Если один из них не исполнит своей обязанности или окажется незнающим дела или нерассудительным, все пойдёт у них вверх ногами и корабль будет в опасности. Если же все они будут стараться превзойти один другого в доблести и трудах, то корабль благополучно зайдёт во все гавани и осмотрительность мореходов будет для них Посейдоном-хранителем…
Вокруг по деревьям и крышам завертелись и зашумели воробьи. Аполлоний — а за ним и толпа — поднял к ним глаза. И вдруг все увидели, как к ним подлетел ещё воробей, возбуждённо-радостно сказал что-то им и, вспорхнув, снова полетел. Воробьи подняли ещё больший шум и сорвались вслед за вестником.
— Вы видели? — сказал Аполлоний. — На соседней улице мальчик уронил меру пшеницы. Он подобрал рассыпавшееся зерно, но все же на мостовой осталось немало хлеба. Один из воробьёв увидал это и сейчас же полетел пригласить товарищей на обед. Видите ли, как птицы заботятся друг о друге и как им приятно делиться между собой всем. А мы, люди, этого не хотим. Мы предпочитаем, как гуси, которых кормят на убой, наедаться в одиночку, пока не лопнем…
Несколько слушателей бросились в соседнюю улицу и увидали, что, действительно, на мостовой была просыпана пшеница и воробьи с весёлым чириканьем подбирали нежданную добычу. Потрясённые таким провидением пророка, они вернулись к храму Артемиды: да, действительно, все случилось так, как сказал светлый муж! И ещё горячее взмыла волна влюблённости и обожания. Молодая красивая женщина, стоявшая у одной из колонн храма, прослезилась:
— Воистину, он сын богов!..
Неподалёку от неё, среди колонн, стоял, наблюдая все, эллин лет под сорок, с загорелым и тихим лицом. Он только тихонько вздохнул и покачал головой. Это был философ Филет, хранитель библиотеки знаменитого богача, иудея Иоахима и наставник его единственного сына Язона. Кто причислял его к киникам, кто к скептикам, но от него как-то отскакивали всякие ярлыки: он был прежде всего человек свободный, не связывавший себя никакими канонами.
Аполлоний уже сошёл со ступеней храма и, на голову выше толпы, пошёл, сопровождаемый своими поклонниками, солнечной улицей. Рядом с ним почтительно шёл верный спутник его во всех странствиях, ассириец Дамид. Это был сухой, точно бронзовый человек, с узкой чёрной бородкой, в белом льняном одеянии и с посохом. В каждом взгляде его на Аполлония, в каждом жесте было обожание и преданность собаки. Он тайно записывал речения Аполлония и озаглавил рукописание своё «Крохи, падающие со стола».
Часть толпы осталась на ступенях храма. Все один перед другим старались превознести любимого учителя как можно выше и сыпали волшебными рассказами о нем. Они творили сказку наяву. А вокруг них шумел-гремел огромный, богатый город, ослепительно сияющий на вешнем солнце своими белоснежными дворцами и храмами. Вокруг большой площади храма теснились мастерские и лавочки золотых и серебряных дел мастеров, которые изготовляли для бесчисленных паломников к Артемиде маленькие изображения её храма на память. Некогда Эфес, родина Гераклита, тогда чисто эллинский город, занимал среди греческих городов одно из первых мест в области искусства. Но теперь это была прежде всего международная гавань, город портиков, стадиумов, гимназий, театров и кричащей, безвкусной роскоши, в котором главную роль играли жрецы. В нем то и дело происходили блестящие празднества в честь Артемиды. Так как храм её пользовался правом убежища, то в городе кишели всякого рода преступники. Это было место свиданий прожигателей жизни со всех концов земли и куртизанок. В нем толпились волхвы, гадатели, мимы, флейтисты, евнухи, ювелиры, торговцы амулетами, романисты, халдеи, то есть астрологи-вавилонцы, и бесчисленные другие шарлатаны. Мягкость климата располагала к сладкому ничегонеделанию, и общественная жизнь давно уже выродилась тут в вакханалию. Раболепие перед властным Римом процветало тут, как нигде, и в настоящее время тут строился красивый храм, посвящённый новоявленному богу Клавдию, которого, как сострил Галлион, проконсул Ахайи, Нерон с Агриппиной только что «втащили железным крюком на небо».
На ступенях храма — над кровлей его вился золотой дымок жертвоприношений — все ещё толпились люди, жадно слушавшие молодого сирийца с горячими, мечтательными глазами.
