Иногда, правда, страх лечит. Меня до войны воспаление легких донимало, после финской кампании забыл, что это такое…
Вдруг у Боровихи одна бровь полезла вверх и обрывисто замерла. Взгляд, затуманенный тревогой, съехал с Карданова и скользнул в проем окна. Нехорошая догадка крутанула мозг беженца. Они одновременно услышали чуждые звуки, еще далекие, но, несомненно, приближающиеся к деревне.
— Немцы! — голос Аниськи раскололся на изумление и страх. Карданов отстранил Боровиху от окна. Вгляделся в ниспадающую к ольховой рощице дорогу и увидел, как со стороны Дубравы, крытые брезентом, идут два дизеля. Они замедлили ход, и с кузовов стали спрыгивать люди.
В голове беженца тревожно бился вопрос: что привело немцев в деревню и каковы их дальнейшие действия? И тут же на вторую часть своего вопроса он получил недвусмысленный ответ: спешившиеся гитлеровцы стали разбегаться в разные стороны от машин, образовывая собой два живых крыла. Понял: крылья готовились захлопнуть с обеих сторон Верено. Боровиха с пристоном запричитала:
— Я ж его, олуха, умоляла не трогать эту чертову вышку… Нет же, не послушался, гад, — спилил…
— Может, у них другая задача? — Карданов не мог отвести глаз от живых, охватывающих деревню крыльев. Прикинул расстояние — достаточное, чтобы спуститься: с горки и ближайшими лединами уйти восвояси…
— У них одна задача — взять нас за жабры и — на сковородку… Давай, дед, теши от греха подальше. Мне тут одной спокойней будет. — Боровиха от волнения и неопределенности выдала такую икоту, что Карданов при всей серьезности момента не сдержал усмешки.
— Рома! — оторвался он, наконец, от окна. — Рома, подъем! — Карданов поворотился лицом к печке, но там, где только что кимарил Волчонок, висела белесая пустота. — Хозяйка, укуси его муха, где мой парнишка?
Но Аниська уже была в своих заботах.
Ни на печке, ни под кроватью Ромки не было. Беженец выбежал в сени, но и там, судя по нетронутой тишине, тоже никого не было.
Он спешил. Нужно еще было отвязать быка, соориентироваться, куда, по выражению Боровихи, тесать…
Во дворе, помахивая вяло хвостом, стоял Адольф. От шерсти, зализанной струйками дождя, поднимался пар.
— Ромка, стервец, ты где? — обегая двор, звал Карданов.
Понемногу, откуда-то из глубин его существа, дыхнула паника. Время словно щелкало по вискам, напружинивая и без того взбухшие на них вены.
Ромки нигде не было. Карданов в суматохе вбежал в хлев и тупо уставился в завалы сена.
— Ромик, выходи, немцы сейчас придут. Молчание. Над ним что-то шорохнулось и из щелей неплотно прилегающих друг к другу жердей посыпалась труха. Коровий век шел своим чередом.
И уже Адольф был отвязан и выведен на заднюю сторону дома, уже Боровиха сбегала в стоящую за хлевом уборную — узнать, не отправился ли туда этот странный мальчуган, уже вновь машины затарахтели моторами, а Волчонка все не было.
Когда в доме услышали звуки дизелей, Ромка досматривал свой теплый сон: перелетев вместе с пчелами с духмяной липы на поляну, полную ромашек, он решил подкрепиться. Лег на землю и стал ртом собирать какие-то красные ягоды. Кисло-терпкие, не дающие ни капли сока. И тут он почувствовал безотчетную тревогу: кто-то стоял за ближайшим деревом и наблюдал за ним. Нет, их было больше, и они о чем-то шептались.
Он стал просыпаться, и когда грань между сном и бодрствованием совсем размылась зыбким светом, до него долетело слово «Немцы!». Он обвел избу настороженным взглядом, как будто желая убедить себя, что сон продолжается, но не убедился — слишком тревожные позы были у стоящих у окна людей.
Он окончательно проснулся, и страх, помимо его воли, сдернул с лавочки и вынес на улицу.
Он стал искать спасение, но не зная, где его найти, забежал в хлев и хотел было уже ринуться в гущу сена, однако воспоминание о сеновале в Горюшине, когда в него стреляли, заставило Волчонка повернуть назад. Он подбежал к клети, лег на живот и попытался заползти под строение, да слишком плотно к земле прилегало нижнее бревно. Не проходила в щель голова. Волчонок с неистовой торопливостью, скользя и падая, искал убежище, и ему казалось, что вот сейчас откроются ворота и войдет тот с пороховой дорожкой на щеке.
От предчувствия недоброго в животе у него что-то резануло и тут же ослабло и ему захотелось от всего освободиться. И тут он увидел большую корзину с травой и, не раздумывая, устремился к ней. Лег грудью на край, отчего она наклонилась, затем оттолкнулся ногой от земли и влетел в корзину. И точно жук-скоробей быстро быстро заработал руками, зарываясь и уходя в траву. На дне корзины, поджав к подбородку ноги, он перевернулся и замер.
