Но вскоре в соседней квартире все стихло.
— Итак, чувствительных женщин нейтрализовали, — буркнул Измайлов.
Мои челюсти теперь намертво заклинило. Казалось, скулы не выдержат напряжения и разлетятся на куски. Измайлов погладил меня по волосам, укрыл одеялом, мне захотелось поступиться гордостью и попросить сигарету. Но не было суждено. Суждено не было… А что было? Что-то же было… Где было? Когда было? Нигде… Никогда… И я, пригревшись, уснула. Я не слышала, как Измайлов выходил и возвращался.
Очнулась я вечером. Опытный полковник оставил включенным ночник, так что я сразу сообразила, где нахожусь. Я умылась, причесалась, пригладила ладонями джемпер с брюками и отправилась на поиски людей, коих и обнаружила в количестве трех истощенных персон: Измайлов, Балков, Юрьев. Мое поведение они сочли заключительной стадией шока или началом психопатии. Я, как сомнамбула, приблизилась к низкому стеклянному столику, возле которого сгруппировались мужчины, трясущимися пальцами выхватила у Измайлова изо рта сигарету и жадно затянулась.
— Она жива, — констатировал Измайлов.
— И склонна к грабежу, — подхватил Борис.
Я показала ему кулак.
— А также к угрозам и насилию, — присовокупил Сергей.
Я затушила показавшийся невероятно горьким окурок и откашлялась:
— Как насчет жареного мяса?
Сергей жестом нетрезвого факира сдернул крахмальную салфетку с большого овального блюда.
— Извольте.
— Я тронута, — просипела я, отшатываясь.
— Мы за ним немножко не уследили, — самокритично выступил Борис.
— Потому что Боря выловил из маринада лук, бросил в сковородку и поставил на полный огонь, — наябедничал Сергей.
— Ужин через полчаса, — мысленно прикинув свои возможности, сказала я. — И не вздумайте перебивать аппетит.
— Не настолько мы свихнулись, пока ты отдыхала, — заверил Измайлов, торопливо возвращая салфетку на прежнее место.
Я оглядела их, как родных. Сморгнула выступившие слезы, потопталась немного и осчастливила:
— Я вас уважаю. Понимаете?
— Что она пила? — немедленно завелся Юрьев.
— Пустырник, — пресек его сомнения Измайлов.
— Я тоже такого хочу, Виктор Николаевич.
— Экономная штука, — мечтательно произнес Балков. — Десять капель плюс стакан воды, и сразу достигается стадия уважения.
— Рискуете вы своим ужином, юмористы.
И я отправилась к плите. Действительно, зачем говорить глупости? Надо накормить их до отвала без лишних слов. Без лишних эмоций. Без лишних воспоминаний.
Глава 9
— Я прошу, я очень прошу тебя подумать, — уговаривал меня Измайлов. — И рассказать все, как было.
Пробило четыре часа утра. Домой я вчера не пошла. Путано плела что-то про тонкие перегородки, за которыми невесомо движется сытая смерть. Проигнорировав сложную сочетаемость понятий невесомости и сытости, Измайлов проникся и оставил меня у себя. И ночь мы провели в препирательствах.
— Полина, может, ты все-таки заходила на французский коньячок?
— Нет, нет и нет. С тобой армянский употребляла, каюсь. Но это не значит, что я хлещу спиртное с любым соседом.
— Он не любой.
— Позволь мне решать, кто какой.
Я уже раз десять повторила историю визита любопытной троицы и очередного сватовства Виктора. Измайлов крепко сжимал губы, морщил высокое чело, отводил глаза, но потом собрался с духом и принимался за свое:
— Может, ты перебрала и ничего не помнишь?
— Прекрати надо мной измываться. Ладно, перебрала, выключилась и убила, если тебе это необходимо для карьеры.
Я сказала ему «ты» в начале ночи. Мы пикировались колкими фразами на огромной скорости, и его отчество мешало выдерживать им же навязанный теми. Он только погрозил мне пальцем.
— Я даже не догадываюсь, откуда у Виктора мой фужер. Он узкий, его легко было спрятать в кармане и прихватить как сувенир. Да, с такими памятными вещицами от меня еще никто не уходил, но что с того? Я никак не могу тебе вдолбить: мы пили шампанское из этих фужеров, были до занудства тверезы, посуду я мыла поздно и не считала ее, потому что прикидывала, как отвадить Виктора.
— Пусть Виктор взял фужер. Но неужели не сполоснул, прежде чем воспользоваться им для коньяка? Ведь он весь в твоей помаде.
