А раз главные "хозяева" этого адвоката оказались в контрах с "профсоюзом" - значит, они должны были найти возможность подключить к прослушиванию их особняк. А если особняк подключен к прослушиванию значит, они готовы напасть в любой момент, когда нащупают слабости в его охране. То, что внутри особняка началась перестрелка - для них идеальный шанс. А кто знает, когда они появятся? Может, они уже неделю сидят в засаде в соседнем доме, и только случая ждут?
- И Катер все это понял, поэтому и поспешил смыться...
- Вот именно.
- Но далеко уйти не успел - как раз самарская большая бригада подъехала, и положили его, как и прочих "лидеров профсоюза", и эту курву Ирочку, которая, вишь ты, слишком наблюдательной оказалась, - усмехается она. - Может, и дом подожгли уже самарские, а не "братва" Катера... В такой неразберихе пойди пойми, кто в данный момент твой враг, который сейчас по тебе стреляет... Но все хорошо, что хорошо кончается. Расскажи мне лучше, как ты догадался, что Букин в смерти твоего друга виноват? И что он должен знать налетчиков?
- Тоже все было довольно просто, - отвечаю. - Меня одна фраза, не помню, кем сказанная, надоумила, что если на заводе проверка начнется, то все расхищение на мелких воришек спишут. А как поймать воришек, если нет настоящей охраны? Вот Букин и стал Васильича в охрану звать. У него расчет был какой? Васильич человек военный, бдительный, да к тому же круговой порукой с работниками завода не повязанный, так что он быстро схватит двух-трех "несунов". А уж после этого сам Букин назначит проверку на заводе и за голову схватится - ах ты, батюшки, оказывается, наворовано невесть сколько! И потом эти "несуны" ни одному суду не докажут, что унесли десять метров шланга, а не десять тысяч, которые им приписывают. Любой прокурор посмеется: мол, если они два-три года каждый день понемножку таскали, то и двадцать тысяч метров могли утащить! Ну, и со всеми другими изделиями то же самое. Словом, мелкие сошки отправятся отдуваться в лагеря, а Букин чище новой простыни окажется, и можно опять начинать воровать с нуля, не опасаясь, что в ближайшее время за руку схватят.
- Не понимаю, почему твой друг на это согласился... - задумчиво говорит она, покачивая головой.
- Так он ведь всегда за закон и порядок стоял! И хоть Букина не любил, но тут дело чистое, можно стране помочь. Кстати, его обязательности Букин и недоучел. Они договорились, что Васильич втайне действовать начнет, чтобы тем неожиданней для воришек было. А я характер Васильича знаю, он наверняка начал заранее обстановку изучать, вникать во все, задавать вопросы. И напрямую вышел на то, что директор сам и есть главный вор. Букин, конечно, о разысканиях Васильича прознал, и весь затрясся. Потому что, получалось, Васильич не такой уж ручной выходит - и ему, директору, яму роет. Но законным путем от Васильича уже не избавишься - он ведь сразу может в УЭП пойти! И что тогда директор придумывает? Он берет паспорт Васильича, якобы, разрешение на оружие ему оформить, а сам таскает этот паспорт по заводу, забывает в людных местах, проговаривается, как бы случайно: мол, в секретном порядке настоящую охрану на пост ставим, теперь всему мелкому воровству конец придет! Словом, делает все, чтобы эти новости дошли до самых оголтелых... Ведь он зарплату давным-давно не платит, люди живут на то, что уворуют, и если им этот кислородный клапан перекроют, то им и их семьям вообще зубы на полку класть! И, сама понимаешь, когда в животе от голода сводит, люди вообще волками становятся... А если ещё и пьет человек, и уворованное ему на пропой души надо, и при этом он вечно от водки не в себе... Он за ту малость, которую от жизни имеет, пойдет и горло грызть, и насильничать, и дома поджигать...
- То есть, Букин добился своего, - подытоживает она. - Четверо воришек перепугались за свои крохи с барского стола и решили пугнуть твоего друга чтобы отбить у него охоту в охранники на завод идти.
- Вот именно, - киваю. - Выпили перед этим для храбрости и пошли на свое черное дело. И если б Шипов паспорт Васильича в своих бандитских делах не заиграл, то вообще бы все шито-крыто осталось. Но тут директору пришлось придумывать, как ему от паспорта отмазаться. И хоть он мне его со всей хитростью вернул, а все равно засветился. Все окончательно ясно стало.
- И что ты теперь делать будешь? - спрашивает она.
- Имена знаю, - говорю. - Так что сегодня или завтра в Имжи съезжу.
- Я бы помогла тебе, - говорит она. - Но мне при больном быть надобно...
