Теперь она жила со своим братом. В те времена это было делом довольно обычным. Проповедь киников и старых стоиков, мечтавших о возвращении к первобытному состоянию, в лице Зенона и Хризиппа, не останавливалась перед признанием кровосмесительства.
— Что с тобой? — завидев Иосифа, воскликнул Агриппа, все такой же румяный, яркий, сияющий. — Что случилось?
— Ты послушай только, царь, что говорят в народе по поводу этой стены вашей! — потрясая ручками над чёрной головой своей, завопил Иосиф. — Ещё немного — и все вокруг запылает!..
— Ах, перестань, пожалуйста! — недовольно сморщился Агриппа, не любивший таких праздных волнений. — Пусть загорается… Цестий Галл двинет сюда из Сирии несколько когорт, и все успокоится. Как будто это в первый раз… Это ты за свою молодую жену, должно быть, боишься, — весело оскалился он.
В самом деле, Иосиф уже успел разойтись со своей первой женой — что-то как-то не удовлетворяла она его — и женился во второй раз.
— Я хотел бы, чтобы смех твой не кончился плохо, — сказал Иосиф. — Римляне могут ударить так, что от нас и мокро не останется…
— А не зевай! — пошутил опять Агриппа. — Посмотри, Береника: молодой, а какой трус!..
Береника только чуть глазом повела на Иосифа. Такие люди для неё просто не существовали. А он, Иосиф, несмотря на весь страх свой, жадно любовался красавицей, и его собственная Ревекка — вторая — казалась ему теперь серой и пресной. Но он понимал, что пока он не смеет поднимать своих глаз так высоко.
— А ты вот лучше расскажи мне, что это за новая смута какая-то среди иудеев поднимается, — проговорил Агриппа. — Какая это новая секта у нас тут народилась?
— А, это те, которые учат, что Мессия уже пришёл и, распятый при деде твоём, воскрес, и будто опять скоро явится на землю с неба и будет судить всех по заслугам…
— Но говорят, что они восстают против властей и богатых?
— Не знаю. Но их кучка, на которую не стоит обращать никакого внимания. Ты лучше смотрел бы, царь, на то, что вокруг храма теперь закипает…
Агриппа сонно зевнул.
— А если в самом деле придёт этот их Мессия для последнего суда, я думаю, крепко тебе достанется за эту вот постоянную трусость твою. А? — засмеялся он всеми своими белыми зубами. — Наших крикунов ты боишься, римлян боишься — может, и жены твоей боишься? А? Ехал бы ты лучше в Рим опять под крылышко к цезарю…
— Насмотрелся я довольно, как они над иудеями-то там издеваются, — насупился Иосиф. — Они на нас хуже, чем на собак, смотрят…
— Ну, это зависит… — зевнул опять Агриппа. — Иоахим желанный гость на Палатине, Тиверий Александр под самыми облаками летает, даже маленький актёр Алитур и тот что-то во дворце все крутит. Да, кстати, — обратился он к своей красавице-сестре. — Ты слышала: Тиверия Александра, говорят, хотят наместником Египта назначить… Каково?
— Он человек умный, — рассматривая свои розовые ногти, равнодушно ответила красавица.
Иерусалим ей определённо надоел. Она нетерпеливо ждала случая, чтобы выбиться из этой затхлой провинции и заблистать звездой первой величины на римском небосклоне. Скрутить голову Нерону ничего, конечно, ей не стоило бы, но он был необычайно отвратителен ей, этот тонконогий вонючий пьяница. И все это подлое окружение его, убийства и всякая грязь — бррр! Беренике хотелось жизни красивой и величавой, над землёй… Иногда ночами ей вспоминался этот удивительный мальчик, Маленький Бог, который так обжёг её тогда в Афинах. Но где он был теперь, никто не знал. И опять-таки, как ни богат Иоахим, все же что ей одно золото?.. Маленький Бог — это только милая сказка, которая будит в её душе тихое томление, но это все же не то, чего она хочет властным, жадным сердцем своим…
— Я вижу, что ты глух к моим предостережениям, царь, — уныло вздохнул Иосиф. — Смотри, не пожалей потом…
— Да будет тебе! — опять поморщился Агриппа. — Иди с миром к своей Ревекке и не пугайся так всякой тени… Пойдём, Береника, в сад… Хочешь?..
XXIII. У КОЛЫБЕЛИ
Иосиф бен-Матафия, говоря пренебрежительно о кучке нововеров, был прав: в самом деле, это была только небольшая кучка сектантов. А кроме того, это были все те же иудеи, которые от иудеев старого закона отличались только верой, что Мессия уже пришёл. Если они крестили новообращённых, так крестили их все иудеи; если у них бывали священные вечерние трапезы, то такие трапезы были у многих, даже язычников; они не отказывались ни от обрезания, ни от закона, ни от храма, ни от дедовских обычаев.