Сквозь отверстие в плетении виднелась часть двери и крыльца в виде стесанной до половины колоды…
Карданов выскочил за ворота и обежал дом. Окинул взглядом уходящие вниз от избы тропинки, но и они были отчужденно пустынны. Его начала разбирать злость, что, однако, не помешало ему зыркнуть в сторону машин, своим урчанием тревожащих слух.
Цепочка немцев, растягиваясь по всему периметру деревни, готовилась вот-вот сомкнуться. Карданов понял — через 5-6 минут отступление для него будет отрезано.
От бессилия он застонал, сел на крыльцо-колоду и стал неизвестно чего ждать. Ромка видел его тяжелые босые ноги, широко расставленные колени и на них беспокойные руки.
Из дома выбежала Боровиха и в спешке едва не споткнулась о сидевшего на крыльце гостя. В смятении метнулась к хлеву, но вдруг остановилась и подняла кверху голову. Возможно, мысленно сообщалась со своей кормилицей, а может, прощалась с ней. Но нерешительность ее была недолгой: Аниська приблизилась к сложенным у самой избы старым жердям и вытащила из-под них винтовку. Карданов поднял было предупреждающе руку, чтобы остеречь женщину от бессмысленного выверта: он подумал, что она готовится отстреливаться. Но Боровиха, кинув на него ничего не говорящий взгляд, выбежала за ворота.
…Беженец чуть было не заплакал от бессилия, когда за домом раздалась пронзительно агрессивная речь.
Через несколько мгновений во двор ввалились два немца. Первый, в нахлобученной чуть ли не до самых губ каске, подскочил к Карданову и дулом автомата оттеснил его к стене дома.
— Паризан! Паризан… — злорадно сипели губы-жгуты, а руки с силой вдавили ствол автомата в грудь беженца.
— Какой я тебе партизан, укуси тебя муха… Я мирный житель, — отбояривался от немца Карданов.
Он кинул взгляд на второго фашиста и увидел его со спины: кривые, словно у пса-боксера, крепкие ноги, поддерживающие короткое узкое туловище. Он стоял лицом к хлеву и короткими очередями крестил дверь, ведущую на сеновал.
Отстрелявшись, кривоногий отправился в клеть.
— Паризан, — как бы пробуя на вкус чужое слово, повторял тот, что припер Карданова к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Вдруг у Боровихи одна бровь полезла вверх и обрывисто замерла. Взгляд, затуманенный тревогой, съехал с Карданова и скользнул в проем окна. Нехорошая догадка крутанула мозг беженца. Они одновременно услышали чуждые звуки, еще далекие, но, несомненно, приближающиеся к деревне.
— Немцы! — голос Аниськи раскололся на изумление и страх. Карданов отстранил Боровиху от окна. Вгляделся в ниспадающую к ольховой рощице дорогу и увидел, как со стороны Дубравы, крытые брезентом, идут два дизеля. Они замедлили ход, и с кузовов стали спрыгивать люди.
В голове беженца тревожно бился вопрос: что привело немцев в деревню и каковы их дальнейшие действия? И тут же на вторую часть своего вопроса он получил недвусмысленный ответ: спешившиеся гитлеровцы стали разбегаться в разные стороны от машин, образовывая собой два живых крыла. Понял: крылья готовились захлопнуть с обеих сторон Верено. Боровиха с пристоном запричитала:
— Я ж его, олуха, умоляла не трогать эту чертову вышку… Нет же, не послушался, гад, — спилил…
— Может, у них другая задача? — Карданов не мог отвести глаз от живых, охватывающих деревню крыльев. Прикинул расстояние — достаточное, чтобы спуститься: с горки и ближайшими лединами уйти восвояси…
— У них одна задача — взять нас за жабры и — на сковородку… Давай, дед, теши от греха подальше. Мне тут одной спокойней будет. — Боровиха от волнения и неопределенности выдала такую икоту, что Карданов при всей серьезности момента не сдержал усмешки.
— Рома! — оторвался он, наконец, от окна. — Рома, подъем! — Карданов поворотился лицом к печке, но там, где только что кимарил Волчонок, висела белесая пустота. — Хозяйка, укуси его муха, где мой парнишка?
Но Аниська уже была в своих заботах.
Ни на печке, ни под кроватью Ромки не было. Беженец выбежал в сени, но и там, судя по нетронутой тишине, тоже никого не было.
Он спешил. Нужно еще было отвязать быка, соориентироваться, куда, по выражению Боровихи, тесать…
Во дворе, помахивая вяло хвостом, стоял Адольф. От шерсти, зализанной струйками дождя, поднимался пар.
— Ромка, стервец, ты где? — обегая двор, звал Карданов.
