-то в леса, а земля защищалась от зноя, чем могла: на дорогах — пылью, в лугах — отавой, а на полях — обильным урожаем.
У крестьян началась страдная пора. В имении уже скосили клевер и сурепицу; возле хат хозяйки с девками-работницами окучивали свеклу и картофель, а старухи собирали проскурняк, что гонит пот, липовый цвет от горячки и богородицыну травку от колик. Ксендз с викарием целыми днями выслеживали и ловили пчелиные рои, а шинкарь Иосель перегонял уксус. В лесу слышалось ауканье: то перекликались, собирая ягоды, ребятишки.
Между тем созрели хлеба, и на другой день после праздника пресвятой богородицы Слимак приступил к жатве. Работа была недолгая — всего дня два или три, — но мужик спешил: он боялся, как бы не вытекло переспевшее зерно, и не хотел пропустить жатву на помещичьих полях.
Обычно работали втроем: Слимак, Овчаж и Ендрек. Они попеременно жали и вязали снопы. Хозяйка и Магда помогали им с утра и после обеда.
В первый день, около полудня, когда они жали впятером и уже добрались до вершины холма, Магда заметила на опушке леса каких-то людей и сказала об этом хозяйке. Все стали глядеть в ту сторону, обмениваясь замечаниями.
— Видать, мужики, — сказал Овчаж, — видишь, все белые.
— А один-то с ними соломенный, — прибавила Слимакова, — мужики так не ходят.
— И сапоги до колен, — вмешался Слимак.
— Гляньте-ка! — крикнул Ендрек. — В руках у них вроде колышки, и веревку за собой волокут!
— Землемеры, что ли? К чему бы это? — призадумался Слимак.
— Опять, верно, землю будут делить!.. — ответила Слимакова. — Вот и хорошо, что луг не купили у помещика.
Они снова принялись жать, но работа не спорилась: то и дело кто-нибудь украдкой поглядывал на опушку, где все отчетливей виднелись люди. Нет, не походили они на мужиков и одеты были не в рубахи, подпоясанные кушаком, а в белые или желтоватые куртки и шляпы с черными лентами. Шли они с запада на восток и, видимо, измеряли поле.
Их появление до того заинтересовало Слимака, что он не только не шел впереди, как ему полагалось, а плелся где-то сзади, рядом с Магдой. Наконец он крикнул:
— Ендрек, брось-ка серп да слетай к ним; чего они там в поле прохлаждаются? Пронюхай, что за люди и для чего они землю мерят: раздавать будут или другое что?
Мальчишка помчался во всю прыть.
— Да поосторожней там! — крикнула вдогонку мать. — А то как бы тебя не поколотили…
Ендрек мигом (не успеешь три раза «Отче наш» прочесть) догнал землемеров, пошел рядом с ними, с минуту о чем-то поговорил, но и не думал возвращаться. Мало того, он взялся за колышки и мерную ленту.
— Видали! — дивилась Слимакова. — Да он совсем к ним пристал. Глянь-ка, Юзек, как он управляется с веревкой!.. Те, верно, учились не одну зиму, а с ним никто не может сравняться. Наш паршивец только и видел букварь, что у еврея за стеклом, а так и скачет между ними, словно заяц. Ай да малый!.. Эх, жалость, не велела я ему сапоги обуть; еще подумают, что он сирота безродный, а не хозяйский сын.
Она подбоченилась и с гордостью смотрела на Ендрека, который действительно ловко переносил колышки и тянул мерную ленту от одной точки до другой.
Вскоре, однако, группа инженеров спустилась в низину и скрылась из виду.
— Что только из этого выйдет, — в раздумье говорил Слимак, — к добру это или к худу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67