— Но это еще не все, — продолжал он. — Фрау Берта берет письмо и дагерротип и несет в кабинет показать мужу. Тот читает послание и, ни слова не говоря, быстро пишет ответ. Фрау Берта заклеивает листок с ответом в другой конверт, надписывает адрес, и послание уходит в Канаду.
На этом месте Эрнест Резерфорд замолчал и, не торопясь, отпил немного из своего бокала. Глоток, еще глоток.
— Месье Эрнест, — жалобным тоном протянула Мария. — Ну, довольно нас с Пьером мучить! Что именно ответил герр Вилли этой женщине из Квебека?
— Ах да, — словно спохватившись, сказал Резерфорд. — Ответ был очень кратким. Профессор Рентген извещал, что не имеет сейчас технической возможности прислать даме по почте несколько икс-лучей, но раз упомянутая дама так верит в современные научные достижения, то пусть присылает герру профессору в конверте свою поясницу…
Мадам Мария Кюри, доктор Сорбонны, прыснула, как девчонка. Ее супруг рассмеялся так заразительно, что и сам Эрнест Резерфорд, поддавшись общему веселью, не смог больше оставаться невозмутимым. На несколько минут дружный смех за столом заглушил робкое треньканье ночных цикад.
— А вы знаете, в чем подлинный смысл этого поучительного анекдота? — спросила у мужчин мадам Кюри, когда всеобщий смех понемногу утих.
— Наверное, в том, что человек уже привык к чудесам науки в наш просвещенный век, — подумав, проговорил месье Пьер. — И теперь человек уверен, что каждое новое открытие может принести ему конкретную пользу в повседневной жизни. Я угадал, Мари?
— Правильно, мой дорогой Пьер, — с улыбкой кивнула мужу мадам Кюри. — Чистой науки, друзья, остается все меньше и меньше. И почему бы не предположить, что рано или поздно и мой скромный труд поможет простым людям…
— И как вы это себе представляете? — полюбопытствовал Резерфорд.
Мария Кюри пожала плечами.
— Пока никак не представляю, — честно призналась она.
Пьер Кюри неожиданно помрачнел.
— Прости меня, Мари, — сказал он. — Но я бы лично хотел, чтобы как раз твое открытие подольше задержалось в области чистой науки. По крайней мере, до конца этого столетия. Потерпишь?
— Пьер, не надо об этом, — с огорчением произнесла мадам Кюри. — Он почему-то считает, — добавила она, обращаясь к Резерфорду, — что в злых руках мой радий может превратиться в оружие, вроде нобелевского динамита. Скажите ему, месье Эрнест, что он ошибается. Ну, пожалуйста!
— Я сам хотел бы ошибиться, — вздохнул Пьер Кюри. — Однако ведь и порох китайцы изобрели не для войны, а для фейерверков. И тот же Нобель наверняка надеялся, что его открытие будет использовано лишь для строительных работ…
— Ваша аналогия весьма условна, — покачал головой Резерфорд. — Радий не способен стать динамитом XX века. Его слишком мало, добыча и очистка его необычайно дороги, а военный эффект его применения я просто не могу себе представить.
— Даже теоретически? — быстро спросил Пьер Кюри.
Как видно, проблема эта внушала ему странное, чуть ли не мистическое беспокойство.
Между тем в саду стемнело. Но двое мужчин и женщина за столом вполне обходились без керосиновой лампы. В середине стола, рядом с конфетной вазочкой и опустевшей бутылкой из-под шампанского, был установлен бронзовый штатив. В штативе была закреплена толстая трубка, изнутри покрытая чем-то вроде сернистого цинка. В трубке находился концентрированный раствор радия, принесенный мадам Кюри из своего рабочего кабинета.
— Даже теоретически не представляете? — взволнованно повторил свой вопрос месье Пьер.
В сумерках свечение радия казалось необычайно ярким, и ночные бабочки уже затеяли вокруг штатива свой бессмысленный хоровод. Пьер Кюри машинально разогнал рукой назойливых бабочек. Резерфорд только сейчас вдруг заметил, что руки профессора Кюри воспалены и покрыты небольшими язвами, как после тяжелого ожога.
— Да, не представляю, — подтвердил Резерфорд. — Во всяком случае, в ближайшие сто лет нет никаких поводов для беспокойства.
Голос его звучал уверенно, а что он думал при этом, не имело значения.

Глава вторая
ВСТРЕТИМСЯ ВОЗЛЕ БОРОДЫ…
И отчего нас здесь не любят?! Когда я поздоровался, голос моего собеседника в телефонной трубке был нежен и приветлив. Когда я назвал свою фамилию, приветливость на том конце провода подернулась ледком вежливого недоумения. Когда же, наконец, я уточнил ведомство, которое представляю, температура голоса Павла Валерьевича Куликова, начальника отдела Курчатовского института, упала до абсолютного нуля. До минус двухсот семидесяти трех градусов по Цельсию — если, конечно, школьный учебник физики не привирает.
— Ваше… учреждение интересуется чем-то конкретным? — холодно обронил господин Куликов. Каждое его слово аккуратной отполированной ледышкой вылетало из трубки и со звоном падало на мой рабочий стол. Как будто Куликов был не человеком, а Дедом Морозом или, на худой конец, электрофризером. Особенно убийственной выглядела пауза после первой ледышки: Павел Валерьевич словно бы раздумывал, учреждением ли на самом деле является наш Минбез. Или, может быть, так — местом сходняка преступной кодлы в погонах и без, просто мечтающей свести на нет всех ядерных физиков, которые имели несчастье называться Павликами.
«Что вы, господин Куликов, — хотелось мне ответить. — Ну какие у нашего учреждения могут быть конкретные интересы? Мы ведь просто так приходим на службу, открываем телефонный справочник Москвы на любой странице, звоним наугад — вдруг попадется хороший человек. И тогда мы его — цап-царап…»
— Увы, господин Куликов, — вместо этого ответил я в трубку. — Дело более чем конкретное. Я занимаюсь убийством вашего бывшего коллеги Фролова и хотел бы поговорить с вами о…
— Понял-понял, — перебил меня Павел Валерьевич. К счастью, уже совершенно нормальным тоном, свободным ото льда. Фамилия Фролов сумела-таки разморозить холодильник. — С этого и надо было начинать. Конечно, приезжайте. Как приедете, позвоните мне из вестибюля по внутреннему, один — семьдесят два, и мы с вами встретимся возле бороды.
— Возле чего? — мне показалось, что я ослышался.
Однако господин Куликов, очевидно, счел свое объяснение исчерпывающим и успел повесить трубку. Позвонить вторично я уже не решился, боясь вновь нарваться на морозильную камеру. Ладно, подумал я, как-нибудь разберусь на месте. В крайнем случае, спрошу. Воображение уже мигом нарисовало мне предполагаемое место встречи: что-то вроде столба для объявлений, к которому в качестве опознавательного знака приклеена (прибита?) чья-то борода. Наподобие той что носит наш Дядя Саша, капитан Филиков.
Вспомнив о Филикове, я вышел из своего кабинета и постучался в соседний, с косо висящим номером 19.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103