Крышка приподнялась, из-под нее пахнуло теплом, приятным запахом чего-то горячего, жареного. Человек, приподнявший крышку изнутри, вылез на землю.
— Добрая ночь, панна Ася, мы вас давно уже ждем. Давайте познакомимся: меня зовут Юзеф. Пойдемте скорей, ужин стынет. Спускайтесь вот сюда!
Я оступилась, упала сразу на вторую ступеньку, села на нее и зажмурилась, ослепленная ярким светом.
— Ася, Асенька! — позвал меня кто-то…
8
Я смеялась и плакала, спрятав лицо на груди у Василия. А он успокаивал меня:
— Ну, хватит, хватит плакать… Ну, перестань… — И голос его дрожал.
Тихо гудела карбидная лампа. Я осмотрелась. Землянка, или бункер, как ее называли партизаны, была небольшой, прямоугольной ямой. С левой стороны от входа и до угла тянулись нары, которые служили и постелью и столом. В правом углу помещался ларь для продуктов, на нем немецкий радиоприемник. Ближе к входу с правой стороны железная печка, а возле нее маленький кухонный столик. Узкий проход — шагов шесть в длину и шаг в ширину.
Партизаны — их было человек двенадцать — наблюдали за нашей встречей. Юзеф, спокойно расставляя миски и разливая в них суп, все время что-то говорил. Трудно было уследить за ходом его мыслей. Чуть выше среднего роста, темноволосый, с остренькой черной бородкой, он, когда разговаривал, в упор смотрел на собеседника. В глазах его было что-то жесткое и неприятное.
Я очень беспокоилась о судьбе радиостанции и сразу же попросила помочь разыскать ее. Помню, в какой стороне от дерева закапала, в каком месте, а вот на какой горе — уже не помню.
— Я знаю это дерево, — сказал Алойзы, мальчишка моложе меня, в зеленом мундире и огромной форменной фуражке. — Я видел, как полицаи снимали с него парашют.
— Вот и хорошо, — обрадовался Юзеф. — Отдохните пока. Потом сходим за радиостанцией. А за эти дни, может быть, и майор отыщется. Нам уже говорили, что видели в окрестностях двоих неизвестных… Ну, а сейчас давайте ужинать…
Через два дня, когда я немного оправилась от болезни и отдохнула, было решено идти за рацией.
— До того места, куда вы пойдете, — сказал Юзеф, — километров восемнадцать — двадцать. Обратно в ту же ночь вам не вернуться. День проведете там, в лесу. Только получше замаскируйтесь. Возьмите с собой продукты. Старшим пойдет Карел. Самое главное — будьте осторожны.
Мы поднялись из бункера наверх. Попрощались, и маленькая наша группа растворилась в густом сумраке наступавшей ночи.
На рассвете, по знаку Алойзы, мы остановились.
— Вот это дерево, панна Ася.
Я недоверчиво покачала головой:
— Нет… То было выше и толще… — Мне казалось, что дерево, на котором я просидела ночь, должно быть особенным. А это ничем не выделялось среди своих соседей.
— Да нет, панна Ася, то самое дерево. Я точно говорю.
Ну что ж, если «то самое», значит, направо восемь шагов. Я приподняла кусок дерна. Крепко связанная ремешками, лежала сумка с радиостанцией.
Четыре шага влево от радиостанции — и через минуту в моих руках сумка с батареями. Теперь меня беспокоило только одно: не сломалась ли рация при падении.
Следующей ночью мы вернулись в бункер.
Только на одиннадцатый день моего пребывания в районе села Бренна я наконец приступила к работе. Партизаны плотным кольцом окружили меня. Побледневший от волнения Василий сидел напротив. С любопытством и некоторой долей недоверия они смотрели, как я соединяю батареи постоянного тока. Я тоже волновалась, но старалась сдерживать себя. Несколько раз проверив расположение антенны и заземления, исправность передатчика, я наконец надела наушники. Алойзы, не вытерпев, спросил:
— С кем ты будешь говорить, панна Ася?
— С Москвой, — сдержанно и в то же время торжественно ответил за меня Юзеф.
И хотя это было не так, я кивнула головой и нажала на ключ.
«Как беспокоится там сейчас Шатров! Что думает командование?.. Ведь прошло уже десять дней, как мы вылетели с аэродрома…»
«ZKI, ZKI», — неслись в эфир позывные.
Неожиданно вспомнилось, как однажды ночью, во время дежурства на радиоузле, около двух часов я просидела у аппарата впустую, разыскивая на заданной волне какой-то «РОН», молчавший в течение многих дней. И вдруг громко и властно в хаосе эфира он зазвучал. Торопясь, захлебываясь, «РОН» звал меня всего пять минут, пять положенных по правилам минут. Но за это время я поняла, как он дорог мне, этот властно зовущий из темноты маленький огонек.
