Время от времени она бросала взгляд на ложе погибшего, затем поднимала глаза к небу с таким безутешным горем, что было ясно, о чем она молила всевышнего — чтобы он скорее призвал ее к себе и она воссоединилась с любимым Арригоццо.
Микеле, сидевший спиной к столу, склонялся над огнем и помешивал ложкой чечевичную похлебку, булькавшую в горшке. На лице его отражалось еще более глубокое и тяжкое горе, в котором чувствовались не только боль, но и гнев. Он нарочно не оборачивался к жене, чтобы вид материнских страданий не усугубил его скорби, и продолжал, не поднимая головы, делать свое дело.
Спустя полчаса женщина встала, убрала прялку, подошла к огню и сняла с него горшок. Затем она направилась к полке, по-прежнему поглощенная молитвой, увидела три тарелки, машинально взяла их и проделала все те движения, к которым за долгие годы привыкли ее руки. Поставив тарелки на стол, она положила рядом три ложки, разлила похлебку и позвала:
— Микеле, иди ужинать.
Но едва Микеле, услышав ее голос, повернулся к столу, Марта заметила, что на столе стоит лишняя тарелка, поспешно схватила ее и поставила на пол, сделав вид, что приготовила ее для щенка. От мужа, однако, не укрылись поспешность и смущение жены, а на столе, на привычном месте, он заметил третью ложку. Догадавшись, что ее положила по рассеянности мать, привыкшая заботиться о сыне, он отвернулся, чтобы не выдать своего волнения, взял тарелку и ложку и отошел на прежнее место.
Опустив голову, Марта постояла немного, чтобы прийти в себя, затем окликнула щенка, который, подняв мордочку, помахал хвостом и поглядел на нее. Марта подошла к кровати, погладила щенка и, ласково с ним разговаривая, взяла его на руки и поставила рядом с миской. К этому псу у нее никогда не лежало сердце. По правде говоря, Марта его просто невзлюбила и не раз бранилась из-за него с сыном, потому что в такие трудные годы, думала она, нельзя брать еще лишнее бремя, ведь и самим-то им нелегко прокормиться. Но теперь, когда Арригоццо умер, она не могла отказать щенку в необходимых заботах, не могла дурно с ним обращаться, отказывать ему в ласке — это показалось бы ей дурным поступком, преступлением, святотатством.
Песик поблагодарил хозяйку за непривычную ласку повизгиванием, более похожим на человеческий стон, опустил морду в миску и немного полакал похлебку, потом вспрыгнул на кровать и снова замер в прежнем положении. «И этой бедной твари хочется умереть вместе с ним», — подумала про себя старуха, все время смотревшая на щенка. Затем она села за стол, перекрестилась и начала есть. Поводив ложкой по тарелке, она выловила немного чечевицы, но еда, казалось, не шла ей в горло, и, лишь увидев, что муж направляется к столу, чтобы поставить миску на место, она поспешно проглотила две-три ложки, стараясь показать ему, что ест с охотой.
Через минуту она заметила, что поставленная мужем миска почти полна. Она взяла ее в руки, подошла к Микеле, по-прежнему сидевшему у огня, тронула его за плечо и сказала:
— Микеле, перестань! Съешь, пожалуйста. Ты протянешь ноги, если будешь упрямиться: ты же весь день ничего не ел!
Лодочник резко дернул плечами и не ответил ни слова. Марта продолжала печальным голосом:
— Ну, съешь хоть немного! Не хочешь же ты умереть с голоду? Ты же должен подумать о себе. Сделай это для меня: ведь если и тебя со мной не будет… — Но тут голос ее прервался.
— Ну вот! — с трудом сказал лодочник. — Скоро ты кончишь причитать? Весь день, весь день одно и то же! — И, смахнув в свою очередь слезы с лица, он продолжал: — Разве его этим воскресишь? Ей-богу, я больше не вынесу!
Несчастная старуха сдержала слезы, отчего горечь в ее сердце стала еще сильнее, вытерла передником лицо и снова принялась за пряжу.
Долгое время они хранили глубокое молчание. Марта, ни на минуту не оставляя своей работы, иногда поглядывала на мужа, который сидел на низкой скамеечке, опершись руками о колени и закрыв лицо ладонями, и, казалось, плакал.
Наконец он встал, подошел к жене, обнял ее и хотел ей что-то сказать, чтобы как-то успокоить ее, чтобы лаской смягчить ту боль, которую он только что причинил ей своими неуместными словами, но произнес только:
— Ну ладно, Марта, я сделаю так, как ты хочешь. Я поем, чтоб угодить тебе. — И он в самом деле сел за стол и принялся за еду. — Послушай, Марта, — промолвил он вскоре, — завтра мне надо отвезти в Дервио нашего старосту; давай попросим его заказать заупокойную службу на деньги общины… И лучше всего в Лугано, они-то ведь там не отлучены.
— Про заупокойную службу я ему уже говорила, — ответила женщина. И, показав пальцем на пряжу, добавила: — Видишь эту шерсть? Это для епископа в Лугано: работа тоже пойдет на оплату мессы.
Закусив губы, искривившиеся и задрожавшие от внезапного волнения, и с трудом удерживая слезы, лодочник почувствовал к старой подруге своих дней такую нежность, такую жалость и сострадание, в которых было нечто более святое и, можно даже сказать, более ласковое, нежели в той первой пылкой любви, которую он испытывал к ней в годы их молодости.
Глава XII
Был поздний час; вокруг стояла тишина, слышался только глухой шум озера да скрип каштанов, скрывавших хижину лодочника. Внезапно щенок, лежавший на кровати, поднял голову, насторожил уши и заворчал, потом спрыгнул на пол и побежал к двери, злобно рыча и лая. Микеле и его жена прислушались, но снаружи не было слышно ничего странного, не раздавалось никаких необычных звуков. Микеле отодвинул засов, открыл дверь и вышел из дому. Издали, со стороны Лимонты, доносился лай еще одной собаки — собаки рыбака. Тогда он поднялся на бугор за хижиной, взглянул на деревню и увидел, что небо в той стороне порозовело, а на ближайших отрогах гор мелькают и переливаются яркие пятна — отсветы пожара.
— Лимонта горит! — вскричал лодочник и побежал в деревню на помощь соседям.
— Побереги себя! — крикнула ему вслед Марта и, вернувшись в дом, опустилась на колени и начала молиться.
Приблизившись к деревне, Микеле услышал долетавшие оттуда неясные крики, затем крики усилились и стали доноситься со всех сторон: и справа, и слева, и с противоположного склона горы, и с берега озера. Сначала он различал отдельные голоса и мог бы сказать, в каком доме, в какой хижине они раздаются. Но постепенно шум нарастал, голоса сливались в общий гул и становились неразличимыми в едином вопле.
Взобравшись на холм, Микеле убедился, что деревня загорелась не случайно: на его глазах одновременно запылали два дома в разных ее концах. Он прислушался, приложив для верности к уху ладонь, и в неясном гуле различил угрозы и ругательства. Присмотревшись внимательно к церковному двору, он заметил, что в мечущейся толпе поблескивают мечи и доспехи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89