— Горсправка? — переспросил он. — Вроде был киоск на углу Ленина и Горького. То бишь теперь Московской и… Горького. В общем, рядом с площадью Революции. Вернее, я хотел сказать — с Театральной площадью. Черт с этими названиями…
«Так-так, — похвалил я самого себя за догадливость. — Значит, Театральная. Где же, интересно, там театр?»
Вопрос этот задать я уже не успел. Мы неожиданно приехали, и Евгений, не дожидаясь окончательной остановки вагона, уже выкатился из купе. На прощание он помахал мне рукой — и скрылся. В окно купе я успел заметить, как мой бывший сосед в окружении встречающих — по виду таких же, как и он, попов-расстриг с портфельчиками — проследовал по перрону. В руке у него была новая бутылка с пивом… Я сглотнул слюну, подхватил свой легкий чемоданчик системы дипломат и тоже покинул свое купе. Я нарочно замедлил шаг, поскольку впереди меня оказался раненбургский Ван Гог, который трудолюбиво тащил к выходу из вагона свое хозяйство — рюкзачок, этюдник и полотно с едоками цветов. При свете дня картина показалась мне еще более безумной, да еще и чрезвычайно аляповатой по цвету. Вполне возможно, что живописец, ко всему прочему, был еще и дальтоником. Беда, как известно, не приходит одна.
Я еще немного выждал, чтобы покинуть вагон не сразу вслед за художником, а несколько позже. Если он и вправду прибыл на выставку «Творчество душевнобольных», то его могут встречать санитары, а заодно заграбастать и меня, до кучи. В тот момент, как творец-дальтоник вышел из вагона, раздались громкие крики. Я решил было, что санитары уже вяжут живописца, а он вырывается, бьет их этюдником, кричит и явно намеревается отхватить кому-нибудь ухо.
Но я ошибался самым фатальным образом. Это были приветственные крики. Когда я, опасливо оглядываясь, ступил с вагонной лестнички на саратовскую землю, живописца уже обступила возбужденная толпа. Не слишком большая, человек примерно из пяти. Свою малочисленность толпа, однако, искупала радостными воплями. Особенно надрывался некто, заросший бородой по самые уши.
— Мы счастливы, — самозабвенно орал он, — что из далекого Раненбурга наш город посетил знаменитый… — Фамилия знаменитости потонула в новых криках.
Мне, правда, послышалось что-то вроде Левитана, но я предпочел счесть это обычной слуховой галлюцинацией. Надо было побыстрее уносить отсюда ноги. Граждане, встречающие приезжего психа, также, видимо, были психами. Вот-вот могла подъехать карета с красными крестами для погрузки раненбургского гостя, местных его почитателей, а заодно и картины. Большая такая карета, размером с автобус. В маленькую все не войдут…
Я шмыгнул в здание вокзала, спустился куда-то по лестнице и неожиданно оказался перед огромным прилавком. На одном конце прилавка продавали коньяк и туалетную бумагу. На другом — сигареты и презервативы. Посередине располагался книжный развал.
Саратов — город контрастов, подумал я. Как и Москва. Как и Россия. Мы живем в самое интересное время, потомки еще будут нам завидовать. Если, конечно, у нас хватит сил и желания оставить после себя какое-нибудь потомство. Я вздохнул и вспомнил свою Ленку, к которой так и не успел заехать ни позавчера, ни вчера. Лично у меня все-таки было желание оставить потомство и силы еще были, но вот у нее — не уверен. По крайней мере, когда я сообщил ей по телефону о срочной командировке в город N, она восприняла эту новость с обидным равнодушием. Надолго? — только и спросила она. По обстоятельствам, — туманно ответил я, поскольку сам не знал. Счастливо съездить, — с этими словами она повесила трубку, оставив меня гадать: то ли ей действительно безразлично, в Москве я или в Тьмутаракани, то ли она досадует, что я сваливаю неведомо куда от нее, Ленки. Если досадует — значит, любит. Не купить ли ей какой-нибудь гостинец?
Машинально я окинул взглядом прилавок. Сигареты были индийские, презервативы — польские, коньяк — греческий и очень дорогой. Местного производства была, кажется, только туалетная бумага. Для подарка все это точно не годится. Я перелистал выставленные книжки. Если спрос и впрямь определяет предложение, то саратовцы обязаны были обожать только двух авторов — неких Стивена Макдональда (кажется, американца) и Георгия Черника (определенно соотечественника). Американца я даже листать не стал, только поглядел на обложку: выпученный глаз и пистолетное дуло. Этого добра у нас и в жизни хватает. В случае с Черником я продвинулся немного дальше — рассмотрел название. Книга называлась «Кремлины», и я тут же вспомнил, что слышал про эту книгу не далее как вчера от напарничка Юлия. Это дало мне основания немедленно вернуть том на исходную позицию. То, что могло понравиться Юлию, — не могло бы понравиться нормальному человеку. Полным-полно психов, что в Саратове, что в Москве. К черту!
Воспоминания о моем напарничке вынудили меня поскорее покинуть здание вокзала и направиться к троллейбусной остановке. Надо было спешить: Юлий мог прилететь всего через каких-то несколько часов, и мне за это время обязательно надо было найти эту Селиверстову — первую военную любовь беглого Лебедева. А там, чем черт не шутит, отыщется и он сам.
По дороге от вокзала к троллейбусу произошла еще одна волнующая встреча. Тип, стоящий спиной к вокзалу на гранитном (или базальтовом?) постаменте, показался мне необычайно знакомым. Это меня заинтриговало, поскольку никаких саратовских деятелей я не знал. Для удовлетворения своего профессионального любопытства я нарочно избрал самый кружной путь к остановке — специально чтобы взглянуть на памятник анфас.
Фигура оказалась и вправду знакомой.
«Здравствуйте, Феликс Эдмундович, — мысленно поздоровался я. — Какими судьбами?»
Здешний Дзержинский промолчал. По сравнению с нашим Феликсом, который вот уже почти два года не маячил перед окнами нашей конторы на Лубянке, саратовский был хлипковат. И одет он был не в шинель, а во френчик и галифе. И руку держал как-то на излете — не устрашающе, но приглашающе. Должно быть, приглашал он саратовцев воспользоваться услугами железнодорожного транспорта.
Чугунный Феликс был единственным чекистом, который счел нужным меня встретить. Другие местные чекисты не были в курсе моей поездки сюда. Обычно мы предупреждаем территориальные управления в случае подобных визитов, но в этот раз мне хотелось сохранить инкогнито. К тому же в провинции на человека из Москвы всегда смотрят, как на немного ревизора. Ну и не надо: тихо найду всех, кого мне нужно. Тихо уеду, никого не потревожив. Паситесь, мирные народы. Макса Лаптева не интересует ваша финансовая отчетность и данные по расходу патронов и магнитофонной ленты.
Подошел троллейбус под номером 1, я еще раз сверился с картой и потом залез в салон.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103