И вот сейчас я знала: кто-то с таким же волнением ищет в эфире мои позывные. Я взглянула на часы и, не доверяя им, простучала лишнюю минуту. Потом включила приемник. И вдруг сразу, сама не веря, услышала ответные позывные, громкие, четкие. Ликующая, я смотрела на партизан. Они задвигались, заговорили, заулыбались.
— Говорит Москва! Говорят Советы!
Как самую чудесную музыку на свете, слушала я точки и тире: «та-та, ти-та, та-ти-та…» Вся жизнь сосредоточилась сейчас в этих коротеньких звуках.
Я сообщила командованию о происшедших за десять дней событиях.
В тот же вечер партизаны встретили в лесу двух людей. В одном из них, по нашим с Василием описаниям, они узнали майора. Забыв о том, что одеты в немецкую форму, партизаны бросились к ним. Майор и его товарищ спрятались за камнями и приготовились к обороне. Напрасно партизаны звали их — выстрелы из автоматов были им ответом.
Эмиль — высокий, светловолосый, в аккуратно застегнутом на все пуговицы мундире лесничего — крикнул:
— Пане майоже, мы есть партизаны! Ася уж есть у нас! Василь теж у нас! Ходьте тутай, пане майоже!
Длительное молчание, последовавшее в ответ, удивило партизан. Они осторожно подошли к камням, но там никого не оказалось. Огорченные вернулись партизаны в бункер.
Все эти дни я думала, что будет, если майору не удастся разыскать пути в партизанский отряд… И почему-то с каждым днем росла уверенность, что он придет. Не может быть, чтобы он не пришел сюда, чтобы мы не выполнили задания.
Часто вспоминался Молчанов. Вспоминались отдельные слова из сожженных записок и писем, он сам — с неправильной походкой, грустными «лермонтовскими» глазами и чуть заметной усмешкой. Лежа в углу бункера, я прикрываю глаза и вижу его как наяву: красивого, светлого… По-моему, он самый красивый из всех…
Однажды я лежала в углу, у стенки, обшитой тоненькими стволами молодых буков.
— Ася! — позвал меня Василий. — Иди-ка сюда.
— Зачем?
— Иди, иди!
Я подошла, вернее, переползла по постелям ближе к нему.
— Понимаешь, в чем дело. Ребята хотят выучить нашу песню «Партизан Железняк». Мелодию я им напел, а слова не все помню. Может, знаешь?
— Конечно! Слушайте!
В степи под Херсоном
Высокие травы.
В степи под Херсоном — курган…
— О, панна Ася, не так громко! — улыбнулся Юзеф.
Но разучивание песни продвигалось медленно — с большим трудом выговаривались русские слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
— Добрая ночь, панна Ася, мы вас давно уже ждем. Давайте познакомимся: меня зовут Юзеф. Пойдемте скорей, ужин стынет. Спускайтесь вот сюда!
Я оступилась, упала сразу на вторую ступеньку, села на нее и зажмурилась, ослепленная ярким светом.
— Ася, Асенька! — позвал меня кто-то…
8
Я смеялась и плакала, спрятав лицо на груди у Василия. А он успокаивал меня:
— Ну, хватит, хватит плакать… Ну, перестань… — И голос его дрожал.
Тихо гудела карбидная лампа. Я осмотрелась. Землянка, или бункер, как ее называли партизаны, была небольшой, прямоугольной ямой. С левой стороны от входа и до угла тянулись нары, которые служили и постелью и столом. В правом углу помещался ларь для продуктов, на нем немецкий радиоприемник. Ближе к входу с правой стороны железная печка, а возле нее маленький кухонный столик. Узкий проход — шагов шесть в длину и шаг в ширину.
Партизаны — их было человек двенадцать — наблюдали за нашей встречей. Юзеф, спокойно расставляя миски и разливая в них суп, все время что-то говорил. Трудно было уследить за ходом его мыслей. Чуть выше среднего роста, темноволосый, с остренькой черной бородкой, он, когда разговаривал, в упор смотрел на собеседника. В глазах его было что-то жесткое и неприятное.
Я очень беспокоилась о судьбе радиостанции и сразу же попросила помочь разыскать ее. Помню, в какой стороне от дерева закапала, в каком месте, а вот на какой горе — уже не помню.
— Я знаю это дерево, — сказал Алойзы, мальчишка моложе меня, в зеленом мундире и огромной форменной фуражке. — Я видел, как полицаи снимали с него парашют.
— Вот и хорошо, — обрадовался Юзеф. — Отдохните пока. Потом сходим за радиостанцией. А за эти дни, может быть, и майор отыщется. Нам уже говорили, что видели в окрестностях двоих неизвестных… Ну, а сейчас давайте ужинать…
Через два дня, когда я немного оправилась от болезни и отдохнула, было решено идти за рацией.
— До того места, куда вы пойдете, — сказал Юзеф, — километров восемнадцать — двадцать. Обратно в ту же ночь вам не вернуться. День проведете там, в лесу. Только получше замаскируйтесь. Возьмите с собой продукты. Старшим пойдет Карел. Самое главное — будьте осторожны.
