Мама года три назад пыталась добиться оправдания как родственница репрессированного. В документах по делу не нашли причины, по которой он был признан врагом народа! Вообще — ничего, понимаешь? А ты, дворянин по крови, уехавший еще до революции, шлялся через всю Сибирь и читал лекции в колхозах?!
— Я рад, что теперь ты представляешь тогдашний советский дурдом. Я приехал в Россию как представитель китайского коммунистического движения, находящегося в суровом подполье. Рассказывал о страшной жизни крестьян на полях, потрясал воззванием и листовками, хвастал налаженными связями и всем желающим меня выслушать подробно разъяснял, как при правильном подходе выкрасить в красную краску весь Индокитай. Это просто. Дело в менталитете тамошнего народа.
— Чушь. На это даже я не куплюсь. Что ты “подробно разъяснял”?
— Сначала я, самонадеянно полагаясь на собственное чутье, искал в лице и глазах собеседника возможности оценки его мыслительных способностей, напряжения мысли и просто желание понять. Увы, очень скоро я обессилел. Люди всячески скрывали не только образовательный уровень, но даже возможность своего личного мнения по тому или иному поводу, и глаза их приспособились к нарочитой пустоте равнодушия, которую уже через год-другой тренировки невозможно отличить от пустоты духовной. Поэтому пришлось выработать универсальный подход и объяснения предрасположенности китайцев к коммунизму я начинал с философии мистики. Что ты так смотришь? По крайней мере, беспроигрышный ход хотя бы потому, что завораживает. Я начинал с того, что китайцы — народ весьма практичный, использующий даже религию в своих прагматичных целях. Чтобы понять этот народ, стоит представить себе, к примеру, что китаец способен выработать в себе чувство покоя и легкости, которые, по их разумению, и ведут к неописуемому блаженству, просто войдя в слабую форму транса. Что для русского человека является аналогом слабой формы транса? Вот именно, это все знают — это когда водки чуть-чуть не хватило, а все уже подрались. Китаец же в поисках самоопустошения и глубинного познания ву вэй, прибегает к контролю за дыханием или доводит свое тело истощением до такой игры воображения, которая граничит с откровением Вселенского разума. В этом месте я предлагал слушателям представление очень мудрого китайца Чжуан Цзы о цивилизации и зачитывал наизусть притчу под названием “Утром три”. “Обезьяний царь, раздавая каштаны, спросил: “Хватит ли утром по три, а вечером по четыре?” Тут все обезьяны разгневались. “Тогда утром по четыре, а вечером по три? — спросил он. И все обезьяны обрадовались”
Ты можешь представить себе человек сорок мужиков — три бригады лесоповальщиков, которые после подобного объяснения особенностей представления о счастье китайцев затихали до нервического состояния оцепенения. Причем половина аудитории начинала хищно курить, задымляя горячо натопленную избу, а другие, которые не рисковали умственными извилинами, пытаясь понять фокус с каштанами, сразу же начинали экспериментировать с задержкой дыхания для проникновения во Вселенский разум, и с ними иногда случались шумные обмороки под гул одобрения товарищей. Тем не менее равнодушных не было. Сочувствием к тяжелой жизни китайского народа проникались абсолютно все, почти единогласно решая, что китайцам явно не хватает настоящих идей для построения общего счастья. На вопросы из зала тоже отвечать приходилось с оглядкой. Так, к примеру, поступил вопрос об общем уровне развития науки и техники в Китае. Я по инерции обратился к весьма мною почитаемому Чжуан Цзы, приведя его высказывание о цивилизации как о “неестественном жизненном состоянии, в котором без всякой видимой цели чередуются труд и печаль”, и влип в весьма неприятное разбирательство: в каком году он это сказал, и не рабовладельческий ли строй в Китае — если это так, то до коммунистических основ общество в целом там еще не готово. Но кончалось все обычно голосованием, вручением мне протокола собрания и постановления приветствовать ростки коммунизма в Китае (либо отработать в счет голодающих китайских крестьян в выходные дни), а лично товарищу Чжуан Цзы передать пламенный привет и набор статей Ленина.
— И ты не рехнулся за это время? — поинтересовалась я.
— Нет, представь себе. Я впитывал эмоции с жадностью, достойной наркомана, вымокшего до костей под ханойским дождем и теперь бросавшегося к любому костру.
— Тебя ни разу не разоблачили? Никто не спросил, почему ты цитируешь человека, жившего за три века до нашей эры?
