Для разнообразия он рассматривал в оптический прицел катающуюся на льду Патриарших прудов ребятню.
На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону — семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.
Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.
То есть периодически женщины менялись — одни умирали, другие выходили замуж.
Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно — женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх — атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.
Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее — ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.
Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню. Сам остался в валенках и телогрейке, подчеркивая этим, что не расположен к длительному разговору. Юрик сделал вид, будто не заметил намека.
Он был крайне возбужден: глаза бегали, и говорил почему-то шепотом:
— Я к тебе сразу из Склифа… Чуть меня не потеряли. Страшно вспомнить. Какие времена! До чего дожили! Я ведь — человек нормальный. Ты, Хромой, всю жизнь из людей деньги вытряхивал. А я? Всегда сам отдавал. Вспомни — как откинешься, прямиком ко мне. Девочки, условия… Однажды три месяца жил у меня на всем готовом. И на дорогу взял…
— Короче, — оборвал воспоминания Федор Иванович, — говори, какого хрена пожаловал. Я от делишек отошел. Веду жизнь тихую. Деньги от тебя не требуются.
— Совсем? — прищурился Юрик. На его изможденном лице мелькнула привычная льстивая улыбочка.
«Все стареют», — отметил про себя Хромой. Если в молодости услужливые гримасы Юрика вызывали снисхождение, — все-таки бывал нужен! — то теперь ничего, кроме брезгливости.
— Не дави на психику, тут не подают.
— Разве я когда-нибудь просил у тебя денег? — наигранно вздернул Юрик разъеденные экземой брови. — Мне всегда нужна была твоя защита. И только.
С тобой выгодно иметь дело.
— Э-э, вспомнил, махнул рукой хозяин. — Меня давно забыли.
Молодежь нынче дикая. Никаких законов не признает. Послушай меня, брось к черту, ложись на дно и доживай отпущенное с людьми и Богом в мире.
— Не получается. Видно, характер такой. Все ради других стараюсь.
Просят. Как отказать? Но и меня достали. Подчистую. Можно сказать, на улицу выбросили.
— Наехали? — усмехнулся Федор Иванович.
— Еще как! Прямо в квартире бомбу взорвали. Едва жив остался, — вздохнул Юрик. Его воспаленные красные веки не смогли удержать слез. — Ты прав, Федор Иванович, никаких правил не соблюдают. Убить — плевым делом стало. Среди бела дня кинул бомбу, и с приветом. Даже торговаться не стал.
— А ты еще на меня обижался, — довольно проворчал Хромой. — Кто ж тебя обложил?
— Помнишь, месяца два назад сам мне рассказывал, что в Екатеринбурге директор банка вместе с балконом рухнул? Я тогда не поверил.
Думал, врут, как всегда. Так вот; ко мне тот самый Лимон заявился.
— Ого! — от неожиданности Хромой аж присвистнул. — За что ж тебе такая честь? Клюешь ведь по мелочи.
— Теперь никем не брезгуют, — развел руками заплаканный Юрик. — Пришел ко мне под утро, положил лимонку на блюдце и заломил сумму. Я такой отродясь не имел.
— Перепутал, наверное. В нашем деле такое бывает, — подтвердил Федор Иванович. Потом важно снял валенки, телогрейку, бросил на сундук и по-дружески предложил попить чайку. Его заинтересовал поворот событий. Такие новости на хвосте не каждый день к нему залетают.
Юрик размазывал слезы, утвердительно кивая.
— Тогда пошли в комнату. У меня там самовар. Ботинки-то скинь.
Грязь нанесешь.
Юрик, неловко размахивая загипсованной рукой, разулся и поспешил за Хромым.
— Продолжай, — позволил Хромой, усевшись возле урчащего электрического самовара.
— Собственно, история глупая. Есть у меня одна девка. Иногда даю возможность подработать. Поехала она к клиенту, что-то не поделили. Он ее, видать, немного помял. Где она подцепила этого Лимона, понятия не имею.