Когда драма Голгофы завершилась таинственным исчезновением тела распятого рабби — в воскресение его сперва веровали или делали вид, что верят, очень немногие, — последователями его овладела растерянность и уныние: чего ждали и чем кончилось! Но так как с мечтой расстаться было трудно, то снова вокруг тени погибшего рабби началось брожение тёмной, неуверенной в себе мысли. Они впадали в противоречия, они уже не знали точно, что говорил учитель, они взапуски творили чудесные легенды; и вот из этого беспокойства мысли стало нарождаться как будто что-то новое, в котором, однако, было очень много старого, привычного, покойного.
Ученики остановились на мысли, что учитель требовал от них, главным образом, ревностного исполнения старого закона. Усерднее других иудеев они посещали храм, соблюдали все посты, все обряды: в первый день каждого месяца они вместе с другими справляли праздник новолуния, на молитве они старались сесть — «ибо написано: счастливы те, кто садятся в доме Твоём», — постились часто по самым неожиданным поводам: то чтобы сновидения их были приятны, то чтобы отвратить от себя дурное предзнаменование, и прочее. Они старались не оскверниться в пище и были твёрдо уверены, что можно есть только те восемьсот видов чистой саранчи, которые установлены законом. Они готовы были часами рассуждать о том, какая вода лучше для очищения…
Первое время, борясь с нуждой, которая царила в их рядах, они робко пробовали было ввести коммунизм — у ессеев на основе строгой дисциплины он процветал, — но тотчас же начались у них ссоры, нищета ещё более усилилась, и вся затея была брошена. И хотя в душах некоторых из них и теплился ещё завет учителя о смирении — кто хочет быть большим, да будет всем слугой, — но лукавое сердце человеческое быстро создало кружок избранных, или Двенадцати, и подсказало, что они-то и есть самые большие… слуги всех. Апостолы ревниво берегли своё высокое положение, и когда появился со своими притязаниями на чин апостольский этот смутьян Павел, они ревниво оттирали его, пренебрежительно говорили, что он Мессию-то никогда и не видел, что пресловутое видение его по дороге в Дамаск только выдумка…
Первое время и здесь души наиболее восторженные настойчиво ждали второго пришествия Мессии на облаках, при звуке золотых труб, приятной верой этой легко заразили всех, и среди верных наступило и здесь полное безразличие к делам земным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
— Что с тобой? — завидев Иосифа, воскликнул Агриппа, все такой же румяный, яркий, сияющий. — Что случилось?
— Ты послушай только, царь, что говорят в народе по поводу этой стены вашей! — потрясая ручками над чёрной головой своей, завопил Иосиф. — Ещё немного — и все вокруг запылает!..
— Ах, перестань, пожалуйста! — недовольно сморщился Агриппа, не любивший таких праздных волнений. — Пусть загорается… Цестий Галл двинет сюда из Сирии несколько когорт, и все успокоится. Как будто это в первый раз… Это ты за свою молодую жену, должно быть, боишься, — весело оскалился он.
В самом деле, Иосиф уже успел разойтись со своей первой женой — что-то как-то не удовлетворяла она его — и женился во второй раз.
— Я хотел бы, чтобы смех твой не кончился плохо, — сказал Иосиф. — Римляне могут ударить так, что от нас и мокро не останется…
— А не зевай! — пошутил опять Агриппа. — Посмотри, Береника: молодой, а какой трус!..
Береника только чуть глазом повела на Иосифа. Такие люди для неё просто не существовали. А он, Иосиф, несмотря на весь страх свой, жадно любовался красавицей, и его собственная Ревекка — вторая — казалась ему теперь серой и пресной. Но он понимал, что пока он не смеет поднимать своих глаз так высоко.
— А ты вот лучше расскажи мне, что это за новая смута какая-то среди иудеев поднимается, — проговорил Агриппа. — Какая это новая секта у нас тут народилась?
— А, это те, которые учат, что Мессия уже пришёл и, распятый при деде твоём, воскрес, и будто опять скоро явится на землю с неба и будет судить всех по заслугам…
— Но говорят, что они восстают против властей и богатых?
— Не знаю. Но их кучка, на которую не стоит обращать никакого внимания. Ты лучше смотрел бы, царь, на то, что вокруг храма теперь закипает…
Агриппа сонно зевнул.