— Ближе к Москве работники партийных учреждений оказались более образованны. Нет, они не знали, кто такой Чжуан Цзы, просто они сразу требовали предъявить в письменном виде конкретные идеи возможности скорейшего построения коммунизма в Китае. Кстати, отвечаю на твой первый вопрос. Несколько раз я случайно подслушал мнение обо мне этих людей, оно выражалось приблизительно в следующем: этот Халей, конечно, совершенно мозгами сдвинутый, кто знает, что с ним случилось в Китае, но пока вполне безобидный и денег на китайскую революцию не просит. Вот! Я был хорош тем, что имел деньги. Внеся существенные суммы в несколько фондов, я заявил, что основная цель моего приезда в Россию — раздвинуть ее восточные границы единым коммунистическим пространством. Конечно, заведенное с первого моего шага по России дело потихоньку пухло, собрались факты и фактики, все суммировалось, проверялось — кто знает, чем бы это для меня кончилось, если бы не война. Война сравняла меня с остальным советским народом. Но о войне, как ты знаешь, я не рассказываю. Никогда.
— У тебя же есть медаль “За отвагу”, — подозрительно прищурилась я.
— “…не надо орден, я согласен на медаль”, — бормочет старик и просит умоляюще: — Мы условились никогда не говорить о войне. И не настаивай, очень тебя прошу.
Тридцать семь мертвецов и бутылка рома
— Я могу приоткрыть эту завесу тайны, — доверительно заметил Кохан и тут же удивленно воскликнул: — Смотрите-ка, совсем светло уже, а мы с вами заболтались и не встретили рассвет.
— Вы еще и рассвет хотели со мной встретить?
— Драгоценная Фло, скажу как на духу…
— Вот только кривляться не надо, а? — Я сердито отвернулась. — И о войне Богдана Халея мне не надо рассказывать.
— Сердитая вы еще красивей. Будь вы девственницей, я бы предложил вам руку и сердце.
— Пожалуй, мне крупно повезло.
— Сколько мужчин-девственников Халей заказал вам обслужить?
— Хам.
— О, простите, я не очень вежливо высказался. Так сколько? Хотите угадаю? Я знаю это число.
— Уверена, что не знаете!
— Тридцать семь! Ага! Вы побледнели! Я, правда, не угадывал — я знал. Это число запротоколировано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80
— Я рад, что теперь ты представляешь тогдашний советский дурдом. Я приехал в Россию как представитель китайского коммунистического движения, находящегося в суровом подполье. Рассказывал о страшной жизни крестьян на полях, потрясал воззванием и листовками, хвастал налаженными связями и всем желающим меня выслушать подробно разъяснял, как при правильном подходе выкрасить в красную краску весь Индокитай. Это просто. Дело в менталитете тамошнего народа.
— Чушь. На это даже я не куплюсь. Что ты “подробно разъяснял”?
— Сначала я, самонадеянно полагаясь на собственное чутье, искал в лице и глазах собеседника возможности оценки его мыслительных способностей, напряжения мысли и просто желание понять. Увы, очень скоро я обессилел. Люди всячески скрывали не только образовательный уровень, но даже возможность своего личного мнения по тому или иному поводу, и глаза их приспособились к нарочитой пустоте равнодушия, которую уже через год-другой тренировки невозможно отличить от пустоты духовной. Поэтому пришлось выработать универсальный подход и объяснения предрасположенности китайцев к коммунизму я начинал с философии мистики. Что ты так смотришь? По крайней мере, беспроигрышный ход хотя бы потому, что завораживает. Я начинал с того, что китайцы — народ весьма практичный, использующий даже религию в своих прагматичных целях. Чтобы понять этот народ, стоит представить себе, к примеру, что китаец способен выработать в себе чувство покоя и легкости, которые, по их разумению, и ведут к неописуемому блаженству, просто войдя в слабую форму транса. Что для русского человека является аналогом слабой формы транса? Вот именно, это все знают — это когда водки чуть-чуть не хватило, а все уже подрались. Китаец же в поисках самоопустошения и глубинного познания ву вэй, прибегает к контролю за дыханием или доводит свое тело истощением до такой игры воображения, которая граничит с откровением Вселенского разума. В этом месте я предлагал слушателям представление очень мудрого китайца Чжуан Цзы о цивилизации и зачитывал наизусть притчу под названием “Утром три”. “Обезьяний царь, раздавая каштаны, спросил: “Хватит ли утром по три, а вечером по четыре?” Тут все обезьяны разгневались. “Тогда утром по четыре, а вечером по три? — спросил он. И все обезьяны обрадовались”
