..
— Да, — засмеялся Франта, — картина была бы хорошая, но Красная Армия еще далеко. Позавчера только Краков освободили.
Заметив, что я пригорюнилась, Франта подсел ко мне и сказал, что майор должен прийти вечером. Ему уже сообщили, что я здесь. Я благодарно посмотрела на Франту. Как хорошо, что он догадался, о чем я думаю! Мне опять уступили место в уголке, и опять я лежу и наблюдаю за всеми незаметно. Вот сидит, о чем-то задумавшись, Янек — сын Франты. У него высокий чистый лоб, светлые волосы. На руке вытатуирован номер узника Освенцима — память на всю жизнь. Я знаю, ему есть о чем вспомнить… Вот Карел, брат Юзефа, спорит с Михалом, по прозвищу Крук (Ворон). Михалу очень подходит это прозвище — он маленький и черный. А Юрек почему-то не пришел сюда…
Юзеф является в бункер после обеда. Сразу настраивает приемник: слушает Лондон и Нью-Йорк. Слушает и гадает, кто же раньше придет в Устронь: советские войска или союзники? И я понимаю, что союзники были бы ему милее.
Вечером заявляются Василий и Антон. Василий передает мне рацию и говорит:
— Майор не смог сегодня прийти, там сейчас такие дела творятся, в Бренне! Пока ничего не скажу. Подожди день-два, потом узнаешь.
Партизаны помогают мне разбросать по бункеру антенну. Подключаю питание, даю позывные — моргает, сияет индикаторная лампочка… Перехожу на прием. Не знаю, есть ли на свете что-нибудь дороже ответных позывных! «Та-та, ти-та, та-ти-та…» Молчат, замерли вокруг товарищи. Быстро бегает по бумаге карандаш… Радиограмма. Несколько строчек — привет родины. Передаю и я новые сведения:
«Гора Климчук гражданским населением производятся оборонительные работы. Станция Бельско прибыло четыре эшелона с боеприпасами: авиабомбы, снаряды, патроны. Ежедневно подвозят автотранспортом. Три склада имеются около железнодорожной станции. Центр Бельско улица Элизабеты склады с боеприпасами, занята вся улица. В ночь 22 января проследовало четыре эшелона с пехотой, один эшелон с артиллерией 30 платформ по две пушки 75-мм…»
Бункер такой маленький, что ходить по нему совершенно нельзя. По обе стороны от прохода двухэтажные нары длиной в два метра. На каждых нарах могут поместиться три-четыре человека. Яничка регулярно носит нам еду. Я уже знаю, что она живет с матерью и сыном. Мужа убили на фронте.
Несколько дней я живу в напряженном ожидании вечера. Где майор? Что там в Бренне? Придут или не придут сегодня мои товарищи? Прислушиваюсь к каждому стуку. Но они приходят неожиданно, когда, уже устав ждать, я начала читать какую-то книгу, оказавшуюся в бункере.
Хмуро взглянув на Юзефа, майор рассказывает:
— Много солдат дезертировали и пришли к нам в лес. Партизанские группы присоединились. В общем, собралось около двухсот человек. Полицаи отстреливались долго, но в конце концов удрали. Осталось несколько человек убитыми. Мы заняли полицейский участок, вывесили над ним красный флаг, объявили в селе народную власть. Приготовились к встрече Красной Армии… А на третий день разведчики доложили: по шоссе к Бренне движется колонна немецких танков. Мы ушли в лес… Солдат пригнали — забили все село… А фронт остановился. Теперь нового наступления ждать.
В полночь партизаны ушли на выпад. Мы остались вдвоем с майором. Почему так светло вокруг, когда он разговаривает со мной? Почему так хорошо смотреть в его лучистые, синие глаза?
— Асенька, если бы ты знала, что я тогда только не передумал! Я простить себе не мог, что доверил тебя кому-то другому. Так боялся, что ты попадешь к немцам… Ведь я люблю тебя, Ася.
Он говорит тихо, а мне слышится шум морского прибоя, бурные звуки музыки, и кажется, прохладные, ласковые волны уносят меня из низкого темного бункера на простор, в поле — яркое, светлое, без конца и края…
— Я люблю тебя, Ася, — повторяет майор.
— Какие хорошие слова!.. Скажите их, пожалуйста, еще раз…
Глядеть бы на него не наглядеться, слушать — не наслушаться.
— Ася, назови меня хоть раз по имени.
— Нет, не надо по имени, товарищ майор.
— Почему?
— Не надо. Так легче работать.
— …Но труднее жить.
— Что ж делать… Я не могу иначе…
12
Остановился фронт. Остановилось сердце. И казалось, не хватит уже сил ждать нового наступления.