Приехали ночью ко мне вдвоем. Стали права качать. Я их выпроводил. Откуда же известно, что он — Лимон? Только отошел ко сну, и, представь, дверь в темноте открывается, и Лимон опять тут как тут.
— За деньгами? — Не выдержал Федор Иванович, потирая от удовольствия руки. Так обычно реагируют рыбаки, когда при них рассказывают об удачном улове.
— Да. Выкладывай, говорит, десять тысяч «зеленых».
— Ты соврал, что не имеешь?
— Почему — соврал? — возмутился Юрик.
— Потому что соврал, — уверенно постучал пальцем по столу Федор Иванович.
— Вечно вы не верите, — расстроился Юрик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
На седьмом десятке жизни почтенный московский уголовный авторитет стал сентиментальным. Отошел от дел. Чтобы не впутаться ненароком в какую-нибудь историю вообще старался не выходить из собственной квартиры. Вместо этого ежедневно в течение часа гулял по балкону — семь шагов от края до края. Места маловато для прогулок, но Федор Иванович умел ценить любое свободное пространство. В некоторых камерах, которые ему в силу специфики деятельности пришлось посетить, и этого зачастую не бывало. После променажа шел в теплую комнату и, сидя перед телевизором, пил чай из самовара с медом и пирогами.
Очень интересовался политикой. Ругался прямо в телевизор. Не матерно, но громко. Разговаривал с телевизором, как с недоделанным собеседником. Жаловался ему на отсутствие порядка и дисциплины. Посмеивался над дикторшами, критиковал их наряды. Так, мирно, изо дня в день, текли короткие зимние сумерки Федора Ивановича. По воскресеньям ходил в божий храм. Молитв не знал, но попа слушал с удовольствием. Потому что считал положительным человеком. Пенсию по старости не получал. И не претендовал. Ему хватало. Все-таки полжизни, хоть и с перерывами, потрудился не зря. Всем стариковским бытом Федора Ивановича заведовала женщина.
То есть периодически женщины менялись — одни умирали, другие выходили замуж.
Федор Иванович никогда не звал их по имени-отчеству, а всегда уважительно — женщина. Недавно возле храма присмотрел новенькую. Богобоязненная, аккуратная, чистая. Готовит не жирно, но с разнообразием. В основном борщ. Потому что хохлушка. Из Казахстана. В комнату к себе Федор Иванович ни одну из них не пускал. Сам убирался. Знал, что где положено, то там и лежит. Раз в месяц зажигал хрустальную люстру, ставил на стол остатки немецкого сервиза, доставал тяжелые, почерневшие от времени серебряные ножи и вилки. Надевал чистую белую рубашку, поверх — атласный стеганый барский халат и ждал девицу от Юрика.
Нельзя сказать, чтобы уж очень в них нуждался. Скорее было безотчетное желание ничего не менять в жизни. Радовался девицам больше глазами и руками. Особенно после того, как узнал про СПИД. С презервативами у него не получалось. Да и без презерватива тоже. Тем не менее девицы уходили довольные. Федор Иванович ценил услуги. Жизнью своей, вернее — ее итогом, он был вполне доволен. Лишь изредка ему казалось, что стоит напоследок тряхнуть стариной и сорвать банк. Уж больно хорошее время наступило для таких дел. Но пуще всего Федор Иванович опасался случайностей, или, как он выражался, «ханыгу-случая», не однажды сыгравшего с ним плохую шутку. Поэтому из чувства самосохранения не выходил попусту на улицу.
Предложение явилось само. В образе перебинтованного Юрика со следами швов на лысине и рукой в гипсе. Федор Иванович досадливо проводил гостя на кухню. Сам остался в валенках и телогрейке, подчеркивая этим, что не расположен к длительному разговору. Юрик сделал вид, будто не заметил намека.