— Фетишист…
— Полина, из одного фужера коньяк пили двое — мужчина и женщина, которые, очевидно, близки настолько…
Что на меня тогда накатило, я до сих пор не выяснила. Медленно, почти нараспев произнеся:
— Как ты сме-ешь, — я влепила Измайлову пощечину.
Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», — предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного — объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.
Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:
— Прости меня,
Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.
— Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.
— Я не понимаю, как это случилось. Это не контролировалось головой. Мне было больно-больно, слов не хватало.
— Верю.
— Веришь? Тому, что я никогда не спала с Виктором — не веришь, тому, что я не ходила пить его проклятый коньяк со своим фужером — не веришь, тому, что не убивала его — не веришь, а жалкому лепету о скудости лексического запаса веришь?
— Всему верю, — по-доброму заворчал Измайлов.
— Но почему?
— Покажи руку, которой ты меня ударила.
— И ты ее откусишь.
— Было бы за что. Ты бьешь, словно энергичнее, чем принято, гладишь. Все-таки покажи руку.
Я нерешительно протянула ему требуемое.
— Правая?
— Какая же еще?
— Дралась ты левой.
— Нет, левой исключено. Она у меня, как это, а, доминировала всего-то лет до шести-семи. С тех пор я правша.
— Левой, левой. До чего я тебя довел. Ты будто изнутри самой себя била. Да, моя работенка душу губит. Еще раз прости. И ложись спать.
— А ты?
— Я устроюсь на диване.
— Виктор…
Но он ушел в комнату. Самоё поразительное, что я, проспав пару часов, пробудилась с ощущением долгожданных каникул. Измайлов был какой-то непривычный. Я взбудораженно пыталась сформулировать свои впечатления, и наконец меня осенило:
— Ты помолодел лет на десять.
— С тобой у меня нет выбора, — сказал он.
Живительный и нежный солнечный свет играючи растворял вчерашние страхи. Мы помирились. Мы, кажется, подружились с ним, потрудившись простить друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
— Итак, чувствительных женщин нейтрализовали, — буркнул Измайлов.
Мои челюсти теперь намертво заклинило. Казалось, скулы не выдержат напряжения и разлетятся на куски. Измайлов погладил меня по волосам, укрыл одеялом, мне захотелось поступиться гордостью и попросить сигарету. Но не было суждено. Суждено не было… А что было? Что-то же было… Где было? Когда было? Нигде… Никогда… И я, пригревшись, уснула. Я не слышала, как Измайлов выходил и возвращался.
Очнулась я вечером. Опытный полковник оставил включенным ночник, так что я сразу сообразила, где нахожусь. Я умылась, причесалась, пригладила ладонями джемпер с брюками и отправилась на поиски людей, коих и обнаружила в количестве трех истощенных персон: Измайлов, Балков, Юрьев. Мое поведение они сочли заключительной стадией шока или началом психопатии. Я, как сомнамбула, приблизилась к низкому стеклянному столику, возле которого сгруппировались мужчины, трясущимися пальцами выхватила у Измайлова изо рта сигарету и жадно затянулась.
— Она жива, — констатировал Измайлов.
— И склонна к грабежу, — подхватил Борис.
Я показала ему кулак.
— А также к угрозам и насилию, — присовокупил Сергей.
Я затушила показавшийся невероятно горьким окурок и откашлялась:
— Как насчет жареного мяса?
Сергей жестом нетрезвого факира сдернул крахмальную салфетку с большого овального блюда.
— Извольте.
— Я тронута, — просипела я, отшатываясь.
— Мы за ним немножко не уследили, — самокритично выступил Борис.
— Потому что Боря выловил из маринада лук, бросил в сковородку и поставил на полный огонь, — наябедничал Сергей.
— Ужин через полчаса, — мысленно прикинув свои возможности, сказала я. — И не вздумайте перебивать аппетит.
— Не настолько мы свихнулись, пока ты отдыхала, — заверил Измайлов, торопливо возвращая салфетку на прежнее место.
Я оглядела их, как родных. Сморгнула выступившие слезы, потопталась немного и осчастливила:
— Я вас уважаю. Понимаете?
— Что она пила? — немедленно завелся Юрьев.
— Пустырник, — пресек его сомнения Измайлов.
— Я тоже такого хочу, Виктор Николаевич.
— Экономная штука, — мечтательно произнес Балков. — Десять капель плюс стакан воды, и сразу достигается стадия уважения.
— Рискуете вы своим ужином, юмористы.
И я отправилась к плите. Действительно, зачем говорить глупости? Надо накормить их до отвала без лишних слов. Без лишних эмоций. Без лишних воспоминаний.