Для моих товарищей не хватило места в бункере, и они по-прежнему жили в лесу, изредка наведываясь к Яничке. Я одна представляла в Устрони Советский Союз. В постоянном напряжении выработалась привычка — не дрогнув ни единым мускулом лица, выдерживать любой пристальный взгляд. Я не имела права ни на секунду показать, что я тоже жадно вслушиваюсь в каждое слово сводки и часто от волнения и тревоги не сплю по ночам.
А фронт стоял до смешного близко — пятнадцать — двадцать километров. Каждый день в ближайшие города и населенные пункты прибывали воинские части. Каждый день в разное время суток, опасаясь пеленгации, я «бегом» передавала радиограммы.
Желание активно включиться в борьбу против фашистов, возможность получить оружие с каждым днем увеличивали число поляков, желающих присоединиться к партизанам. В Гурном Шленске было расположено много лагерей военнопленных. Партизанские отряды Армии Людовой помогали военнопленные пробираться через линию фронта, принимали их в свои отряды. В совместной борьбе с общим врагом крепла дружба наших народов. Чем ближе подходила линия фронта, тем напряженнее становилась борьба, с тем большим интересом и уважением относились к нам, советским людям, местные жители.
Однажды под вечер Яничка привела меня к себе в комнату. Пришел один из богачей Устрони — Сикора.
— Ася, он хочет с вами поговорить. Он наш друг.
Я сначала отказывалась, но Яничка настаивала.
Это интересно — представитель городской знати связан с партизанами и хочет встретиться со мной. В той же комнате, где я быль в первый день, мы сидели с Сикорой за столом. Кругленький, гладенький, он весело улыбался, то и дело потирая руки платком, кивал головой. Я старалась говорить равнодушна Яничка стояла у окна, изредка помогая мне произносить трудные слова. Главное, что интересовало Сикору, было, конечно, наступление Красной Армии. Я сказала, что не имею права отвечать на подобные вопросы: не могла же я признаться, что сама не знаю этого.
— Тогда скажите, панна Ася, хоть одно слово — скоро или нет?
Я улыбнулась и, глядя ему в глаза, убежденно произнесла:
— Скоро… Очень скоро…
В бункере у Янички не пели. По улице часто проходили люди, которые могли услышать нас. Днем мы лежали или сидели поджав ноги — нижние нары были сделаны почти на полу. Монотонно гудела карбидка.
Ровно в семь утра Яничка приносила кастрюлю горячего молока, в два часа дня — обед, а в семь вечера — ужин. К ночи партизаны неслышно уходили из дому, и я опять оставалась одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Да, — засмеялся Франта, — картина была бы хорошая, но Красная Армия еще далеко. Позавчера только Краков освободили.
Заметив, что я пригорюнилась, Франта подсел ко мне и сказал, что майор должен прийти вечером. Ему уже сообщили, что я здесь. Я благодарно посмотрела на Франту. Как хорошо, что он догадался, о чем я думаю! Мне опять уступили место в уголке, и опять я лежу и наблюдаю за всеми незаметно. Вот сидит, о чем-то задумавшись, Янек — сын Франты. У него высокий чистый лоб, светлые волосы. На руке вытатуирован номер узника Освенцима — память на всю жизнь. Я знаю, ему есть о чем вспомнить… Вот Карел, брат Юзефа, спорит с Михалом, по прозвищу Крук (Ворон). Михалу очень подходит это прозвище — он маленький и черный. А Юрек почему-то не пришел сюда…
Юзеф является в бункер после обеда. Сразу настраивает приемник: слушает Лондон и Нью-Йорк. Слушает и гадает, кто же раньше придет в Устронь: советские войска или союзники? И я понимаю, что союзники были бы ему милее.
Вечером заявляются Василий и Антон. Василий передает мне рацию и говорит:
— Майор не смог сегодня прийти, там сейчас такие дела творятся, в Бренне! Пока ничего не скажу. Подожди день-два, потом узнаешь.
Партизаны помогают мне разбросать по бункеру антенну. Подключаю питание, даю позывные — моргает, сияет индикаторная лампочка… Перехожу на прием. Не знаю, есть ли на свете что-нибудь дороже ответных позывных! «Та-та, ти-та, та-ти-та…» Молчат, замерли вокруг товарищи. Быстро бегает по бумаге карандаш… Радиограмма. Несколько строчек — привет родины. Передаю и я новые сведения:
«Гора Климчук гражданским населением производятся оборонительные работы. Станция Бельско прибыло четыре эшелона с боеприпасами: авиабомбы, снаряды, патроны. Ежедневно подвозят автотранспортом. Три склада имеются около железнодорожной станции. Центр Бельско улица Элизабеты склады с боеприпасами, занята вся улица. В ночь 22 января проследовало четыре эшелона с пехотой, один эшелон с артиллерией 30 платформ по две пушки 75-мм…»
Бункер такой маленький, что ходить по нему совершенно нельзя. По обе стороны от прохода двухэтажные нары длиной в два метра. На каждых нарах могут поместиться три-четыре человека. Яничка регулярно носит нам еду. Я уже знаю, что она живет с матерью и сыном. Мужа убили на фронте.
