Он знал работу телохранителей как таблицу умножения, но все же… Иногда бывают исключения. Иногда телохранители оказываются хуже, чем надо, а это очень плохо. Но снайпер был уверен, что в свете последних событий Монголец все же позаботился о хороших телохранителях. Иначе он еще более вонючая задница, чем уже есть.
А дело набирало быстрые обороты, и концерт вот-вот должен был состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно рассчитал. Это самая лучшая позиция, с которой можно вести огонь по мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
А дело действительно набирало обороты. Снайпер взял оружие и припал глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут… Снайпер видел, как Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны быстро шел по холлу.
Миша находился за стеклом входа и был открыт — вряд ли стекло парадного подъезда было пуленепробиваемым, — и снайпер мог запросто поразить мишень. Но он решил действовать наверняка, тем более что сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
Как его учили много лет: «Не позволяй себе даже на мгновение привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени как о человеке» — так он и собирался поступить. Будь мягок: если тебя бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и по левой — ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько некомфортно, потому что в его случае мишень должна была появиться в самое последнее мгновение.
Он приготовился к стрельбе — сейчас Монголец будет выходить. Его палец мягко коснулся спускового крючка, пока просто лег на него. Перекрестие прицела вобрало в себя вход в здание. Люди приближались, некто, неумолимо превращающийся в мишень, переживал свои последние мгновения.
Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
Монголец появился, прикрытый телохранителем. Этот и еще один, крепкий, коротко стриженный. Это не просто охрана, это личные телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд — оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение медлит, еще один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду, на сей раз: «Выходим».
Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер превратился в стальную пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия, чтобы совершить свою смертоносную работу, чтобы в безумном восторге броситься вперед, сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать порох внутри патрона, а дальше стать пулей… Снайпер отключил все эмоции и мышление, и мир больше не существовал.
Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих. Черный шестисотый «мерседес», автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается; снайпер начинает делать выдох, потом задерживает дыхание, перекрестие прицела задерживается на голове Монгольца, потом, словно выполняя каприз снайпера, опускается на его сердце — второе несостоявшееся попадание. Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик…
Прицел снова перемещается, и вот в перекрестии оказывается телохранитель. Потом — второй. Снайпер играет. Этой смертельной игре предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет, он вовсе не играет. Никогда настоящий снайпер не станет играть с оружием. Просто сценарий сегодня другой. Такие дела.
Снайпер снова ловит Монгольца, когда тот начинает садиться в автомобиль. И в момент, когда крепкий, коротко подстриженный телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает курок. Пуля выходит из ствола винтовки и движется сквозь раскаленный воздух. Монголец только что был открыт, но вот, оказывается, кому сегодня предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше уха крепкому, коротко подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
Все. Снайпер ощущает это странное чувство, которое всегда приходит после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.
А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня, крик; они прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон, и куда-то несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.
* * *
Монголец сидел на полу комнаты, и люди, окружающие его, казалось, боялись собственного дыхания. Он сидел на полу и немигающим взором смотрел на фотографию перед собой.
* * *
Сразу после покушения кортеж автомобилей на бешеной скорости понес Монгольца на дачу.
— Что Юра Степанов?
— Все уже, — произнес Роберт Манукян. — Все, ара.
Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:
— Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!
Юра Степанов был личным телохранителем Монгольца уже два года, и сейчас все были уверены, что он закрыл хозяина своим телом. Киллер произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент Юра Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы. И это стоило ему жизни.
— Что же ты, тварь, не дождался… — процедил Монголец и тут же заговорил о погибшем:
— Юра… Роберт, позаботься о его семье.
— Конечно.
— Чтобы до конца жизни нужды не знали!
— Хорошо, Миш.
— До конца жизни. Их или моей.
Роберт Манукян повернулся и посмотрел на Мишу. Тот держался нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь сожаление, что все так сложилось.
— Что делаем с Лютым? — тихо произнес Манукян, но все, кто был в машине, замерли в напряженном ожидании.