Глава 9
— Я прошу, я очень прошу тебя подумать, — уговаривал меня Измайлов. — И рассказать все, как было.
Пробило четыре часа утра. Домой я вчера не пошла. Путано плела что-то про тонкие перегородки, за которыми невесомо движется сытая смерть. Проигнорировав сложную сочетаемость понятий невесомости и сытости, Измайлов проникся и оставил меня у себя. И ночь мы провели в препирательствах.
— Полина, может, ты все-таки заходила на французский коньячок?
— Нет, нет и нет. С тобой армянский употребляла, каюсь. Но это не значит, что я хлещу спиртное с любым соседом.
— Он не любой.
— Позволь мне решать, кто какой.
Я уже раз десять повторила историю визита любопытной троицы и очередного сватовства Виктора. Измайлов крепко сжимал губы, морщил высокое чело, отводил глаза, но потом собрался с духом и принимался за свое:
— Может, ты перебрала и ничего не помнишь?
— Прекрати надо мной измываться. Ладно, перебрала, выключилась и убила, если тебе это необходимо для карьеры.
Я сказала ему «ты» в начале ночи. Мы пикировались колкими фразами на огромной скорости, и его отчество мешало выдерживать им же навязанный теми. Он только погрозил мне пальцем.
— Я даже не догадываюсь, откуда у Виктора мой фужер. Он узкий, его легко было спрятать в кармане и прихватить как сувенир. Да, с такими памятными вещицами от меня еще никто не уходил, но что с того? Я никак не могу тебе вдолбить: мы пили шампанское из этих фужеров, были до занудства тверезы, посуду я мыла поздно и не считала ее, потому что прикидывала, как отвадить Виктора.
— Пусть Виктор взял фужер. Но неужели не сполоснул, прежде чем воспользоваться им для коньяка? Ведь он весь в твоей помаде.
— Фетишист…
— Полина, из одного фужера коньяк пили двое — мужчина и женщина, которые, очевидно, близки настолько…
Что на меня тогда накатило, я до сих пор не выяснила. Медленно, почти нараспев произнеся:
— Как ты сме-ешь, — я влепила Измайлову пощечину.
Мне приходилось видеть в фильмах этот номер в исполнении разных актрис. Одни были убедительны, других делалось жалко. Я многократно порывалась шлепнуть по холеной щеке Виктора, когда он грозился разобрать единственную разграничивающую наши владения стену. Представляла себе: сейчас взмахну рукой и… «Не опускайся до дешевой театральщины», — предостерегала я себя и покорялась тому, что эффектный жест, заменяющий сотни ругательных слов, останется для меня невыполнимым на веки вечные. Стоило мне захотеть дать пощечину Измайлову, и я бы не сумела. Но я хотела одного — объяснить, как ужасно, что он мне не верит. Показать, что бессильна ему это объяснить.
Он отличился неплохой реакцией, поймал мою кисть в момент соприкосновения и просто сказал:
— Прости меня,
Что я натворила! Между нами все должно было кончиться, не успев начаться.
— Ты первая, кто меня так приласкал, Полина.
— Я не понимаю, как это случилось. Это не контролировалось головой. Мне было больно-больно, слов не хватало.
— Верю.
— Веришь? Тому, что я никогда не спала с Виктором — не веришь, тому, что я не ходила пить его проклятый коньяк со своим фужером — не веришь, тому, что не убивала его — не веришь, а жалкому лепету о скудости лексического запаса веришь?
— Всему верю, — по-доброму заворчал Измайлов.
— Но почему?
— Покажи руку, которой ты меня ударила.
— И ты ее откусишь.
— Было бы за что. Ты бьешь, словно энергичнее, чем принято, гладишь. Все-таки покажи руку.
Я нерешительно протянула ему требуемое.
— Правая?
— Какая же еще?
— Дралась ты левой.
— Нет, левой исключено. Она у меня, как это, а, доминировала всего-то лет до шести-семи. С тех пор я правша.
— Левой, левой. До чего я тебя довел. Ты будто изнутри самой себя била. Да, моя работенка душу губит. Еще раз прости. И ложись спать.
— А ты?
— Я устроюсь на диване.
— Виктор…
Но он ушел в комнату. Самоё поразительное, что я, проспав пару часов, пробудилась с ощущением долгожданных каникул. Измайлов был какой-то непривычный. Я взбудораженно пыталась сформулировать свои впечатления, и наконец меня осенило:
— Ты помолодел лет на десять.
— С тобой у меня нет выбора, — сказал он.
Живительный и нежный солнечный свет играючи растворял вчерашние страхи. Мы помирились. Мы, кажется, подружились с ним, потрудившись простить друг друга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33