— Не от себя я говорю об Аполлонии, но со слов Дамида: мы с ним дружки давно, — говорил он. — И что он только рассказывает о странствиях их, уму непостижимо!.. Куда бы они ни приходили, навстречу учителю выходили сами цари: сделай честь мне, учитель, войди под кровлю мою!.. А царь вавилонский, Вардан, так тот чуть не силой удерживал учителя, когда он снова собрался в путь: возьми, говорит, любой из дворцов моих и рабов, сколько хочешь, и коней парфянских, и золота, и колесниц, только не оставляй меня!.. А учитель только усмехнулся и говорит: дворцы твои светлые, кони парфянские, камни самоцветные для тебя сокровища, а для меня меньше, чем солома… Прощай… И пошёл…
По толпе пронёсся вздох восторга. Все обменивались восхищёнными взглядами. Все хотели говорить, все хотели превозносить, но сириец, уставившись перед собою мечтательными глазами, продолжал ткать в солнечном сиянии свои волшебные сказки.
— И так пришли они в Индию, страну мудрецов. Там водится столько слонов, что вся страна обведена стеной из слоновой кости. И что ни шаг там, то новое чудо: здесь показывают им насекомых, из которых делается масло, дающее огонь неугасимый; там онагров, из рога которых изготовляются чаши, исцеляющие всякие болезни; там женщин полубелых-получерных, посвящённых их индийской Венере; там змей, глаза которых сделаны из драгоценных камней; там — у мудрецов их, у браманов, — выставлены две бочки из чёрного камня, в одной — дожди, а в другой — ветры. А сами браманы эти, чтящие больше всего солнце, во время молитвы поднимаются от земли на два локтя и так молятся, ночью же поклоняются они огню: они добыли для себя луч солнца, чтобы славить его во все часы… Браманы — полулюди-полубоги, и когда они по наитию узнали, что идёт к ним Аполлоний, они выслали мудрейшего из среды своей ему навстречу…
— Клянусь Геркулесом!.. — с воодушевлением воскликнул старый грек с седеющей уже бородой, но восторженными, как у юноши, глазами. — Я сам из Тианы. Когда мать Аполлония была беременна, к ней явился Протей и объявил ей, что она родит его…
— Кого? — с жадным любопытством спросила молодая женщина.
— А Протея, — сказал тианец. — И перед родами пошла она на луг рвать цветы и вдруг уснула. Она проснулась от пения кружившихся над ней лебедей и тотчас же без болей родила Аполлония…
Толпа молчала, как зачарованная…
— Ну, идём, Текла… — сердито сказал Павел, колючий иудей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128
Вокруг по деревьям и крышам завертелись и зашумели воробьи. Аполлоний — а за ним и толпа — поднял к ним глаза. И вдруг все увидели, как к ним подлетел ещё воробей, возбуждённо-радостно сказал что-то им и, вспорхнув, снова полетел. Воробьи подняли ещё больший шум и сорвались вслед за вестником.
— Вы видели? — сказал Аполлоний. — На соседней улице мальчик уронил меру пшеницы. Он подобрал рассыпавшееся зерно, но все же на мостовой осталось немало хлеба. Один из воробьёв увидал это и сейчас же полетел пригласить товарищей на обед. Видите ли, как птицы заботятся друг о друге и как им приятно делиться между собой всем. А мы, люди, этого не хотим. Мы предпочитаем, как гуси, которых кормят на убой, наедаться в одиночку, пока не лопнем…
Несколько слушателей бросились в соседнюю улицу и увидали, что, действительно, на мостовой была просыпана пшеница и воробьи с весёлым чириканьем подбирали нежданную добычу. Потрясённые таким провидением пророка, они вернулись к храму Артемиды: да, действительно, все случилось так, как сказал светлый муж! И ещё горячее взмыла волна влюблённости и обожания. Молодая красивая женщина, стоявшая у одной из колонн храма, прослезилась:
— Воистину, он сын богов!..
Неподалёку от неё, среди колонн, стоял, наблюдая все, эллин лет под сорок, с загорелым и тихим лицом. Он только тихонько вздохнул и покачал головой. Это был философ Филет, хранитель библиотеки знаменитого богача, иудея Иоахима и наставник его единственного сына Язона. Кто причислял его к киникам, кто к скептикам, но от него как-то отскакивали всякие ярлыки: он был прежде всего человек свободный, не связывавший себя никакими канонами.
Аполлоний уже сошёл со ступеней храма и, на голову выше толпы, пошёл, сопровождаемый своими поклонниками, солнечной улицей. Рядом с ним почтительно шёл верный спутник его во всех странствиях, ассириец Дамид. Это был сухой, точно бронзовый человек, с узкой чёрной бородкой, в белом льняном одеянии и с посохом. В каждом взгляде его на Аполлония, в каждом жесте было обожание и преданность собаки. Он тайно записывал речения Аполлония и озаглавил рукописание своё «Крохи, падающие со стола».