Несколько дней я живу в напряженном ожидании вечера. Где майор? Что там в Бренне? Придут или не придут сегодня мои товарищи? Прислушиваюсь к каждому стуку. Но они приходят неожиданно, когда, уже устав ждать, я начала читать какую-то книгу, оказавшуюся в бункере.
Хмуро взглянув на Юзефа, майор рассказывает:
— Много солдат дезертировали и пришли к нам в лес. Партизанские группы присоединились. В общем, собралось около двухсот человек. Полицаи отстреливались долго, но в конце концов удрали. Осталось несколько человек убитыми. Мы заняли полицейский участок, вывесили над ним красный флаг, объявили в селе народную власть. Приготовились к встрече Красной Армии… А на третий день разведчики доложили: по шоссе к Бренне движется колонна немецких танков. Мы ушли в лес… Солдат пригнали — забили все село… А фронт остановился. Теперь нового наступления ждать.
В полночь партизаны ушли на выпад. Мы остались вдвоем с майором. Почему так светло вокруг, когда он разговаривает со мной? Почему так хорошо смотреть в его лучистые, синие глаза?
— Асенька, если бы ты знала, что я тогда только не передумал! Я простить себе не мог, что доверил тебя кому-то другому. Так боялся, что ты попадешь к немцам… Ведь я люблю тебя, Ася.
Он говорит тихо, а мне слышится шум морского прибоя, бурные звуки музыки, и кажется, прохладные, ласковые волны уносят меня из низкого темного бункера на простор, в поле — яркое, светлое, без конца и края…
— Я люблю тебя, Ася, — повторяет майор.
— Какие хорошие слова!.. Скажите их, пожалуйста, еще раз…
Глядеть бы на него не наглядеться, слушать — не наслушаться.
— Ася, назови меня хоть раз по имени.
— Нет, не надо по имени, товарищ майор.
— Почему?
— Не надо. Так легче работать.
— …Но труднее жить.
— Что ж делать… Я не могу иначе…
12
Остановился фронт. Остановилось сердце. И казалось, не хватит уже сил ждать нового наступления.
Для моих товарищей не хватило места в бункере, и они по-прежнему жили в лесу, изредка наведываясь к Яничке. Я одна представляла в Устрони Советский Союз. В постоянном напряжении выработалась привычка — не дрогнув ни единым мускулом лица, выдерживать любой пристальный взгляд. Я не имела права ни на секунду показать, что я тоже жадно вслушиваюсь в каждое слово сводки и часто от волнения и тревоги не сплю по ночам.
А фронт стоял до смешного близко — пятнадцать — двадцать километров. Каждый день в ближайшие города и населенные пункты прибывали воинские части. Каждый день в разное время суток, опасаясь пеленгации, я «бегом» передавала радиограммы.
Желание активно включиться в борьбу против фашистов, возможность получить оружие с каждым днем увеличивали число поляков, желающих присоединиться к партизанам. В Гурном Шленске было расположено много лагерей военнопленных. Партизанские отряды Армии Людовой помогали военнопленные пробираться через линию фронта, принимали их в свои отряды. В совместной борьбе с общим врагом крепла дружба наших народов. Чем ближе подходила линия фронта, тем напряженнее становилась борьба, с тем большим интересом и уважением относились к нам, советским людям, местные жители.
Однажды под вечер Яничка привела меня к себе в комнату. Пришел один из богачей Устрони — Сикора.
— Ася, он хочет с вами поговорить. Он наш друг.
Я сначала отказывалась, но Яничка настаивала.
Это интересно — представитель городской знати связан с партизанами и хочет встретиться со мной. В той же комнате, где я быль в первый день, мы сидели с Сикорой за столом. Кругленький, гладенький, он весело улыбался, то и дело потирая руки платком, кивал головой. Я старалась говорить равнодушна Яничка стояла у окна, изредка помогая мне произносить трудные слова. Главное, что интересовало Сикору, было, конечно, наступление Красной Армии. Я сказала, что не имею права отвечать на подобные вопросы: не могла же я признаться, что сама не знаю этого.
— Тогда скажите, панна Ася, хоть одно слово — скоро или нет?
Я улыбнулась и, глядя ему в глаза, убежденно произнесла:
— Скоро… Очень скоро…
В бункере у Янички не пели. По улице часто проходили люди, которые могли услышать нас. Днем мы лежали или сидели поджав ноги — нижние нары были сделаны почти на полу. Монотонно гудела карбидка.
Ровно в семь утра Яничка приносила кастрюлю горячего молока, в два часа дня — обед, а в семь вечера — ужин. К ночи партизаны неслышно уходили из дому, и я опять оставалась одна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38