Будет упакован к вашему приезду.
- Уже выезжаем, - сказал полковник. - Думал навестить Лиану утром... Спасибо.
- Что за история с магнитофоном, из-за которой погиб мой брат?
- Хованцев расскажет. Он все знает. Более того, он все и нарыл. Пока.
- До свидания, - Богомол повесила трубку и вернулась в комнату.
- Значит, так, - сказала она Лиане. - Кончай хлюпать и истерить. Сейчас подъедут люди, за которыми ты будешь как за каменной стеной. Приведи себя в порядок - и, надеюсь, больше никогда не увидимся.
- Я тоже... - пробормотала Лиана.
Богомол забрала пистолеты нападавших и покинула квартиру.
Из подъезда Богомол вышла в расстегнутой шубе, покачиваясь, напевая и размахивая зажженной сигаретой. Она отошла от подъезда метров на двадцать, потом, как бы вдруг спохватившись, вернулась к машине.
- Мужик! - постучала она по стеклу. - Мужик! Почему они все говорят, что я здесь не живу?
- Ошиблась, значит, - буркнул мужик. Стекло было приоткрыто на самую малость - только чтобы не задохнуться в машине.
- Вот тут они ошибаются! - великолепно изобразив блаженненькую пьяную улыбку, заявила Богомол. - Где-то здесь я все-таки живу... Слушай, давай потреплемся за жизнь, а? И потом я дальше пойду искать свою квартиру.
Шофер бросил на Богомола сомневающийся взгляд. С одной стороны, соблазнительно очутиться в машине с пьяной красоткой. С другой - вот-вот выйдут его товарищи, и надо будет быстро смываться... А вообще-то, почему не смыться вместе с красоткой? Она, наверно, не будет очень против, и троих обслужит не хуже, чем одного, особенно если её ещё подпоить.
Все эти мысли, очень явно читаемые, промелькнули на лице шофера, и он распахнул дверцу.
- Садись!
Он вряд ли успел понять, что произошло. И, конечно, никак не успел удивиться, почему это красотка так быстро протрезвела.
Богомол крепко связала потерявшего сознание шофера, закрыла дверцу машины и, не оглядываясь, пошла прочь.
Ей надо успеть ещё очень многое за наступающий день.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
"Сопроводил я Максимку в больницу, потом стал домой собираться. Пистолет и патроны я заранее, ещё до появления Максимки, в свою сумку переубрал.
- Значит, - говорю, - завтра приеду и подсоблю насчет похорон. А сейчас тебе лучше всего стакан водки принять да и уснуть, с дороги и после всех переживаний. Если один стакан не поможет, выпей два.
- Ой, дядя Миша! - отвечает он. - Ты прямо как тот старый поп из анекдота, что молодому наставления давал. Помнишь, чем все кончилось? "Я тебе говорил "остаканься", а ты обутылился..."
Ладненько, думаю. Видно, что на душе у него кошки скребут, и чуть не слезы в глазах стоят, но раз шутить пытается, значит, дела ничего.
Вскинул я свою сумку на плечо и заковылял к остановке. Мне все равно, в общем, что на электричке, что на автобусе, но на автобусе все-таки получше. Вот я и вышел к автовокзалу. Автобус быстро подошел, и я в путь пустился. Проехали мы место, где Шипов насмерть погиб, там машина перекореженная на обочину отволочена, да и в автобусе разговорчик пробежал, что вон, мол, то самое дерево, о которое директорский шофер навернулся.
- Видно, здорово был пьян, - говорят. - Дорога-то прямая, кати себе и кати.
Только у меня сильные сомнения имеются, насколько Шипов был пьян. По тому, что я знаю, он кому-то сделался совсем не нужен. Тому же директору, хотя бы. Ведь он Букина, надо понимать, за горло держал, угрожая приплести его к делу о похищенных и убитых. А Букин - он ведь такой, ехидна с подковырочкой. Сладко поет, и жалобиться любит, но, по моему разумению, на убийство завсегда пойдет, если его шкурный интерес слишком больно заденут. Да и другие есть люди, которым Шипов совсем не интересен живым.
Но, кроме этого, домой я добрался без приключений. Огляделся в квартире, чайничек поставил, перед телевизором сел. И тут - телефонный звонок.
- Вернулся, дед? - полковник спрашивает.
- Вернулся, - говорю, - на сутки перед похоронами и с новостями для вас. Во-первых, Шипов, шофер директорский, погиб, и не верится мне, что это была случайность.
- Это я уже знаю, и мы с этим работаем. Что еще?
- Во-вторых, нашел я следы той пуговицы, которую вы в подвале нашли.
- Вот это совсем интересно! Выкладывай, дед.
Я ему все рассказываю: и про палатку на рынке, и про ателье, и про галантерейных оптовиков, которые этими пуговицами торгуют.
- Вот спасибо, дед! - говорит товарищ полковник. - Если бы ты знал, как ты нас выручил.
- Это ещё не все, - сообщаю.
- Да ну? Еще какие вести?
- Букин паспорт вернул.
- Об этом тоже слух дошел. Но ты давай-ка в подробностях.
- А подробности такие... - и пересказываю я ему весь разговор с Букиным.
- Очень хорошо! - говорит. - Ты ведь понимаешь, что это значит?
- Еще бы не понять! - говорю. - Букин перетрусил хуже некуда.
- Вот-вот... - откликается он. - Ну, я рад, дед, что у тебя все в порядке. Отдыхай пока. Запиши мои телефоны и, если что, звони.
- Обязательно, - говорю. - И всегда на меня рассчитывайте.
Поужинал я после этого, и спать лег. Проснулся рано, стал вещи перебирать, что бы такое одеть на похороны. Вроде, уместней всего парадный мундир будет, со всеми наградами, но при парадном мундире моя хромота заметней и совсем комическое чудо получается - вид у меня становится как у цыпленка в петушиных перьях. Примерил я мундир, поковылял перед зеркалом туда и сюда, потом снял его, черный костюм надел, тоже в зеркало посмотрелся... Нет, думаю, в простом черном костюме нормальней будет. Да и незачем сейчас боевыми наградами звякать - пересекусь с Букиным, он может решить, на весь мой нагрудный иконостас глядя, что я не так прост, каким кажусь. А мне Букина вспугивать нельзя.
Снял я костюм, почистил его щеточкой, повесил на плечики, белую рубашку проверил, хорошо ли поглажена. Вроде, все нормально. Я себе ещё чайку приготовил и перед телевизором уселся. Мне о многом надо было подумать, а под телевизор оно как-то легче думается. Ну, и день надо использовать, раз он таким спокойным выдался, чтобы передохнуть и с силами собраться, а заодно ещё раз все известное переварить и по полочкам в голове разложить, чтобы потом нигде не ошибиться. Наступил такой момент, когда мне ошибаться заказано.
Я, вроде, и задремал даже чуток, в кресле перед телевизором сидючи, потому что легкость и равновесие наступили у меня необыкновенные. Такие, знаете, легкость и равновесие, которые на горечи и печали замешаны, потому что боль и обида не проходят, и ещё ясней понимаешь, что мертвых друзей не вернешь и покалеченного не выправишь, но зато видишь, как себя вести и как действовать, чтобы им спокойно в земле лежалось, будто этот путь перед тобой по воздуху нарисован.
И тут - в дверь звонок. Кто бы это мог быть, думаю. Иду, пистолет на всякий случай за пояс под свитер засовываю, спрашиваю:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93