Тонков прикрыл короткими веками глаза и сказал:
— О себе я как-нибудь сам позабочусь.
Его интонация заслуживала размышления. Неужели и он уже что-то почуял? Страх, тайный страх, которым ни с кем нельзя поделиться, охватывал Виктора. После долгих мучительных размышлений Виктор решил, пока не поздно, перейти в наступление. Добиться перевода Дмитрия Алексеевича в министерство (слухи об этом переводе возникали не раз) или снятия его с работы — все равно, — и самому стать главным инженером системы. Пришло время, когда надо вырваться вперед, сделать бросок, какой делает бегун, чтобы оторваться от настигающих соперников. Задача не из легких и достаточно рискованная. Но иного выхода нет.
На хозяйственном активе он неожиданно для всех выступил с резкой критикой работы главного инженера. Пусть теперь Дмитрий Алексеевич попробует тронуть его. Приближались перевыборы парткома, и Виктор все силы направил на подготовку к выборам. Ему надо было во что бы то ни стало войти в новый состав парткома. Это сразу его реабилитирует и укрепит его положение. Это позволит ему бить Дмитрия Алексеевича и по партийной линии. Это — основное условие успеха.
Виктор круто изменил свою политику внутри отдела. Прежде всего он постарался нейтрализовать Захарчука и его сторонников. Они требовали массового введения автоматики на станциях, перевода котлов на высокие давления и тому подобных новшеств. (Им легко требовать, никто из них не несет ответственности.) Как бы там ни было, он давал им обещания, сочувствовал, возмущался вместе с ними и наиболее ретивых сажал разрабатывать предложения. Когда он станет главным инженером, ему не придется отвечать за всю эту возню. Главный инженер найдет с кого спросить, кому перепоручить, — сам хозяин…
В середине ноября позвонил Тонков. Бархатистый голос его был тягуче сладок:
— Виктор Григорьевич, будьте добры подослать ко мне курьера, хочу преподнести вам свой труд.
Посыльная привезла тщательно запечатанный пакет. Виктор запер дверь кабинета, вскрыл конверт, там лежало несколько оттисков статьи за подписью Тонкова и Григорьева. Оттиски пахли типографской краской, страницы слипались. Виктор нетерпеливо пробегал глазами текст, рисунки. Электрическая дуга. Новая теория дуги. Все не то. Ага, вот! Фамилия Лобанова. Авторы писали, что применение схемы Лобанова в исследовании дуги дало ошибочные результаты, а схемы Тонкова — точные. Вслед за тем вскользь намекалось на несостоятельность локатора и для других измерений. Тем самым вся работа Лобанова бралась под сомнение. За величаво небрежным стилем этих абзацев звучал многозначительный подтекст: «Мы могли бы привести цифры, доказательства, но стоит ли тратить время и место на явно некорректную методику».
Виктор, улыбаясь, закрыл глаза. Наконец… Вот оно самое. Правду говорила ему мать, что он родился в сорочке. Начиная с этой счастливой минуты вся деятельность его приобретала другое направление. Он мог с полным правом заявить: «Я предупреждал. Зря Дмитрий Алексеевич поддерживал Лобанова». Эта история создавала Виктору научный авторитет.
Как бы между прочим, он показал отчеркнутые красным карандашом абзацы оттиска кое-кому из наиболее болтливых сотрудников Управления. На совещании у управляющего, в присутствии представителя министерства, он снова горячо и бесстрашно обрушился на главного инженера:
— Подобные методы руководства устарели… Нам нужен новый подход, иные связи… Теперь пришла пора перестроить все, сверху донизу.
Во внутреннем кармане пиджака он чувствовал шуршащий оттиск статьи. В фактах, подобранных им, было много справедливого. Слова его звучали искренне. Так мог говорить человек, уверенный в своей правоте. Его убежденность производила впечатление. Кое-кто начал посматривать на Дмитрия Алексеевича как на человека временного. Иначе трудно было объяснить неслыханную резкость Потапенко.
Сам Дмитрий Алексеевич, огорошенный, отмалчивался. Лишь раз, криво усмехаясь, он сказал Виктору: «Не держался за гриву, а за хвост не удержишься».
Виктору стало стыдно, но он успокаивал себя тем, что успеет проявить принципиальность, когда станет главным инженером. Да, тогда он сможет быть принципиальным; он не будет зажимать даже Лобанова, он создаст ему все условия для работы; вместо Долгина поставит у руководства техотделом молодых инженеров. Тогда Виктору будут нужны действительно знающие, инициативные помощники.
Следовало заручиться поддержкой горкома. Подобрав в качестве предлога несколько важных дел, Виктор поехал на прием к Савину. Разговор сначала шел о текущих вопросах. Относительно торфа секретарь горкома тут же связался с управляющим трестом, договорился и записал в простую клеенчатую тетрадь, когда проверить исполнение. Писал он испорченной вечной ручкой, макая ее в чернильницу, и Виктора интересовало, что это — для «пущей демократичности» или случайно? На большом письменном столе, кроме тетрадки, не было никаких бумаг, только с краю лежала перевернутая вниз заголовком книжка. Она невольно привлекла к себе внимание. «Пришвин», — прочел Виктор на корешке. Это что-то об охоте. Виктор подумал, что у себя на столе надо положить тоже что-нибудь подобное, и тоже неожиданно лирическое, теплое. Это создает известный стиль, какую-то внеслужебную, человеческую близость с посетителями.
Савин захлопнул тетрадь, откинул набок волосы и спросил, как она вообще, жизнь. Собственно, в расчете на этот вопрос и было задумано посещение секретаря горкома Виктором. Он знал живой, любознательный характер Савина и поэтому, расстроенно махнув рукой, долго отнекивался.
— Разрешите мне быть откровенным? — наконец сдался он.
— А чего вы боитесь? — спросил Савин.
— Я не из тех, кто боится, — сказал Виктор, — просто неприятно говорить плохое о себе.
Он нарочно употребил это выражение, чтобы его рассказ о борьбе с главным инженером, о недостатках и работе системы выглядел не жалобой, а криком наболевшей души, собственным горем и бедой.
Он говорил темпераментно, бросал фразы неоконченными, позволял себе сбиваться. Он знал, что Савин любит страстных людей, такой стиль должен ему понравиться. Слушая себя, он сам начинал переживать, в порыве чувств даже встал, стукнул кулаком, но тут же разжал его, потому что кулак у него был маленький и этот жест мог показаться смешным.
Порой Виктор удивлялся себе: с рабочими он умел быть простым, без наигрыша, с посетителями — внушительно твердым, среди детей — мальчишкой, с женщиной — влюбленным (правится ей решительный — пожалуйста, нравится ей робкий — извольте). Ему доставляло удовольствие приспосабливаться к людям, и он не ощущал никакого неудобства от этих превращений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125