— Молчи, Роберт, — бросил Монголец.
— Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.
— Сказал же — молчи.
Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.
— А если это не он? — неожиданно вернулся Монголец к прерванному разговору.
— А кто? — изумленно произнес Манукян. — Ара, ты что, а?
— Мало ли…
— Не тешь себя.
Если применять к штабу Монгольца политические термины, то Роберт Манукян был ястребом. Быстрым и безжалостным. Как когда-то сам Миша Монголец.
Роберт Манукян исходил из соображений, что лучше покарать невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда выступал за жесткие действия.
— Это он, Миша, он. И ты это знаешь.
— Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?
— Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.
Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И он понимал всех остальных. Никому не хотелось новой войны с Лютым. Тем более еще десять дней назад Лютый сам протягивал всем им руку примирения. Но проблема заключалась в другом. Ни Лева Кацман, ни девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша причастен к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что Лева и Роберт были лучшими друзьями, Манукян уверял Кацмана, что Монголец здесь совершенно ни при чем. Может, так оно и было, да за некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные расходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
А дело набирало быстрые обороты, и концерт вот-вот должен был состояться. Снайпер взглянул на солнце и еще раз убедился, что все верно рассчитал. Это самая лучшая позиция, с которой можно вести огонь по мишени. К тому же самая комфортная и безопасная.
А дело действительно набирало обороты. Снайпер взял оружие и припал глазом к окуляру оптического прицела. Вон, идут… Снайпер видел, как Монголец в окружении братвы и с трудом поспевающей за ним охраны быстро шел по холлу.
Миша находился за стеклом входа и был открыт — вряд ли стекло парадного подъезда было пуленепробиваемым, — и снайпер мог запросто поразить мишень. Но он решил действовать наверняка, тем более что сегодня предстояло сыграть в несколько другую игру.
Как его учили много лет: «Не позволяй себе даже на мгновение привязываться к тому, кому собираешься причинить вред. Не думай о мишени как о человеке» — так он и собирался поступить. Будь мягок: если тебя бьют по правой щеке, подставляй левую; если же тебя бьют и по левой — ломай челюсть. Но все же снайпер чувствовал себя несколько некомфортно, потому что в его случае мишень должна была появиться в самое последнее мгновение.
Он приготовился к стрельбе — сейчас Монголец будет выходить. Его палец мягко коснулся спускового крючка, пока просто лег на него. Перекрестие прицела вобрало в себя вход в здание. Люди приближались, некто, неумолимо превращающийся в мишень, переживал свои последние мгновения.
Но вот и все. Сейчас настанет время вести огонь.
Монголец появился, прикрытый телохранителем. Этот и еще один, крепкий, коротко стриженный. Это не просто охрана, это личные телохранители, те, кому предстоит подставить вместо объекта свое тело. А начальник безопасности уже на несколько метров впереди: быстрый взгляд — оценка обстановки, снова подносит рацию к губам, мгновение медлит, еще один быстрый оценивающий взгляд, теперь уже произносит команду, на сей раз: «Выходим».
Они вели Монгольца плотным кольцом. Снайпер превратился в стальную пружину, ту самую, которая сейчас ждала внутри оружия, чтобы совершить свою смертоносную работу, чтобы в безумном восторге броситься вперед, сомкнуть затвор и, ударив по бойку, взорвать порох внутри патрона, а дальше стать пулей… Снайпер отключил все эмоции и мышление, и мир больше не существовал.
Перекрестие прицела медленно сопровождало идущих. Черный шестисотый «мерседес», автомобиль Монгольца. Вот Монголец останавливается; снайпер начинает делать выдох, потом задерживает дыхание, перекрестие прицела задерживается на голове Монгольца, потом, словно выполняя каприз снайпера, опускается на его сердце — второе несостоявшееся попадание. Монгольцу сегодня повезло, крупно повезло, он везунчик…
Прицел снова перемещается, и вот в перекрестии оказывается телохранитель. Потом — второй. Снайпер играет. Этой смертельной игре предстоит продолжаться несколько мгновений. Нет, он вовсе не играет. Никогда настоящий снайпер не станет играть с оружием. Просто сценарий сегодня другой. Такие дела.