- А мне и не требуется помощи, - отвечаю. - Это мое дело, и я сам должен его порешить. Ты уж будь при больном, только, смотри, без фокусов, если он очнется.
- Без каких таких фокусов? - осведомляется, невинно так глазками хлопая.
- А вот без этих самых, - говорю. - Ты ведь и в постель к нему шмыгнуть можешь, у тебя бесстыдства хватит! Я ж вижу, какими глазами ты на него смотришь, да ещё эту песенку дурацкую все время под нос мурлычешь... Пороли тебя в детстве мало, но вот ужо я за тебя возьмусь, если безобразничать начнешь! Тебе ещё долго мозги вправлять, чтобы ты человеком стала, а не кошкой, которая только и смотрит, где что плохо лежит...
- Ладно, дед, - смеется, - не подведу я твоего доверия, так что ремень можешь поберечь.
Ну, оно уже лучше, по крайней мере, уже не напрягается, кулаки не стискивает и губы не кусает, как будто её так обидели, что хоть сейчас в драку лезь.
И на следующий день я в Имжи направился. Встал у проходной, отслеживаю. Соображаю, как бы мне понезаметней этих Клугина, Ипатова, Воротилова и Левчука вызнать и не отстать от них, пока где-нибудь в глухом проулке их не тормозну. Ну, тут мне повезло еще. Выходят трое, и один, через плечо оглянувшись, кричит:
- Левчук, не отставай!
Я за ними. А они сперва в винный магазин, потом в недостроенный дом полезли, взятую бутылку распивать.
Я потихоньку за ними забрался. Встал в дверном проеме, на них гляжу. Они оборачиваются.
- Тебе чего, дед? Тоже выпить захотелось, или просто поссать залез?
- Нет, - говорю. - Я к вам вроде как судья пожаловал, чтобы к смерти приговорить.
- Да ты соображай!.. - начинает один из них, но осекается, потому что я уже пистолет достал и на него навел.
- На колени! - говорю. - Хоть вы и погромщики и насильники, но время на молитву и на то, чтобы прощения попросить, я вам даю.
Один к окну метнулся, чтобы выпрыгнуть, так я его тут же и уложил. И тут, делать нечего, пришлось и всех других сразу пристрелить, без торжественного оглашения приговора, потому что очень гулко выстрел разнесся, и надо было спешить, пока народ не сбежался.
Вот так оно все и вышло. Собаке собачья смерть.
Я бреду потихоньку к автовокзалу, и около самого автовокзала меня кто-то окликает. Оглядываюсь - майор Наумкин.
- Здравствуйте, Михаил Григорьевич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93
- И Катер все это понял, поэтому и поспешил смыться...
- Вот именно.
- Но далеко уйти не успел - как раз самарская большая бригада подъехала, и положили его, как и прочих "лидеров профсоюза", и эту курву Ирочку, которая, вишь ты, слишком наблюдательной оказалась, - усмехается она. - Может, и дом подожгли уже самарские, а не "братва" Катера... В такой неразберихе пойди пойми, кто в данный момент твой враг, который сейчас по тебе стреляет... Но все хорошо, что хорошо кончается. Расскажи мне лучше, как ты догадался, что Букин в смерти твоего друга виноват? И что он должен знать налетчиков?
- Тоже все было довольно просто, - отвечаю. - Меня одна фраза, не помню, кем сказанная, надоумила, что если на заводе проверка начнется, то все расхищение на мелких воришек спишут. А как поймать воришек, если нет настоящей охраны? Вот Букин и стал Васильича в охрану звать. У него расчет был какой? Васильич человек военный, бдительный, да к тому же круговой порукой с работниками завода не повязанный, так что он быстро схватит двух-трех "несунов". А уж после этого сам Букин назначит проверку на заводе и за голову схватится - ах ты, батюшки, оказывается, наворовано невесть сколько! И потом эти "несуны" ни одному суду не докажут, что унесли десять метров шланга, а не десять тысяч, которые им приписывают. Любой прокурор посмеется: мол, если они два-три года каждый день понемножку таскали, то и двадцать тысяч метров могли утащить! Ну, и со всеми другими изделиями то же самое. Словом, мелкие сошки отправятся отдуваться в лагеря, а Букин чище новой простыни окажется, и можно опять начинать воровать с нуля, не опасаясь, что в ближайшее время за руку схватят.
- Не понимаю, почему твой друг на это согласился... - задумчиво говорит она, покачивая головой.
