– Да, – ответила мама и протянула руку к моей руке. – О, Камилла, ты стала такая закрытая, как моллюск в раковине. Ты была такая теплая, такая ласковая девочка. Что это? Что с тобой случилось?
– Ничего, – сказала я.
Я пошла к себе и стала делать уроки. Потом я позвонила Луизе, но она не стала со мной говорить, и я рассердилась на нее за то, что она сердится на меня.
Папа пришел домой, и я посидела рядом с ним, пока он пил свой коктейль. Но мы не разговаривали. Больше всего на свете мне хотелось пойти в парк к обелиску и дождаться там утра.
7
В воскресенье мои родители завтракали поздно. Так что я поела на кухне одна и отправилась в парк к обелиску. Было еще рано. Фрэнк пока еще не должен был прийти. Я смотрела на ребятишек, которые играли в «гигантские шаги», перепрыгивая сразу через несколько ступенек. Я почувствовала себя ужасно постаревшей. Еще год назад я сама играла в эту игру, а теперь только стояла и наблюдала. Я вдруг поняла, что с прошлой среды прожила такую долгую жизнь, которая была длиннее всей моей предыдущей жизни. Можно складывать количество прожитых дней и получать совершенно разные ответы: два и два не всегда составляют четыре. Законы математики оказывались непостоянными.
Фрэнк тоже появился раньше. Я прождала не так долго, как он подошел ко мне и сказал:
– Привет, Камилла.
– Привет, Фрэнк, – отозвалась я.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил он.
– Сама не знаю.
Наверно, ответ мой прозвучал довольно глупо, но мне казалось, что с Фрэнком я должна быть откровенна всегда.
– Я тоже не знаю, как себя чувствую сегодня, – сказал Фрэнк, – так что мы составляем пару.
Мы пошли по аллее, не дотрагиваясь друг до друга, но совсем рядышком.
Фрэнк спросил:
– Тебе понравились Стефановские?
– Да, – ответила я. – Больше чем кто-нибудь другой, кроме тебя и Луизы.
– Ты им тоже понравилась. Даже очень. А им вовсе не все нравятся.
– Фрэнк, – сказала я, – с ними столько всего ужасного случилось – я имею в виду Джонни и того, старшего, погибшего на войне, а они показались мне такими… такими живыми. Когда со мной что-нибудь ужасное случается, я тут же чувствую себя мертвой. Но они-то живые. Человек может быть счастлив, только когда он жив. А они казались счастливыми.
– Я знаю, – сказал Фрэнк. – Я понимаю, о чем ты говоришь, Кэм. Послушай, если ты поглядишь на людей, которые идут тут в парке мимо нас, я готов спорить, что по крайней мере половина из них пережили какую-нибудь ужасную трагедию в своей жизни. Нельзя прожить достаточно долго, чтобы не потерять кого-нибудь из тех, кого ты любишь. И насколько ты сумеешь остаться живым, говорит о том, какой ты человек. Мне кажется, это чрезвычайно важно – оставаться живым. Вокруг столько ходячих мертвецов, потому что им наплевать на то, что происходит с ними и вокруг них. Мона бывает ужасной, но она живая. Ей не наплевать. А Биллу, как мне кажется, все до лампочки. Когда Мона швыряет в него разные предметы, он швыряет их обратно в нее, мне кажется, просто по привычке. Вот почему я так рассвирепел на тебя там, в кино. Мне думается, если ты не можешь оставаться живым где-то внутри себя, независимо от того, что с тобой случается, то ты предаешь жизнь.
– Да, – согласилась я. – Ты тогда правильно на меня разозлился.
И вдруг я осознала, что солнышко светит на нас, что голые ветки деревьев очень красивы на фоне неба, что Фрэнк идет рядом, что мы вместе.
Мы направились в сторону зоопарка, и Фрэнк рассказал мне, что у Моны есть одна приятельница, которая приехала в отпуск в Нью-Йорк из Африки, из Кении.
И вот этой приятельнице показалось, будто она сходит с ума, потому что каждое утро ее будило рычание львов, точно она и не покидала Африку. Мона даже собиралась отвести ее на консультацию к психиатру.
Как-то они разговорились об этом при Билле, а он рассмеялся и сказал:
– Так ведь ее квартира находится рядом с зоопарком. Это же рычат тамошние львы!
И это так и оказалось на самом деле.
Мы оба громко засмеялись. Ну, правда же забавно, что женщину из Африки каждое утро будили львы в самом центре Нью-Йорка, будто она и не покидала своей Кении!
– Я обещал рассказать тебе, как я вылетел из школы, – сказал Фрэнк. – Тебе интересно? Это, знаешь ли, было нечто.
– Интересно, – ответила я.
– Не наскучит ли тебе мой рассказ?
– Не наскучит, – заверила я.
Мы добрались до львятника. Большинство львов слонялись по вольеру, а один лежал в клетке, и вид у него был пренесчастный.
Потом мы постояли возле клетки с обезьянами, посмотрели на их маленькие, с трагическим выражением личики.
Фрэнк стал рассказывать:
– В школе обычно по утрам и вечером нас водили в церковь. Я, как правило, оставался равнодушным к этим службам. Для меня главным было послушать, как мистер Митчелл играет на органе. Мы с Джонни его слушали, как я тебе уже рассказывал. Или мы с Джонни ходили на прогулки там, в школе, или здесь, в Нью-Йорке. И если нам встречалось что-то красивое, ну, например, зимние звезды, когда они начинают появляться в отступающем свете короткого дня, или деревья, точно нарисованные углем на фоне сине-зеленого неба, – тогда я чувствовал Бога. А когда у тебя появляется это чувство, Камилла?
– Когда работаю со звездами и когда я с тобой. – Я чуть-чуть поколебалась, прежде чем произнесла эту последнюю фразу. – Но я никогда ни с кем, кроме тебя, не говорила о Боге.
– А с родителями?
– Нет. Во всяком случае не так.
– Мона хоть и объявляет себя атеисткой, но она-то о Боге толкует слишком много. Вечно втягивает меня в споры… Так вот. Когда Джонни умер, директор школы произнес что-то вроде проповеди. Будто Бог по воле своей забрал Джонни, ну и стал нести всякую такую ересь. Ты понимаешь?
Я кивнула.
Голос Фрэнка зазвучал на высоких нотах, как бывало всегда, когда он говорил о том, что его глубоко затрагивало:
– Если бы я думал, что это Бог сделал так, чтобы пистолет выстрелил, если бы я считал, что Богу было угодно, чтобы Джонни умер, я не стал бы в Него верить. Я бы сделал все, что в моих силах, чтобы стереть Его имя с лица земли. Но я в это не верю! Будь я проклят, если я в это поверю! Это так и есть, можешь не сомневаться.
Я снова кивнула, и мне хотелось воскликнуть: «О да! Да! Мы с тобой верим в одного и того же Бога». И от того, что это так, у меня стало как-то ясно на душе и я почувствовала себя сильной и бесстрашной. Только не могла все это радостно произнести, потому что душа Фрэнка была полна скорби по Джонни.
– Я ушел из церкви, когда он еще не закончил свою речь, – продолжал Фрэнк. – На виду у всех прошагал я по проходу между скамьями и с силой хлопнул дверью. Но только за одно это вряд ли они бы меня выгнали. Они сказали, я слишком расстроен и сам не знаю, что делаю, и на ночь запихнули меня в школьный лазарет и дали снотворное, от которого у меня наутро просто раскалывалась голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40