Он был крайне возбужден: глаза бегали, и говорил почему-то шепотом:
— Я к тебе сразу из Склифа… Чуть меня не потеряли. Страшно вспомнить. Какие времена! До чего дожили! Я ведь — человек нормальный. Ты, Хромой, всю жизнь из людей деньги вытряхивал. А я? Всегда сам отдавал. Вспомни — как откинешься, прямиком ко мне. Девочки, условия… Однажды три месяца жил у меня на всем готовом. И на дорогу взял…
— Короче, — оборвал воспоминания Федор Иванович, — говори, какого хрена пожаловал. Я от делишек отошел. Веду жизнь тихую. Деньги от тебя не требуются.
— Совсем? — прищурился Юрик. На его изможденном лице мелькнула привычная льстивая улыбочка.
«Все стареют», — отметил про себя Хромой. Если в молодости услужливые гримасы Юрика вызывали снисхождение, — все-таки бывал нужен! — то теперь ничего, кроме брезгливости.
— Не дави на психику, тут не подают.
— Разве я когда-нибудь просил у тебя денег? — наигранно вздернул Юрик разъеденные экземой брови. — Мне всегда нужна была твоя защита. И только.
С тобой выгодно иметь дело.
— Э-э, вспомнил, махнул рукой хозяин. — Меня давно забыли.
Молодежь нынче дикая. Никаких законов не признает. Послушай меня, брось к черту, ложись на дно и доживай отпущенное с людьми и Богом в мире.
— Не получается. Видно, характер такой. Все ради других стараюсь.
Просят. Как отказать? Но и меня достали. Подчистую. Можно сказать, на улицу выбросили.
— Наехали? — усмехнулся Федор Иванович.
— Еще как! Прямо в квартире бомбу взорвали. Едва жив остался, — вздохнул Юрик. Его воспаленные красные веки не смогли удержать слез. — Ты прав, Федор Иванович, никаких правил не соблюдают. Убить — плевым делом стало. Среди бела дня кинул бомбу, и с приветом. Даже торговаться не стал.
— А ты еще на меня обижался, — довольно проворчал Хромой. — Кто ж тебя обложил?
— Помнишь, месяца два назад сам мне рассказывал, что в Екатеринбурге директор банка вместе с балконом рухнул? Я тогда не поверил.
Думал, врут, как всегда. Так вот; ко мне тот самый Лимон заявился.
— Ого! — от неожиданности Хромой аж присвистнул. — За что ж тебе такая честь? Клюешь ведь по мелочи.
— Теперь никем не брезгуют, — развел руками заплаканный Юрик. — Пришел ко мне под утро, положил лимонку на блюдце и заломил сумму. Я такой отродясь не имел.
— Перепутал, наверное. В нашем деле такое бывает, — подтвердил Федор Иванович. Потом важно снял валенки, телогрейку, бросил на сундук и по-дружески предложил попить чайку. Его заинтересовал поворот событий. Такие новости на хвосте не каждый день к нему залетают.
Юрик размазывал слезы, утвердительно кивая.
— Тогда пошли в комнату. У меня там самовар. Ботинки-то скинь.
Грязь нанесешь.
Юрик, неловко размахивая загипсованной рукой, разулся и поспешил за Хромым.
— Продолжай, — позволил Хромой, усевшись возле урчащего электрического самовара.
— Собственно, история глупая. Есть у меня одна девка. Иногда даю возможность подработать. Поехала она к клиенту, что-то не поделили. Он ее, видать, немного помял. Где она подцепила этого Лимона, понятия не имею.
Приехали ночью ко мне вдвоем. Стали права качать. Я их выпроводил. Откуда же известно, что он — Лимон? Только отошел ко сну, и, представь, дверь в темноте открывается, и Лимон опять тут как тут.
— За деньгами? — Не выдержал Федор Иванович, потирая от удовольствия руки. Так обычно реагируют рыбаки, когда при них рассказывают об удачном улове.
— Да. Выкладывай, говорит, десять тысяч «зеленых».
— Ты соврал, что не имеешь?
— Почему — соврал? — возмутился Юрик.
— Потому что соврал, — уверенно постучал пальцем по столу Федор Иванович.
— Вечно вы не верите, — расстроился Юрик.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62