Вспомнить не удавалось.
«Как там бабушка…» — подумалось ей.
— А я, — сказал Гриша Проценко, — был однажды у сына ба-а-альшого начальника, так там к чаю дали торт, «Графские развалины» назывался. Помню, лопаю третий кусок, сам думаю, что со мной тренер завтра сделает, а остановиться не могу, знай жую, только за ушами трещит…
Кристина заметила, как снисходительно усмехнулся Антон. Еще в школе, на вечеринке у одноклассницы, ей довелось попробовать нечто, тоже именовавшееся «развалинами». Покупное безе, политое приторным кремом из сгущенки. Она подумала, не это ли убогое великолепие имел в виду Гриша, и заподозрила, что не у нее одной за этим столом были постыдно совковые корни. Ей хотелось спросить, но она снова прикусила язык. Она обернулась к Вадиму. Вадим не заметил ее взгляда. Он смотрел на Валерию, и глаза у него были…
— Чепуха это все, — вдруг сказала Валерия. Она улыбнулась и сразу стало заметно, что она сильно навеселе. Валерия оглядела стол и неожиданно добавила, обращаясь сразу ко всем: — Стерлядь на гриле, креветки с авокадо… улитки… А вот, бывало, дедуля кабанчика заколет… Мама картошки наварит, и мы ее со шкварками… Вы как хотите, а ничего вкусней точно не бывает!
У Вадима так и защемило сердце при этих словах. Если бы не четверо чужих, посторонних людей, неизвестно почему сидевших с ними за столом, он прямо. сейчас обнял бы Валерию. И пообещал ей нечто нерушимое, важное и очень сердечное. Как же это по-человечески — вот так заглянуть под маску холеной красавицы крупье, раскатывавшей на белом «рено». И увидеть обычную девочку, выросшую где-то в нищей провинции… В этот миг Валерия показалась ему необыкновенно близкой и родной. Не спустившейся откуда-то с небес царственно-недоступной красавицей, а земным существом, доверчивым, беззащитным и уязвимым.
Кристина сделала над собой усилие и попыталась продолжить тему запоздалым рассказом про бутерброд с колбасой. Внезапная откровенность Валерии странно подействовала на нее. Только что она до смерти боялась сознаться в собственной совковости, а теперь ей, наоборот, стало необъяснимым образом стыдно, что росла она как-никак в относительно благополучном Ленинграде, а не в Богом забытой дыре, где какой-то дедуля выращивал кабанчика. Наверно, по праздникам на стол выставлялся не зефир в шоколаде, как в приличной семье Калиновских, а слипшиеся конфеты-подушечки. Однако ее жалкие попытки поддержать разговор пропали впустую.
— О Господи, — негромко, но так, что все услышали, вздохнул Антон. Коснулся локтя Кристины своим и сказал, кивнув на Валерию: — Ну вот, приехали. Всегда так, когда напьется. Нет на свете краще птицы, як свиная ковбаса. Прав был классик: пустили Дуньку в Европу…
Валерия вздрогнула, как от пощечины. Это был удар ниже пояса. И главное — за что?! Она бросила недоеденный бутерброд на тарелку, отвернулась и стала промокать губы салфеткой. Легкий розовый румянец превратился в неровные пятна, почти сразу, впрочем, прошедшие.
Кристина отдернула локоть и попыталась решить, что ей противнее: внезапное хамство Антона или то, что он вздумал записывать ее в союзницы.
Вадима точно окатили холодной водой. Мигом развеялся хмель, искрившийся в голове, а вместе с ним испарилось и ощущение волшебства. Он зло подумал о том, что ни за что больше не станет приглашать к себе на праздник чужих людей. Иначе оглянуться не успеешь — сам этот праздник, вот как теперь, внезапно станет чужим.
— Ты-то у нас весь из себя европейский, — нарушая неловкое молчание, сказал он Антону. Он старался ронять слова веско и холодно, и у него, кажется, получалось. Он убийственно хмыкнул: — Как это теперь говорят? После евроремонта?..
Антон томно пожал плечами и сбил сигарный пепел о прозрачный край пепельницы.
— Ну, — засмеялся он, — для некоторых сейчас особенный шик — плясать на столах, со всеми брататься и вспоминать, как кирзачами глину месили. Ты погоди, она еще выпьет, всякие народные слова начнет изрекать…
Щеки Валерии опять жарко вспыхнули, превратив надменную принцессу в самую обычную, чуть не плачущую девчонку. Почему-то она, привыкшая к самой разной публике в своем казино, не могла по достоинству ответить самонадеянному хлыщу. Вадим поймал себя на мысли: такую, обиженную и беспомощную, он любит ее еще больше. Это осознание обожгло его. Любит?.. Да!!?
Валерия нервно скомкала салфетку. Движение обычно безошибочной руки получилось неловким, она задела ножик, лежавший на краю стола, и произошла окончательная катастрофа. Ножик упал, впечатавшись круглым кончиком с прилипшими икринками и полосками масла в лиловый шелк ее брючного костюма.