- Так он ведь всегда за закон и порядок стоял! И хоть Букина не любил, но тут дело чистое, можно стране помочь. Кстати, его обязательности Букин и недоучел. Они договорились, что Васильич втайне действовать начнет, чтобы тем неожиданней для воришек было. А я характер Васильича знаю, он наверняка начал заранее обстановку изучать, вникать во все, задавать вопросы. И напрямую вышел на то, что директор сам и есть главный вор. Букин, конечно, о разысканиях Васильича прознал, и весь затрясся. Потому что, получалось, Васильич не такой уж ручной выходит - и ему, директору, яму роет. Но законным путем от Васильича уже не избавишься - он ведь сразу может в УЭП пойти! И что тогда директор придумывает? Он берет паспорт Васильича, якобы, разрешение на оружие ему оформить, а сам таскает этот паспорт по заводу, забывает в людных местах, проговаривается, как бы случайно: мол, в секретном порядке настоящую охрану на пост ставим, теперь всему мелкому воровству конец придет! Словом, делает все, чтобы эти новости дошли до самых оголтелых... Ведь он зарплату давным-давно не платит, люди живут на то, что уворуют, и если им этот кислородный клапан перекроют, то им и их семьям вообще зубы на полку класть! И, сама понимаешь, когда в животе от голода сводит, люди вообще волками становятся... А если ещё и пьет человек, и уворованное ему на пропой души надо, и при этом он вечно от водки не в себе... Он за ту малость, которую от жизни имеет, пойдет и горло грызть, и насильничать, и дома поджигать...
- То есть, Букин добился своего, - подытоживает она. - Четверо воришек перепугались за свои крохи с барского стола и решили пугнуть твоего друга чтобы отбить у него охоту в охранники на завод идти.
- Вот именно, - киваю. - Выпили перед этим для храбрости и пошли на свое черное дело. И если б Шипов паспорт Васильича в своих бандитских делах не заиграл, то вообще бы все шито-крыто осталось. Но тут директору пришлось придумывать, как ему от паспорта отмазаться. И хоть он мне его со всей хитростью вернул, а все равно засветился. Все окончательно ясно стало.
- И что ты теперь делать будешь? - спрашивает она.
- Имена знаю, - говорю. - Так что сегодня или завтра в Имжи съезжу.
- Я бы помогла тебе, - говорит она. - Но мне при больном быть надобно...
- А мне и не требуется помощи, - отвечаю. - Это мое дело, и я сам должен его порешить. Ты уж будь при больном, только, смотри, без фокусов, если он очнется.
- Без каких таких фокусов? - осведомляется, невинно так глазками хлопая.
- А вот без этих самых, - говорю. - Ты ведь и в постель к нему шмыгнуть можешь, у тебя бесстыдства хватит! Я ж вижу, какими глазами ты на него смотришь, да ещё эту песенку дурацкую все время под нос мурлычешь... Пороли тебя в детстве мало, но вот ужо я за тебя возьмусь, если безобразничать начнешь! Тебе ещё долго мозги вправлять, чтобы ты человеком стала, а не кошкой, которая только и смотрит, где что плохо лежит...
- Ладно, дед, - смеется, - не подведу я твоего доверия, так что ремень можешь поберечь.
Ну, оно уже лучше, по крайней мере, уже не напрягается, кулаки не стискивает и губы не кусает, как будто её так обидели, что хоть сейчас в драку лезь.
И на следующий день я в Имжи направился. Встал у проходной, отслеживаю. Соображаю, как бы мне понезаметней этих Клугина, Ипатова, Воротилова и Левчука вызнать и не отстать от них, пока где-нибудь в глухом проулке их не тормозну. Ну, тут мне повезло еще. Выходят трое, и один, через плечо оглянувшись, кричит:
- Левчук, не отставай!
Я за ними. А они сперва в винный магазин, потом в недостроенный дом полезли, взятую бутылку распивать.
Я потихоньку за ними забрался. Встал в дверном проеме, на них гляжу. Они оборачиваются.
- Тебе чего, дед? Тоже выпить захотелось, или просто поссать залез?
- Нет, - говорю. - Я к вам вроде как судья пожаловал, чтобы к смерти приговорить.
- Да ты соображай!.. - начинает один из них, но осекается, потому что я уже пистолет достал и на него навел.
- На колени! - говорю. - Хоть вы и погромщики и насильники, но время на молитву и на то, чтобы прощения попросить, я вам даю.
Один к окну метнулся, чтобы выпрыгнуть, так я его тут же и уложил. И тут, делать нечего, пришлось и всех других сразу пристрелить, без торжественного оглашения приговора, потому что очень гулко выстрел разнесся, и надо было спешить, пока народ не сбежался.
Вот так оно все и вышло. Собаке собачья смерть.
Я бреду потихоньку к автовокзалу, и около самого автовокзала меня кто-то окликает. Оглядываюсь - майор Наумкин.
- Здравствуйте, Михаил Григорьевич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93