Часть толпы осталась на ступенях храма. Все один перед другим старались превознести любимого учителя как можно выше и сыпали волшебными рассказами о нем. Они творили сказку наяву. А вокруг них шумел-гремел огромный, богатый город, ослепительно сияющий на вешнем солнце своими белоснежными дворцами и храмами. Вокруг большой площади храма теснились мастерские и лавочки золотых и серебряных дел мастеров, которые изготовляли для бесчисленных паломников к Артемиде маленькие изображения её храма на память. Некогда Эфес, родина Гераклита, тогда чисто эллинский город, занимал среди греческих городов одно из первых мест в области искусства. Но теперь это была прежде всего международная гавань, город портиков, стадиумов, гимназий, театров и кричащей, безвкусной роскоши, в котором главную роль играли жрецы. В нем то и дело происходили блестящие празднества в честь Артемиды. Так как храм её пользовался правом убежища, то в городе кишели всякого рода преступники. Это было место свиданий прожигателей жизни со всех концов земли и куртизанок. В нем толпились волхвы, гадатели, мимы, флейтисты, евнухи, ювелиры, торговцы амулетами, романисты, халдеи, то есть астрологи-вавилонцы, и бесчисленные другие шарлатаны. Мягкость климата располагала к сладкому ничегонеделанию, и общественная жизнь давно уже выродилась тут в вакханалию. Раболепие перед властным Римом процветало тут, как нигде, и в настоящее время тут строился красивый храм, посвящённый новоявленному богу Клавдию, которого, как сострил Галлион, проконсул Ахайи, Нерон с Агриппиной только что «втащили железным крюком на небо».
На ступенях храма — над кровлей его вился золотой дымок жертвоприношений — все ещё толпились люди, жадно слушавшие молодого сирийца с горячими, мечтательными глазами.
— Не от себя я говорю об Аполлонии, но со слов Дамида: мы с ним дружки давно, — говорил он. — И что он только рассказывает о странствиях их, уму непостижимо!.. Куда бы они ни приходили, навстречу учителю выходили сами цари: сделай честь мне, учитель, войди под кровлю мою!.. А царь вавилонский, Вардан, так тот чуть не силой удерживал учителя, когда он снова собрался в путь: возьми, говорит, любой из дворцов моих и рабов, сколько хочешь, и коней парфянских, и золота, и колесниц, только не оставляй меня!.. А учитель только усмехнулся и говорит: дворцы твои светлые, кони парфянские, камни самоцветные для тебя сокровища, а для меня меньше, чем солома… Прощай… И пошёл…
По толпе пронёсся вздох восторга. Все обменивались восхищёнными взглядами. Все хотели говорить, все хотели превозносить, но сириец, уставившись перед собою мечтательными глазами, продолжал ткать в солнечном сиянии свои волшебные сказки.
— И так пришли они в Индию, страну мудрецов. Там водится столько слонов, что вся страна обведена стеной из слоновой кости. И что ни шаг там, то новое чудо: здесь показывают им насекомых, из которых делается масло, дающее огонь неугасимый; там онагров, из рога которых изготовляются чаши, исцеляющие всякие болезни; там женщин полубелых-получерных, посвящённых их индийской Венере; там змей, глаза которых сделаны из драгоценных камней; там — у мудрецов их, у браманов, — выставлены две бочки из чёрного камня, в одной — дожди, а в другой — ветры. А сами браманы эти, чтящие больше всего солнце, во время молитвы поднимаются от земли на два локтя и так молятся, ночью же поклоняются они огню: они добыли для себя луч солнца, чтобы славить его во все часы… Браманы — полулюди-полубоги, и когда они по наитию узнали, что идёт к ним Аполлоний, они выслали мудрейшего из среды своей ему навстречу…
— Клянусь Геркулесом!.. — с воодушевлением воскликнул старый грек с седеющей уже бородой, но восторженными, как у юноши, глазами. — Я сам из Тианы. Когда мать Аполлония была беременна, к ней явился Протей и объявил ей, что она родит его…
— Кого? — с жадным любопытством спросила молодая женщина.
— А Протея, — сказал тианец. — И перед родами пошла она на луг рвать цветы и вдруг уснула. Она проснулась от пения кружившихся над ней лебедей и тотчас же без болей родила Аполлония…
Толпа молчала, как зачарованная…
— Ну, идём, Текла… — сердито сказал Павел, колючий иудей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128