— А мы что? — снова издевательски вздохнул Антон. — А мы ничего. Мы люди культурные, никто ничего не заметил.
Гриша и Лида давно замолчали и смотрели то на Антона, то на его жертву, не в силах ничего понять. Кристина протянула Валерии свежую салфетку:
— Давайте подотру, а то расплывется.
— Подотри, подотри… — засмеялся Антон. Валерия выхватила у Кристины салфетку и швырнула ее на пол. Еще секунда, и она бы, наверно, выскочила из-за стола и убежала, но Вадим решительно накрыл ее руку своей.
— Пошли выйдем, — сказал он, глядя Антону в глаза. — Поговорить надо.
Сказал и сам почувствовал, какая идиотски традиционная получилась фраза.
— Пошли, пошли, — кивнул Антон, лениво поднимаясь на ноги. Взгляд у него был насмешливый и совершенно трезвый. — Эх, Расея! Кабак, он и с хрустальной люстрой кабак. Чуть что — пойдем выйдем, поговорим… Ты меня уважаешь?
— Не очень! — резко выговорил Вадим.
— О-о!.. — Антон, ерничая, погрозил ему пальцем. — А вот это уже нехорошо. Так у нас в России не принято. Да и в Европе тоже, по-моему.
Гриша нахмурился и стал неуверенно подниматься следом за Вадимом.
— Сиди, — остановил его Воронов.
Они с Антоном направились к выходу из зала. Вадим не обратил внимания на крепко сбитого молодого человека, который почти сразу поднялся из-за соседнего столика и направился следом за ними. Спереди волосы у парня были острижены ежиком, зато на затылке красовался длинный хвост, перехваченный неброской заколкой.
За гардеробом находилось обширное фойе, в менее приличном месте именовавшееся бы курилкой. Сюда открывались двери мужского и женского туалетов, стояли кожаные кресла вокруг журнального столика, под потолком мягко сияли лампы, а одну стену занимало огромное цельное зеркало, простиравшееся от пола почти до самого потолка, чтобы посетители могли оглядеть себя с головы до ног перед возвращением в зал.
— Ну? — спросил Антон. — Я весь внимание. Что вы, сэр, имеете мне сказать?
Вадим вдруг понял, что говорить-то ему, в сущности, нечего. Что бы он ни сказал, все будет как с тем рождественским яблоком на нитке, которое надо ухватить без помощи рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
«Как там бабушка…» — подумалось ей.
— А я, — сказал Гриша Проценко, — был однажды у сына ба-а-альшого начальника, так там к чаю дали торт, «Графские развалины» назывался. Помню, лопаю третий кусок, сам думаю, что со мной тренер завтра сделает, а остановиться не могу, знай жую, только за ушами трещит…
Кристина заметила, как снисходительно усмехнулся Антон. Еще в школе, на вечеринке у одноклассницы, ей довелось попробовать нечто, тоже именовавшееся «развалинами». Покупное безе, политое приторным кремом из сгущенки. Она подумала, не это ли убогое великолепие имел в виду Гриша, и заподозрила, что не у нее одной за этим столом были постыдно совковые корни. Ей хотелось спросить, но она снова прикусила язык. Она обернулась к Вадиму. Вадим не заметил ее взгляда. Он смотрел на Валерию, и глаза у него были…
— Чепуха это все, — вдруг сказала Валерия. Она улыбнулась и сразу стало заметно, что она сильно навеселе. Валерия оглядела стол и неожиданно добавила, обращаясь сразу ко всем: — Стерлядь на гриле, креветки с авокадо… улитки… А вот, бывало, дедуля кабанчика заколет… Мама картошки наварит, и мы ее со шкварками… Вы как хотите, а ничего вкусней точно не бывает!
У Вадима так и защемило сердце при этих словах. Если бы не четверо чужих, посторонних людей, неизвестно почему сидевших с ними за столом, он прямо. сейчас обнял бы Валерию. И пообещал ей нечто нерушимое, важное и очень сердечное. Как же это по-человечески — вот так заглянуть под маску холеной красавицы крупье, раскатывавшей на белом «рено». И увидеть обычную девочку, выросшую где-то в нищей провинции… В этот миг Валерия показалась ему необыкновенно близкой и родной. Не спустившейся откуда-то с небес царственно-недоступной красавицей, а земным существом, доверчивым, беззащитным и уязвимым.
Кристина сделала над собой усилие и попыталась продолжить тему запоздалым рассказом про бутерброд с колбасой. Внезапная откровенность Валерии странно подействовала на нее. Только что она до смерти боялась сознаться в собственной совковости, а теперь ей, наоборот, стало необъяснимым образом стыдно, что росла она как-никак в относительно благополучном Ленинграде, а не в Богом забытой дыре, где какой-то дедуля выращивал кабанчика. Наверно, по праздникам на стол выставлялся не зефир в шоколаде, как в приличной семье Калиновских, а слипшиеся конфеты-подушечки. Однако ее жалкие попытки поддержать разговор пропали впустую.