Ты можешь представить себе человек сорок мужиков — три бригады лесоповальщиков, которые после подобного объяснения особенностей представления о счастье китайцев затихали до нервического состояния оцепенения. Причем половина аудитории начинала хищно курить, задымляя горячо натопленную избу, а другие, которые не рисковали умственными извилинами, пытаясь понять фокус с каштанами, сразу же начинали экспериментировать с задержкой дыхания для проникновения во Вселенский разум, и с ними иногда случались шумные обмороки под гул одобрения товарищей. Тем не менее равнодушных не было. Сочувствием к тяжелой жизни китайского народа проникались абсолютно все, почти единогласно решая, что китайцам явно не хватает настоящих идей для построения общего счастья. На вопросы из зала тоже отвечать приходилось с оглядкой. Так, к примеру, поступил вопрос об общем уровне развития науки и техники в Китае. Я по инерции обратился к весьма мною почитаемому Чжуан Цзы, приведя его высказывание о цивилизации как о “неестественном жизненном состоянии, в котором без всякой видимой цели чередуются труд и печаль”, и влип в весьма неприятное разбирательство: в каком году он это сказал, и не рабовладельческий ли строй в Китае — если это так, то до коммунистических основ общество в целом там еще не готово. Но кончалось все обычно голосованием, вручением мне протокола собрания и постановления приветствовать ростки коммунизма в Китае (либо отработать в счет голодающих китайских крестьян в выходные дни), а лично товарищу Чжуан Цзы передать пламенный привет и набор статей Ленина.
— И ты не рехнулся за это время? — поинтересовалась я.
— Нет, представь себе. Я впитывал эмоции с жадностью, достойной наркомана, вымокшего до костей под ханойским дождем и теперь бросавшегося к любому костру.
— Тебя ни разу не разоблачили? Никто не спросил, почему ты цитируешь человека, жившего за три века до нашей эры?
— Ближе к Москве работники партийных учреждений оказались более образованны. Нет, они не знали, кто такой Чжуан Цзы, просто они сразу требовали предъявить в письменном виде конкретные идеи возможности скорейшего построения коммунизма в Китае. Кстати, отвечаю на твой первый вопрос. Несколько раз я случайно подслушал мнение обо мне этих людей, оно выражалось приблизительно в следующем: этот Халей, конечно, совершенно мозгами сдвинутый, кто знает, что с ним случилось в Китае, но пока вполне безобидный и денег на китайскую революцию не просит. Вот! Я был хорош тем, что имел деньги. Внеся существенные суммы в несколько фондов, я заявил, что основная цель моего приезда в Россию — раздвинуть ее восточные границы единым коммунистическим пространством. Конечно, заведенное с первого моего шага по России дело потихоньку пухло, собрались факты и фактики, все суммировалось, проверялось — кто знает, чем бы это для меня кончилось, если бы не война. Война сравняла меня с остальным советским народом. Но о войне, как ты знаешь, я не рассказываю. Никогда.
— У тебя же есть медаль “За отвагу”, — подозрительно прищурилась я.
— “…не надо орден, я согласен на медаль”, — бормочет старик и просит умоляюще: — Мы условились никогда не говорить о войне. И не настаивай, очень тебя прошу.
Тридцать семь мертвецов и бутылка рома
— Я могу приоткрыть эту завесу тайны, — доверительно заметил Кохан и тут же удивленно воскликнул: — Смотрите-ка, совсем светло уже, а мы с вами заболтались и не встретили рассвет.
— Вы еще и рассвет хотели со мной встретить?
— Драгоценная Фло, скажу как на духу…
— Вот только кривляться не надо, а? — Я сердито отвернулась. — И о войне Богдана Халея мне не надо рассказывать.
— Сердитая вы еще красивей. Будь вы девственницей, я бы предложил вам руку и сердце.
— Пожалуй, мне крупно повезло.
— Сколько мужчин-девственников Халей заказал вам обслужить?
— Хам.
— О, простите, я не очень вежливо высказался. Так сколько? Хотите угадаю? Я знаю это число.
— Уверена, что не знаете!
— Тридцать семь! Ага! Вы побледнели! Я, правда, не угадывал — я знал. Это число запротоколировано.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80