Мы поднялись из бункера наверх. Попрощались, и маленькая наша группа растворилась в густом сумраке наступавшей ночи.
На рассвете, по знаку Алойзы, мы остановились.
— Вот это дерево, панна Ася.
Я недоверчиво покачала головой:
— Нет… То было выше и толще… — Мне казалось, что дерево, на котором я просидела ночь, должно быть особенным. А это ничем не выделялось среди своих соседей.
— Да нет, панна Ася, то самое дерево. Я точно говорю.
Ну что ж, если «то самое», значит, направо восемь шагов. Я приподняла кусок дерна. Крепко связанная ремешками, лежала сумка с радиостанцией.
Четыре шага влево от радиостанции — и через минуту в моих руках сумка с батареями. Теперь меня беспокоило только одно: не сломалась ли рация при падении.
Следующей ночью мы вернулись в бункер.
Только на одиннадцатый день моего пребывания в районе села Бренна я наконец приступила к работе. Партизаны плотным кольцом окружили меня. Побледневший от волнения Василий сидел напротив. С любопытством и некоторой долей недоверия они смотрели, как я соединяю батареи постоянного тока. Я тоже волновалась, но старалась сдерживать себя. Несколько раз проверив расположение антенны и заземления, исправность передатчика, я наконец надела наушники. Алойзы, не вытерпев, спросил:
— С кем ты будешь говорить, панна Ася?
— С Москвой, — сдержанно и в то же время торжественно ответил за меня Юзеф.
И хотя это было не так, я кивнула головой и нажала на ключ.
«Как беспокоится там сейчас Шатров! Что думает командование?.. Ведь прошло уже десять дней, как мы вылетели с аэродрома…»
«ZKI, ZKI», — неслись в эфир позывные.
Неожиданно вспомнилось, как однажды ночью, во время дежурства на радиоузле, около двух часов я просидела у аппарата впустую, разыскивая на заданной волне какой-то «РОН», молчавший в течение многих дней. И вдруг громко и властно в хаосе эфира он зазвучал. Торопясь, захлебываясь, «РОН» звал меня всего пять минут, пять положенных по правилам минут. Но за это время я поняла, как он дорог мне, этот властно зовущий из темноты маленький огонек.
И вот сейчас я знала: кто-то с таким же волнением ищет в эфире мои позывные. Я взглянула на часы и, не доверяя им, простучала лишнюю минуту. Потом включила приемник. И вдруг сразу, сама не веря, услышала ответные позывные, громкие, четкие. Ликующая, я смотрела на партизан. Они задвигались, заговорили, заулыбались.
— Говорит Москва! Говорят Советы!
Как самую чудесную музыку на свете, слушала я точки и тире: «та-та, ти-та, та-ти-та…» Вся жизнь сосредоточилась сейчас в этих коротеньких звуках.
Я сообщила командованию о происшедших за десять дней событиях.
В тот же вечер партизаны встретили в лесу двух людей. В одном из них, по нашим с Василием описаниям, они узнали майора. Забыв о том, что одеты в немецкую форму, партизаны бросились к ним. Майор и его товарищ спрятались за камнями и приготовились к обороне. Напрасно партизаны звали их — выстрелы из автоматов были им ответом.
Эмиль — высокий, светловолосый, в аккуратно застегнутом на все пуговицы мундире лесничего — крикнул:
— Пане майоже, мы есть партизаны! Ася уж есть у нас! Василь теж у нас! Ходьте тутай, пане майоже!
Длительное молчание, последовавшее в ответ, удивило партизан. Они осторожно подошли к камням, но там никого не оказалось. Огорченные вернулись партизаны в бункер.
Все эти дни я думала, что будет, если майору не удастся разыскать пути в партизанский отряд… И почему-то с каждым днем росла уверенность, что он придет. Не может быть, чтобы он не пришел сюда, чтобы мы не выполнили задания.
Часто вспоминался Молчанов. Вспоминались отдельные слова из сожженных записок и писем, он сам — с неправильной походкой, грустными «лермонтовскими» глазами и чуть заметной усмешкой. Лежа в углу бункера, я прикрываю глаза и вижу его как наяву: красивого, светлого… По-моему, он самый красивый из всех…
Однажды я лежала в углу, у стенки, обшитой тоненькими стволами молодых буков.
— Ася! — позвал меня Василий. — Иди-ка сюда.
— Зачем?
— Иди, иди!
Я подошла, вернее, переползла по постелям ближе к нему.
— Понимаешь, в чем дело. Ребята хотят выучить нашу песню «Партизан Железняк». Мелодию я им напел, а слова не все помню. Может, знаешь?
— Конечно! Слушайте!
В степи под Херсоном
Высокие травы.
В степи под Херсоном — курган…
— О, панна Ася, не так громко! — улыбнулся Юзеф.
Но разучивание песни продвигалось медленно — с большим трудом выговаривались русские слова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38