— О Господи, — негромко, но так, что все услышали, вздохнул Антон. Коснулся локтя Кристины своим и сказал, кивнув на Валерию: — Ну вот, приехали. Всегда так, когда напьется. Нет на свете краще птицы, як свиная ковбаса. Прав был классик: пустили Дуньку в Европу…
Валерия вздрогнула, как от пощечины. Это был удар ниже пояса. И главное — за что?! Она бросила недоеденный бутерброд на тарелку, отвернулась и стала промокать губы салфеткой. Легкий розовый румянец превратился в неровные пятна, почти сразу, впрочем, прошедшие.
Кристина отдернула локоть и попыталась решить, что ей противнее: внезапное хамство Антона или то, что он вздумал записывать ее в союзницы.
Вадима точно окатили холодной водой. Мигом развеялся хмель, искрившийся в голове, а вместе с ним испарилось и ощущение волшебства. Он зло подумал о том, что ни за что больше не станет приглашать к себе на праздник чужих людей. Иначе оглянуться не успеешь — сам этот праздник, вот как теперь, внезапно станет чужим.
— Ты-то у нас весь из себя европейский, — нарушая неловкое молчание, сказал он Антону. Он старался ронять слова веско и холодно, и у него, кажется, получалось. Он убийственно хмыкнул: — Как это теперь говорят? После евроремонта?..
Антон томно пожал плечами и сбил сигарный пепел о прозрачный край пепельницы.
— Ну, — засмеялся он, — для некоторых сейчас особенный шик — плясать на столах, со всеми брататься и вспоминать, как кирзачами глину месили. Ты погоди, она еще выпьет, всякие народные слова начнет изрекать…
Щеки Валерии опять жарко вспыхнули, превратив надменную принцессу в самую обычную, чуть не плачущую девчонку. Почему-то она, привыкшая к самой разной публике в своем казино, не могла по достоинству ответить самонадеянному хлыщу. Вадим поймал себя на мысли: такую, обиженную и беспомощную, он любит ее еще больше. Это осознание обожгло его. Любит?.. Да!!?
Валерия нервно скомкала салфетку. Движение обычно безошибочной руки получилось неловким, она задела ножик, лежавший на краю стола, и произошла окончательная катастрофа. Ножик упал, впечатавшись круглым кончиком с прилипшими икринками и полосками масла в лиловый шелк ее брючного костюма.
— А мы что? — снова издевательски вздохнул Антон. — А мы ничего. Мы люди культурные, никто ничего не заметил.
Гриша и Лида давно замолчали и смотрели то на Антона, то на его жертву, не в силах ничего понять. Кристина протянула Валерии свежую салфетку:
— Давайте подотру, а то расплывется.
— Подотри, подотри… — засмеялся Антон. Валерия выхватила у Кристины салфетку и швырнула ее на пол. Еще секунда, и она бы, наверно, выскочила из-за стола и убежала, но Вадим решительно накрыл ее руку своей.
— Пошли выйдем, — сказал он, глядя Антону в глаза. — Поговорить надо.
Сказал и сам почувствовал, какая идиотски традиционная получилась фраза.
— Пошли, пошли, — кивнул Антон, лениво поднимаясь на ноги. Взгляд у него был насмешливый и совершенно трезвый. — Эх, Расея! Кабак, он и с хрустальной люстрой кабак. Чуть что — пойдем выйдем, поговорим… Ты меня уважаешь?
— Не очень! — резко выговорил Вадим.
— О-о!.. — Антон, ерничая, погрозил ему пальцем. — А вот это уже нехорошо. Так у нас в России не принято. Да и в Европе тоже, по-моему.
Гриша нахмурился и стал неуверенно подниматься следом за Вадимом.
— Сиди, — остановил его Воронов.
Они с Антоном направились к выходу из зала. Вадим не обратил внимания на крепко сбитого молодого человека, который почти сразу поднялся из-за соседнего столика и направился следом за ними. Спереди волосы у парня были острижены ежиком, зато на затылке красовался длинный хвост, перехваченный неброской заколкой.
За гардеробом находилось обширное фойе, в менее приличном месте именовавшееся бы курилкой. Сюда открывались двери мужского и женского туалетов, стояли кожаные кресла вокруг журнального столика, под потолком мягко сияли лампы, а одну стену занимало огромное цельное зеркало, простиравшееся от пола почти до самого потолка, чтобы посетители могли оглядеть себя с головы до ног перед возвращением в зал.
— Ну? — спросил Антон. — Я весь внимание. Что вы, сэр, имеете мне сказать?
Вадим вдруг понял, что говорить-то ему, в сущности, нечего. Что бы он ни сказал, все будет как с тем рождественским яблоком на нитке, которое надо ухватить без помощи рук.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122