— Да ты что, неужто из-за бабы жизни меня лишить хочешь? — притворно изумился Бемс, отпуская вилы в тот самый момент, когда незадачливый ревнивец изо всех сил дернул их на себя.
Джигал грохнулся наземь, но тут же вскочил на ноги и несколько раз яростно ткнул вилами, метя в лицо своему обидчику.
— Тебе, шакалий выкидыш, баба, а мне жена! Не лапал бы чужого, так дожил до утра, а так, видно, не судьба…
— Уж больно ты грозен, как я погляжу! — проворчал Бемс. Взмахнул сорванным с шеи широким кожаным ремнем раз, другой, и тяжелая бронзовая пряжка надежно заякорила вилы. Последовал резкий рывок, двузубец, словно живой, выпрыгнул из рук Джигала. — Значит, говоришь, не переживу я ночь?
Отшатнувшись от направленных в живот вил, Джигал вновь грохнулся наземь. В этот вечер он выпил пару кувшинов вина и был сильно разозлен на свою супругу, однако ни пьяным, ни ослепленным ревностью назвать его было нельзя. Увидев, что Бемс поднимает вилы для нового удара, он быстренько сообразил, что не следовало ему срывать праведный гнев на ком попало, и, не поднимаясь с карачек, начал поспешно отползать от грозного чужеземца.
— Вот так молодец, мачта тебе в задницу! Другой бы радовался, что дети у его жены героями родятся, на папу-засранца не похожими, а этот еще с вилами лезет! Ты их лучше заместо рогов на голову себе пристрой, вилоносец! — захохотал Бемс, глядя на позорное отступление деревенского дурня. — Да ты погоди, ты жену-то свою тут не оставляй, коли так уж о ней печешься!
— Как же, печется он! Сам не жрамши и вам не дам-ши! — Поднявшаяся с сена девка лязгнула зубами, словно застывшая над костью собака, и, криво улыбнувшись Бемсу, побрела за растворившимся в сумерках мужем.
— Гм! Теперь-то они, пожалуй, и впрямь до утра ждать не станут! — пробормотал дувианец и устремился к свадебным столам, чтобы предупредить Мгала и Лив о грозящей им опасности.
Лив, впрочем, ни в каких предупреждениях не нуждалась. По тому, как многозначительно переглядывались между собой деревенские парни, как косились они на Бемса и Мгала, как ощупывали ее саму похотливыми взглядами, она очень скоро поняла, что те замыслили какую-то пакость. Несколько раз девушка порывалась предупредить об этом своих беспечно веселящихся товарищей, но затем сообразила, что спешить некуда — до конца свадьбы, во всяком случае, им ничего не грозит, а потом все упьются до такой степени, что и вовсе забудут о чужаках. Рассудив, что до утра их вряд ли побеспокоят, а к тому времени они всяко успеют покинуть деревню, Лив отдала должное стряпне местных кухарок, и лишь когда какая-то девчушка, теребя подол измазанного сладким соком платьица, сказала, что ее зовет Бемс, подозрения девушки вспыхнули с новой силой.
Дувианца за столами действительно не было, но она видела, как он уходил с какой-то девкой, и сомневалась, чтобы ему понадобилась чья-то помощь, дабы осчастливить ее. Не дождались, стало быть, утра, с досадой подумала Лив и направилась было к Мгалу, однако в последний момент решила собственными глазами удостовериться, что деревенские затевают какую-то каверзу и недоброе перемигивание их — не плод ее разыгравшегося воображения. На самом-то деле, и она это прекрасно понимала, ей просто не хотелось лишний раз говорить с северянином, не обращавшим на нее ни малейшего внимания. Если она ему до такой степени безразлична, что он на нее лишний раз и не взглянет, — хотя для кого, спрашивается, как не для него, она на этих дурацких свадьбах поет, и пляшет, и прихорашивается, как девка на выданье, — так и пусть себе со стариками лясы точит, дожидается, когда ему нож между ребер всадят.
В глубине души Лив понимала, что нож в себя Мгал Никому всадить не позволит, что восхищается он ею не меньше деревенских парней и вообще она к нему явно несправедлива. И от сознания собственной несправедливости, означавшей, что втюрилась она в северянина как последняя дурища, Бемсу на смех, себе на горе, чувствовала себя Лив невыносимо гадко. Лучшим же способом обрести нормальное состояние духа было учинить какое-нибудь чудовищное безобразие…
— Ну, говори, где ждет меня мой большой толстый приятель? — обратилась она к девчонке-замухрышке.
— Во-он за тем сараем. — Девчонка вытянула руку, и по тому, с какой быстротой она затерялась среди пустившихся в пляс селян, Лив лишний раз убедилась, что кроется в ее словах явный подвох. И это очень хорошо, потому что глупо срывать злость на друзьях, но если уж кто-то сам нарывается на неприятности, грех этим не воспользоваться…
Нажун и его брат поджидали Лив между двумя сараями, место, если учесть их намерения, самое подходящее —никто ничего не увидит, никто ничего не услышит. Предусмотрительный Нажун прихватил с собой веревки и тряпку, которую можно будет использовать в качестве кляпа, брат его, впечатляющих размеров детина, считал, что подобные ухищрения не понадобятся.
— Дам ей разок по башке, и если девка понятливая, никакие веревки не понадобятся. А ежели непонятливая, дам ей два раза по башке. Тогда и самая тупая поймет, что ей делать надобно. Ежели она, конечно, придет.
— Придет, — пообещал Нажун, потому что ему очень хотелось, чтобы светловолосая пришла. Однако он, еще наблюдая за ней на бай-баланском базаре, понял, что девка эта крепкая и повозиться с ней придется.
— Оно и хорошо, что крепкая. А повозиться я люблю. Люблю перед этим самым аппетит нагулять, — отозвался брат, выслушав предупреждение Нажуна. — Смотри-ка ты, и правда идет. Я-то думал, ты опять умничаешь, невесть что выдумываешь.
— Тш-с-с… — прошипел Нажун.
Глядя, как спокойно и самоуверенно, не горбясь и не поднимая плечи, вышагивает светловолосая, как высоко держит голову и, будто нарочно, выпячивает высокую грудь, Нажун ощутил приятное жжение в паху. Представил, как сорвет с гордой девки широкую, шитую по подолу и рукавам голубой нитью рубаху, как вытащит из коротких, едва доходящих до колен штанов, оставляющих открытыми сильные стройные ноги, и хищно ухмыльнулся. Да, эта не чета деревенским дурехам! Тем под длинные юбки руку запусти, они уж и ноги раздвигают, хошь с медом их ешь, хошь уксусом прежде полей. Эт-та не такая — орлом смотрит! Как-то смотреть будет, когда они ее раком поставят? Нажун вновь ухмыльнулся.
Был он хорош собой, и уверенная, жестокая красота его, равно как и нахальные повадки, действовали на девок неотразимо. Зная это, он в последний момент даже огорчился, представив, что, не приведи Полевой бог, и эта от улыбки его растает и окажется как все, мягкотелой и покладистой. Зачем тогда и затевать все было? Но улыбку при виде шагнувшей в проход между сараями Лив погасить не смог и так, хищно улыбаясь, и сказал, глядя в ее спокойное, с чуть нахмуренными бровями лицо:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134