— А если в самом деле придёт этот их Мессия для последнего суда, я думаю, крепко тебе достанется за эту вот постоянную трусость твою. А? — засмеялся он всеми своими белыми зубами. — Наших крикунов ты боишься, римлян боишься — может, и жены твоей боишься? А? Ехал бы ты лучше в Рим опять под крылышко к цезарю…
— Насмотрелся я довольно, как они над иудеями-то там издеваются, — насупился Иосиф. — Они на нас хуже, чем на собак, смотрят…
— Ну, это зависит… — зевнул опять Агриппа. — Иоахим желанный гость на Палатине, Тиверий Александр под самыми облаками летает, даже маленький актёр Алитур и тот что-то во дворце все крутит. Да, кстати, — обратился он к своей красавице-сестре. — Ты слышала: Тиверия Александра, говорят, хотят наместником Египта назначить… Каково?
— Он человек умный, — рассматривая свои розовые ногти, равнодушно ответила красавица.
Иерусалим ей определённо надоел. Она нетерпеливо ждала случая, чтобы выбиться из этой затхлой провинции и заблистать звездой первой величины на римском небосклоне. Скрутить голову Нерону ничего, конечно, ей не стоило бы, но он был необычайно отвратителен ей, этот тонконогий вонючий пьяница. И все это подлое окружение его, убийства и всякая грязь — бррр! Беренике хотелось жизни красивой и величавой, над землёй… Иногда ночами ей вспоминался этот удивительный мальчик, Маленький Бог, который так обжёг её тогда в Афинах. Но где он был теперь, никто не знал. И опять-таки, как ни богат Иоахим, все же что ей одно золото?.. Маленький Бог — это только милая сказка, которая будит в её душе тихое томление, но это все же не то, чего она хочет властным, жадным сердцем своим…
— Я вижу, что ты глух к моим предостережениям, царь, — уныло вздохнул Иосиф. — Смотри, не пожалей потом…
— Да будет тебе! — опять поморщился Агриппа. — Иди с миром к своей Ревекке и не пугайся так всякой тени… Пойдём, Береника, в сад… Хочешь?..
XXIII. У КОЛЫБЕЛИ
Иосиф бен-Матафия, говоря пренебрежительно о кучке нововеров, был прав: в самом деле, это была только небольшая кучка сектантов. А кроме того, это были все те же иудеи, которые от иудеев старого закона отличались только верой, что Мессия уже пришёл. Если они крестили новообращённых, так крестили их все иудеи; если у них бывали священные вечерние трапезы, то такие трапезы были у многих, даже язычников; они не отказывались ни от обрезания, ни от закона, ни от храма, ни от дедовских обычаев.
Когда драма Голгофы завершилась таинственным исчезновением тела распятого рабби — в воскресение его сперва веровали или делали вид, что верят, очень немногие, — последователями его овладела растерянность и уныние: чего ждали и чем кончилось! Но так как с мечтой расстаться было трудно, то снова вокруг тени погибшего рабби началось брожение тёмной, неуверенной в себе мысли. Они впадали в противоречия, они уже не знали точно, что говорил учитель, они взапуски творили чудесные легенды; и вот из этого беспокойства мысли стало нарождаться как будто что-то новое, в котором, однако, было очень много старого, привычного, покойного.
Ученики остановились на мысли, что учитель требовал от них, главным образом, ревностного исполнения старого закона. Усерднее других иудеев они посещали храм, соблюдали все посты, все обряды: в первый день каждого месяца они вместе с другими справляли праздник новолуния, на молитве они старались сесть — «ибо написано: счастливы те, кто садятся в доме Твоём», — постились часто по самым неожиданным поводам: то чтобы сновидения их были приятны, то чтобы отвратить от себя дурное предзнаменование, и прочее. Они старались не оскверниться в пище и были твёрдо уверены, что можно есть только те восемьсот видов чистой саранчи, которые установлены законом. Они готовы были часами рассуждать о том, какая вода лучше для очищения…
Первое время, борясь с нуждой, которая царила в их рядах, они робко пробовали было ввести коммунизм — у ессеев на основе строгой дисциплины он процветал, — но тотчас же начались у них ссоры, нищета ещё более усилилась, и вся затея была брошена. И хотя в душах некоторых из них и теплился ещё завет учителя о смирении — кто хочет быть большим, да будет всем слугой, — но лукавое сердце человеческое быстро создало кружок избранных, или Двенадцати, и подсказало, что они-то и есть самые большие… слуги всех. Апостолы ревниво берегли своё высокое положение, и когда появился со своими притязаниями на чин апостольский этот смутьян Павел, они ревниво оттирали его, пренебрежительно говорили, что он Мессию-то никогда и не видел, что пресловутое видение его по дороге в Дамаск только выдумка…
Первое время и здесь души наиболее восторженные настойчиво ждали второго пришествия Мессии на облаках, при звуке золотых труб, приятной верой этой легко заразили всех, и среди верных наступило и здесь полное безразличие к делам земным:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128