Снайпер снова ловит Монгольца, когда тот начинает садиться в автомобиль. И в момент, когда крепкий, коротко подстриженный телохранитель лишь слегка прикрывает Монгольца, снайпер спускает курок. Пуля выходит из ствола винтовки и движется сквозь раскаленный воздух. Монголец только что был открыт, но вот, оказывается, кому сегодня предстояло стать мишенью. Пуля входит чуть выше уха крепкому, коротко подстриженному человеку, прикрывшему собой Монгольца.
Все. Снайпер ощущает это странное чувство, которое всегда приходит после выстрела: удовлетворение или опустошение? Но работа сделана.
А там, внизу, начинаются обычные в таких случаях беготня, крик; они прыгают на ходу в машины, закрывая Монгольца со всех сторон, и куда-то несутся, вовсе не догадываясь, что все уже закончено.
* * *
Монголец сидел на полу комнаты, и люди, окружающие его, казалось, боялись собственного дыхания. Он сидел на полу и немигающим взором смотрел на фотографию перед собой.
* * *
Сразу после покушения кортеж автомобилей на бешеной скорости понес Монгольца на дачу.
— Что Юра Степанов?
— Все уже, — произнес Роберт Манукян. — Все, ара.
Монголец сжал зубы, потом тяжело вздохнул:
— Лютый, сука!.. Что ж ты делаешь?!
Юра Степанов был личным телохранителем Монгольца уже два года, и сейчас все были уверены, что он закрыл хозяина своим телом. Киллер произвел выстрел, когда Монголец садился в машину, но в этот момент Юра Степанов закрыл Монгольца от внешней стороны улицы. И это стоило ему жизни.
— Что же ты, тварь, не дождался… — процедил Монголец и тут же заговорил о погибшем:
— Юра… Роберт, позаботься о его семье.
— Конечно.
— Чтобы до конца жизни нужды не знали!
— Хорошо, Миш.
— До конца жизни. Их или моей.
Роберт Манукян повернулся и посмотрел на Мишу. Тот держался нормально. Ни признаков шока, ни признаков страха. Лишь сожаление, что все так сложилось.
— Что делаем с Лютым? — тихо произнес Манукян, но все, кто был в машине, замерли в напряженном ожидании.
— Молчи, Роберт, — бросил Монголец.
— Его надо доставать прямо сейчас, пока он в больнице.
— Сказал же — молчи.
Монголец прикрыл глаза, и какое-то время ехали молча.
— А если это не он? — неожиданно вернулся Монголец к прерванному разговору.
— А кто? — изумленно произнес Манукян. — Ара, ты что, а?
— Мало ли…
— Не тешь себя.
Если применять к штабу Монгольца политические термины, то Роберт Манукян был ястребом. Быстрым и безжалостным. Как когда-то сам Миша Монголец.
Роберт Манукян исходил из соображений, что лучше покарать невиновного, чем виновный покарает тебя, и всегда выступал за жесткие действия.
— Это он, Миша, он. И ты это знаешь.
— Что, закручивать новую войну? Этого хочешь?
— Нет. Не стоит. Просто добить гада, пока есть возможность.
Лева Кацман сидел молча. Сейчас ему было по-настоящему страшно. И он понимал всех остальных. Никому не хотелось новой войны с Лютым. Тем более еще десять дней назад Лютый сам протягивал всем им руку примирения. Но проблема заключалась в другом. Ни Лева Кацман, ни девяносто процентов окружения Монгольца не знали, был ли Миша причастен к событиям на свадьбе. Это мог знать только Роберт. И несмотря на то что Лева и Роберт были лучшими друзьями, Манукян уверял Кацмана, что Монголец здесь совершенно ни при чем. Может, так оно и было, да за некоторый, не слишком большой, до свадьбы срок они сделали очень крупные расходы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81