— Понимаешь, одни девчонки! Ну что с ней сделаешь?! — говорил он, а в голосе чувствовалась горячая любовь и к девчонкам, и к Ольге…
Серые тяжелые тучи скрывали предрассветную синеву. Как из частого ситечка, начал сеять дождь. Николай прикрыл вход в бункер, постоял в нерешительности, повел плечами, как бы отгоняя воспоминания, снял с вешалки пальто и, забравшись в дальний угол, захрапел.
Дождь лил два дня не переставая. В бункере было непривычно пусто, тихо и сыро. Мы оказались, как сказал майор, при «пиковом интересе». Действительно, положение было до такой степени сложным, что даже видавший виды майор не знал, с чего начинать. Без местного населения, без тесной связи с ним мы не можем действовать. Значит, нужно снова здесь, в Бренне, искать людей, добывать сведения. А кому теперь из местных жителей можно поверить, на кого надеяться?
С чего начинать? Этот вопрос в равной степени обдумывал каждый из нас.
Майор, насвистывая, рассматривал карту Польши и Чехословакии, оставленную партизанами. Николай рассказывал смешные истории, чтобы хоть немного развеселить нас.
— В нашем селе у одной женщины было шестнадцать человек детей. Хатенка небольшая, тесно. Вот она вечером принесет две охапки сена, разбросает его по полу, и повалятся ребятишки спать. Мать говорит старшей дочери: «Ну-ка, посчитай, все ли дома». Дочь считает по парам ног: «Одна, вторая, третья…» Досчитает до пятнадцати, про себя забудет и кричит: «Мамка, у нас двух ног не хватает!..»
Мы смеялись.
— Тише, тише, — приглушенным голосом остановил нас майор.
Было слышно, как кто-то шел по земле, по потолку бункера. С хрустом ломались сухие веточки. Мы все встали, отошли в угол, приготовили оружие. Прошло несколько секунд томительного ожидания, и сверху спрыгнули Людвик и Зайонц. Они были членами другой партизанской группы и не однажды приходили к нам раньше.
— А мы узнали, что у вас тут немножко некрасиво получилось, — сказал Людвик, — и решили пригласить к себе. Пойдемте к нам, пан майор. У нас хорошие ребята.
Майор ответил за всех согласием. Но не было уже того оживления, той радости, которую мы испытали при первой встрече с партизанами. Появились настороженность, какое-то внутреннее напряжение.
В ту же ночь мы перебрались в другой бункер. Здесь нас встретили приветливо, но потребовалось еще много времени, прежде чем сдержанность сменилась расположением, а недоверие откровенностью.
В этой группе в основном были молодые партизаны. Из центральных областей Польши до них доходили слухи о героической борьбе партизан, о трагическом подавлении восстания в Варшавском гетто, о славном боевом пути Войска Польского. Им тоже хотелось действовать, со всей горячностью молодости хотелось бороться, бить проклятых швабов и гнать их со своей земли. Поэтому не удивительно, что партизаны попросили майора быть их командиром, чувствуя и уважая в нем боевой опыт, знания и авторитет офицера Красной Армии. Но действия майора были ограничены приказом командования, пославшего нас на выполнение боевого задания, и согласие майора на руководство группой, а в дальнейшем — отрядом, стоило ему больших, напряженных раздумий.
Днем партизаны отдыхали, а вечером уходили на выпады в село и на встречи со связными. Меня оставляли на всю ночь одну. Вход в бункер сверху закрывали крышкой, заваливали хворостом. В темные ночи в горах метался ветер, шумели наверху деревья, скрипели сухие стволы. Положив револьвер на постель, я готовила еду, подметала земляной пол. Потом забиралась в свой уголок, включала рацию и слушала Москву. Далеко-далеко, как в сказке, за дремучими лесами, за высокими горами лежала родная страна.
Вспоминалась Москва, тихая Селезневка, с душистыми липовыми аллеями, где прошли мое детство и очень короткая юность…
Неожиданный случай вновь взволновал нас.
Как-то рано утром, когда все еще спали, я поднялась наверх. Но только подошла к дереву, возле которого мы всегда умывались, как услышала рядом шорох. Я так и замерла на месте. Раздвигая кусты, ко мне подходил человек, удивленный не меньше меня. Он что-то спросил, но я не разобрала даже, на каком языке он говорит. Догадавшись, что я не понимаю его, он произнес, тыча себя в грудь:
— Итальяно… Итальяно…
А я, не слушая, смотрела не отрываясь на потрепанную, простреленную русскую шинель.
— Откуда? — спросила я, указывая на шинель.
— О-о-о! — Итальянец закивал головой. — Шпиталь… Рус камрад… Шпиталь… — Он опять закивал головой и, раздвигая кусты, побежал вверх.
Я спустилась в бункер, разбудила партизан. Пока я рассказывала о происшедшей встрече, они уже были одеты. Майор, Людвик, я и еще двое партизан побежали вслед за итальянцем. Мы пробирались меж кустов и деревьев, затаив дыхание, держа наготове автоматы и ружья.
Увидев нас, итальянец остановился. Партизаны окружили его. На путаном немецко-итальянском языке итальянец объяснил, что он военнопленный, работает на лесозаготовках. Хотел сократить путь из лагеря в лес и пошел напрямик. Но заблудился. Партизаны стояли в нерешительности. Ведь это единственный человек, видевший нас здесь. А вдруг он специально подослан? Итальянец убеждал нас, быстро жестикулируя:
— Я ничего не видел… Я ничего не видел… Отпустите меня… В Италии дома — мама, старая мама… Двое детей… Двое маленьких детей… Я ничего не видел… Отпустите… Я ничего не видел…
Он прикладывал руки к груди, так просяще смотрел на всех, что нам стало не по себе.
— Ну, ладно! Иди… только быстро! — сказал Людвик. — И смотри!
— Спа-си-ба! — зачем-то сказал итальянец по-русски, поклонился, подхватил полы шинели и побежал по тропинке. Бежал он тяжело. Партизаны стояли и молча смотрели ему вслед. У поворота итальянец обернулся, махнул рукой и скрылся из виду.
— Ну что ж, посмотрим, что будет… — вздохнув, сказал Людвик.
Конечно, никто не считал меня виновной в этой встрече, но все-таки мне было неспокойно. Когда мы спускались под гору, майор шепнул:
— Не вешай нос!
После его слов стало немного легче. Но долго еще партизаны опасались последствий этой встречи. И меня не покидала постоянная тревога.
— Больше двух недель они не стали бы ждать, — усмехнулся как-то Людвик, имея в виду полицию и немцев. — Видно, итальянец правду сказал.
Наши разведчики и партизаны регулярно добывали сведения, которые были так нужны командованию. Каждый день, едва я касалась пальцами черной маленькой головки ключа «клопика», все замирало в бункере. Вот когда пригодились долгие часы тренировок в школе. Быстрые, едва заметные движения руки — и за сотни километров от Бренны на короткой волне летят в эфир позывные, сердечный привет родной стране из глухого подземелья Бескид. Мигает желтым глазком индикаторная лампочка, подтверждая текст шифрованной радиограммы:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38