Завещание скотопромышленника
Через год Матильда Ринке, открывшая фонд помощи бродячим животным, потребовала во Францию своего поверенного в делах в Советском Союзе, и я отбыл в командировку со смешанным чувством ужаса, сменяющегося желанием увидеть своего ребенка, и вожделения. Я ехал поездом, с пересадками, укачивая в себе все нарастающую тревогу, и, как это обычно бывает в жизни, когда реальность подсовывает вдруг истории мистического характера, и ты в них веришь — сразу, безоглядно — был и я награжден подобной историей от попутчика по купе господина Кринау.
Он ехал из Будапешта во Францию по делам, не докучал мне особенно разговорами, пока я сам не напросился — разглядев знакомое лицо на обложке журнала, я, вероятно, слишком взволновался, слишком поспешно попросил посмотреть журнал, и господин Кринау с удовольствием рассказал мне потрясающую историю одного скотопромышленника. Этот почтенный буржуа нажил довольно большой капитал, но жене оставил только ренту — вполне приличную, чтобы не отказывать себе в мелочах и раз в год съездить в путешествие, но и только. По завещанию, если в течение пятнадцати лет после его кончины, жена не прославит на весь мир фамилию Ринке, то все оставшиеся от ренты деньги будут отданы на благотворительность. “Представьте, какими причудливыми бывают отношения между супругами! — прокомментировал господин Кринау. — Что творится в закрытых спальнях, сколько трагедий, сколько самопожертвования и ненависти! Я уверен, что эта женщина, — он постучал пальцем по фотографии Анны в облике молодеющей на глазах Матильды Ринке, — всегда была образцом порядочности и скромности. Чего же не хватало ее мужу? За что он решил так наказать свою жену в старости?”
— Вы ее знали? — спросил я.
“Нет, я увидел ее впервые в прошлом месяце в банке. Она нигде теперь не появляется без толпы зевак. Представьте: у этой женщины просили автограф?! За что? За то, что она регулярно разрешает снимать себя полураздетой в семьдесят пять лет! Куда катится мир…”
Итак, я узнал, что Анна продолжает играть Матильду Ринке, и с ужасом подумал: где же наша дочь?
Но все оказалось на редкость прилично и хорошо. Анна встретила меня самой собой, с гордостью объявила, что муж дал развод, и назвала астрономическую сумму, которую ей пришлось для этого выплатить, но обеспокоенной отсутствием денег я бы ее не назвал. Она уговорила меня уже в день приезда обвенчаться в русской церкви, что мы и сделали с малюткой на руках. После чего я был отвезен в купленную ею очаровательную квартирку на rue de Ру-гепеез. Прошел день, другой, я пришел в себя от навалившегося семейного счастья и стал просить рассказать мне финал ее грандиозной аферы с омоложением Матильды Ринке.
“Финал еще не наступил, — уклончиво ответила Анна. Будет еще несколько месяцев бумажной волокиты, но основной капитал Ринке я уже перевела в швейцарский банк на свое имя”.
У меня тогда не хватило духу передать ей рассказ господина Кринау, я был слишком подавлен счастьем; к тому же мы поссорились, давая имя нашей дочке. Анна кричала, что я слишком эгоистичен в своем желании почитать таким образом ужасы Индокитая. В конце концов, мы остановились на французском варианте — ребенку можно было дать десяток имен сразу, и моя дочь стала Лу-Синь-Мария-Анна-Изабель.
Я всерьез стал подумывать остаться во Франции, но вдруг все изменилось. Анна несколько раз пропадала по три-четыре дня, а в квартиру приходили детективы и просили показать ее фотографию. Спрашивали, когда мы последний раз встречались с Анной в Москве.
— Никогда! — уверенно отвечал я, успокаивая себя тем, что они хотя бы не интересуются, где же Матильда Ринке, пригласившая меня в Париж! Итак, искали Анну; на меня пока что никакого давления не оказывалось, но насколько глубоко они будут это расследовать? И что они расследуют?
Бегство
Как только Анна появлялась — всегда в страшной спешке — я пытался выяснить, сколько раз и под какими документами она расписалась как Матильда Ринке (я хотел уяснить для себя серьезность намерений властей на ее арест), но Анна только отмахивалась, уверяя, что скоро все образуется, но синяки под глазами все больше оттеняли чайный цвет ее грусти. И я предложил отличный выход из положения: уехать вместе со мной и дочерью в Москву.
Я тешил себя мыслью, что договор о сотрудничестве с Интерполом у Советского Союза был еще не подписан.
“Никогда! — ужаснулась Анна. — Рухнуть из Парижа в этот феодализм?”
Через четыре дня мы садились в самолет.
Должен заметить, что встречающие нас люди из отдела госбезопасности озадачили меня удивленными и одновременно радостными физиономиями. Они по очереди ласково поздоровались с моей женой, похвалили ее решимость сменить мир загнивающего капитализма на процветающее будущее всемирного социализма и так внимательно ее при этом разглядывали, что я занервничал. Нет, конечно, обнаружить в пышноволосой и весьма сексапильно одетой женщине образ витающей в их умах Матильды было сложно, но я понял, что они искали этот образ, вопреки разуму желая верить в то, что Матильда Ринке омолодилась до скандального предела женственности, родила мне ребенка и приехала в Москву под другим именем, скрываясь от назойливости рекламного бизнеса.
Русские — всегда немного дети, мы не взрослеем вместе со всем миром.
Расставание
Три года безоблачного счастья. Три года полного взаимопонимания и ежедневного секса. Я называл ее прекрасной Анной, она меня — оттаявшим динозавром. Знаешь, меня всегда интересовало, бывает ли женщина абсолютно счастлива? Теперь я знаю — нет. Даже в абсолютном счастье она выискивает возможности побега. Я заметил, что Анна стала нервничать, она выдумывала разные предлоги, чтобы уговорить меня съездить за границу. Что ей не давало покоя? Оказалось — деньги. После особенно настойчивых расспросов Анна стала меня уверять, что ее отъезд — всего на несколько дней, и три-четыре подписи под документами у нотариуса обеспечат перевод оставшихся денег Ринке на ее счет. Я описывал ей ужасы ареста и бессмысленность подобных действий — деньгами со швейцарского вклада мы все равно не сможем воспользоваться, зачем же рисковать?!
“Это сейчас не сможем, а когда-нибудь все изменится, границ не станет, мы сядем в автомобиль и отправимся в путешествие по Европе!”
Сознаюсь, тогда я в это не верил. Моя жена оказалась более прозорливой в политике. Как и в бизнесе. Я смотрел в ее ускользающие глаза и понимал, что все это от скуки. Ей хотелось царствовать, повелевать, капризничать, приказывать, а приходилось кухарить, стирать, воспитывать, уговаривать и считать деньги.
Случайно я узнал, что она оставила в месткоме театра, в котором устроилась работать, заявление на туристическую поездку в Югославию.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80