Понемногу, откуда-то из глубин его существа, дыхнула паника. Время словно щелкало по вискам, напружинивая и без того взбухшие на них вены.
Ромки нигде не было. Карданов в суматохе вбежал в хлев и тупо уставился в завалы сена.
— Ромик, выходи, немцы сейчас придут. Молчание. Над ним что-то шорохнулось и из щелей неплотно прилегающих друг к другу жердей посыпалась труха. Коровий век шел своим чередом.
И уже Адольф был отвязан и выведен на заднюю сторону дома, уже Боровиха сбегала в стоящую за хлевом уборную — узнать, не отправился ли туда этот странный мальчуган, уже вновь машины затарахтели моторами, а Волчонка все не было.
Когда в доме услышали звуки дизелей, Ромка досматривал свой теплый сон: перелетев вместе с пчелами с духмяной липы на поляну, полную ромашек, он решил подкрепиться. Лег на землю и стал ртом собирать какие-то красные ягоды. Кисло-терпкие, не дающие ни капли сока. И тут он почувствовал безотчетную тревогу: кто-то стоял за ближайшим деревом и наблюдал за ним. Нет, их было больше, и они о чем-то шептались.
Он стал просыпаться, и когда грань между сном и бодрствованием совсем размылась зыбким светом, до него долетело слово «Немцы!». Он обвел избу настороженным взглядом, как будто желая убедить себя, что сон продолжается, но не убедился — слишком тревожные позы были у стоящих у окна людей.
Он окончательно проснулся, и страх, помимо его воли, сдернул с лавочки и вынес на улицу.
Он стал искать спасение, но не зная, где его найти, забежал в хлев и хотел было уже ринуться в гущу сена, однако воспоминание о сеновале в Горюшине, когда в него стреляли, заставило Волчонка повернуть назад. Он подбежал к клети, лег на живот и попытался заползти под строение, да слишком плотно к земле прилегало нижнее бревно. Не проходила в щель голова. Волчонок с неистовой торопливостью, скользя и падая, искал убежище, и ему казалось, что вот сейчас откроются ворота и войдет тот с пороховой дорожкой на щеке.
От предчувствия недоброго в животе у него что-то резануло и тут же ослабло и ему захотелось от всего освободиться. И тут он увидел большую корзину с травой и, не раздумывая, устремился к ней. Лег грудью на край, отчего она наклонилась, затем оттолкнулся ногой от земли и влетел в корзину. И точно жук-скоробей быстро быстро заработал руками, зарываясь и уходя в траву. На дне корзины, поджав к подбородку ноги, он перевернулся и замер.
Сквозь отверстие в плетении виднелась часть двери и крыльца в виде стесанной до половины колоды…
Карданов выскочил за ворота и обежал дом. Окинул взглядом уходящие вниз от избы тропинки, но и они были отчужденно пустынны. Его начала разбирать злость, что, однако, не помешало ему зыркнуть в сторону машин, своим урчанием тревожащих слух.
Цепочка немцев, растягиваясь по всему периметру деревни, готовилась вот-вот сомкнуться. Карданов понял — через 5-6 минут отступление для него будет отрезано.
От бессилия он застонал, сел на крыльцо-колоду и стал неизвестно чего ждать. Ромка видел его тяжелые босые ноги, широко расставленные колени и на них беспокойные руки.
Из дома выбежала Боровиха и в спешке едва не споткнулась о сидевшего на крыльце гостя. В смятении метнулась к хлеву, но вдруг остановилась и подняла кверху голову. Возможно, мысленно сообщалась со своей кормилицей, а может, прощалась с ней. Но нерешительность ее была недолгой: Аниська приблизилась к сложенным у самой избы старым жердям и вытащила из-под них винтовку. Карданов поднял было предупреждающе руку, чтобы остеречь женщину от бессмысленного выверта: он подумал, что она готовится отстреливаться. Но Боровиха, кинув на него ничего не говорящий взгляд, выбежала за ворота.
…Беженец чуть было не заплакал от бессилия, когда за домом раздалась пронзительно агрессивная речь.
Через несколько мгновений во двор ввалились два немца. Первый, в нахлобученной чуть ли не до самых губ каске, подскочил к Карданову и дулом автомата оттеснил его к стене дома.
— Паризан! Паризан… — злорадно сипели губы-жгуты, а руки с силой вдавили ствол автомата в грудь беженца.
— Какой я тебе партизан, укуси тебя муха… Я мирный житель, — отбояривался от немца Карданов.
Он кинул взгляд на второго фашиста и увидел его со спины: кривые, словно у пса-боксера, крепкие ноги, поддерживающие короткое узкое туловище. Он стоял лицом к хлеву и короткими очередями крестил дверь, ведущую на сеновал.
Отстрелявшись, кривоногий отправился в клеть.
— Паризан, — как бы пробуя на вкус чужое слово, повторял тот, что припер Карданова к стене.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48