Что мне делать с чужим блокнотом, я еще не сообразил, зато точно знал, что я сейчас сделаю с ключами от иномарки: проехав километра два, я вышвырнул их из окна. Пусть выбираются сами. После солнечного удара и космического полета толстяк и очкастый сегодня уже не способны продолжать свои грабежи. А к завтрашнему дню, глядишь, — не только очухаются, но и одумаются. Поймут, что разбойничать грешно. И все такое.
Примерно так я рассуждал, пока вел свой «жигуль» по шоссе, потом по проспекту, а потом по сложному лабиринту московских улиц. Кто сказал, что все дороги ведут в Рим? Ошибаетесь: все дороги ведут к нам, на Лубянку (бывш. Лубянку). Там я к трем часам пополудни и очутился, перехватив по дороге разве что пару гамбургеров и стаканчик чего-то пузырящегося, с запахом апельсина.
Народа в Управлении в эти часы было на редкость мало, даже Филиков куда-то испарился. Из всех знакомых в нашем коридоре мне попался только тихий Потанин, который тихо пискнул «Здра…», мышкой пробежал в свой кабинет номер 13 и закрылся там.
Сиеста, подумал я. Полный штиль. Все отдыхают. А я, простите, чем хуже других? Возьму и сделаю перерыв на пару часиков. Сейчас позвоню Ленке и скажу, что у меня тайм-аут и я желаю к ней приехать. Ленка, конечно, скажет недовольным тоном, что о таких вещах надо предупреждать заранее, что у нее дома нечего жрать, что ей надо заниматься и вечерний институт ничем не лучше дневного, наоборот, стипендию не платят. «Так что, мне не приезжать?» — тогда спрошу я и Ленка скажет, что ладно, кажется, есть хлеб, какие-то консервы и полбутылки ликера, который у нас остался с прошлого раза… И что, в принципе, она не будет так уж сильно возражать, если Максим Лаптев заглянет на четверть часа.
Я вошел в свой кабинет и набрал Ленкин номер. Черт, занято. Я набрал вторично. Тот же результат. Наверное, она, как всегда, болтает со Светланой. Это ее лучшая подруга, у которой есть идефикс — нас с Ленкой поженить. Самое главное, что я-то не возражаю…
Я снова набрал Ленкин номер. По-прежнему занято. Хорошо, тогда сделаем еще одно служебное дело. Я полистал свой настольный справочник, нашел с десяток телефонов «Московского листка». Отдел науки, где, по идее, должна сидеть Мария Бурмистрова, — длинные гудки. Отдел культуры — длинные гудки. Отдел информации — то же самое. Должно быть, в «Московском листке» тоже была сиеста и полное безлюдье. Отчаявшись, я набрал последний оставшийся номер — главного редактора, господина Боровицкого Станислава Леонидовича.
Трубку неожиданно подняли.
— Боровицкий, — сказал невыразительный голос. Я поздоровался, представился и назвал ведомство, в котором работаю.
— А-а, ГБ… — все так же безо всякого выражения протянул голос Боровицкого. — Вы-то что от нас сегодня хотите?
— Только справочку, — предупредительно сказал я. — Мы хотим узнать, когда в вашей газете выйдет первый очерк Марии Бурмистровой из цикла «Русский атом».
На другом конце трубки повисло молчание. Мне даже показалось, что связь прервалась.
— Алло! — произнес я в трубку. — Алло! Станислав Леонидович…
— Слышу, — невыразительным тоном проговорил Боровицкий. Мне почудилось вдруг, что там, на другом конце провода что-то булькает.
— Так мы хотим узнать, — терпеливо повторил я, — когда…
— Никогда, — вяло и как-то буднично произнес Боровицкий. — Никогда не выйдет. Маша умерла.
Ретроспектива 2
12 октября 1921 года, Берлин
Заскрипели половицы в коридоре, все ближе, ближе. Наконец, в дверь деликатно постучали.
Отто отложил перо, досадливо взглянул на недописанную страницу, потом со вздохом сказал:
— Да-да, фрау Бюхнер! Заходите.
Фрау Бюхнер осторожно приоткрыла дверь, просунула голову и, с почтением посмотрев на рабочий стол, заставленный пробирками, прошептала:
— Герр профессор, я иду на рынок…
— Ну, так в чем же дело? — нетерпеливо спросил Отто, искоса поглядывая на свой наполовину исписанный листок. Темно-синяя клякса, слетевшая с кончика пера, угодила прямо в середину написанной строки. Клякса напоминала голову сэра Вильяма Рамзая в профиль: аристократический нос, надменно поджатые губы, бетховенская копна седых волос. Сэр Вильям всегда называл его «мой мальчик». «Мой мальчик, ты опять разбил спектральную трубку? — Да, сэр, но университетский стеклодув… — Ладно, не огорчайся. Стекло бьется к удаче. Завтра повторим опыт». Отто аккуратно промокнул кляксу, отчего шевелюра сэра Вильяма сделалась еще более пышной. «Ну вот я и не мальчик, — подумал Отто. — Мне сорок два года, я ординарный профессор Берлинского университета… И что же?»
Фрау Бюхнер возле двери осторожно кашлянула.
— Деньги кончились, герр профессор, — трагическим шепотом проговорила она. — Вы вчера изволили попросить спаржу, а зеленщик со вчерашнего дня перестал отпускать в долг. И молочник сказал мне, что в стране инфляция и даже для постоянных клиентов он вынужден отменить кредит. Я знаю место, где все дешевле и можно поторговаться, но там требуют наличные…
Отто в последний раз тоскливо взглянул на формулу оборванную на середине, на бледную кляксу рядом с формулой и затем поднялся из-за стола. Утро было потеряно для работы, хотя экономка была тут совершенно ни при чем. Легко было поставить эксперимент и даже получить впечатляющий результат. Но чтобы согласовать этот результат с аксиомами теоретической физики… Майн готт! Проще пересмотреть аксиомы.
— Всем нужны наличные, фрау Бюхнер, — ворчливо заметил он, подходя к конторке. — Только в нашем университете почему-то считают, будто физики настолько невежественны во всех остальных областях науки, что не знают ничего про инфляцию. Поэтому ассистент на кафедре германской филологии получает в три раза больше, чем у нас. Конечно, у него тяжелая работа: он переставляет манускрипты с места на место. А у нас ассистент всего лишь балуется с изотопами.
— Безобразие! — немедленно поддакнула экономка.
Она смутно разбиралась в научных тонкостях и едва ли бы, наверное, смогла отличить физика от филолога. Но в правоту герра Отто она верила неукоснительно.
Отто старательно пересчитал кредитки и протянул толстую пачку фрау Бюхнер. Та с готовностью подставила свою потертую зеленую сумку, с которой ходила за покупками. В кошельке нынешние деньги давно уже не помещались.
— Здесь пять тысяч, — объявил профессор экономке. — На сегодня хватит, как вы думаете?
Фрау Бюхнер добросовестно зашевелила губами, производя сложные расчеты. Лоб ее покрылся складками.
— Маргарин — шестьсот марок, — забормотала она, уставившись куда-то в потолок. — Хлеб — двести, спаржа — триста семьдесят с учетом долга… И еще мяснику, и купить картофеля на рынке…
— Не забудьте про столовое вино, — напомнил Отго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Примерно так я рассуждал, пока вел свой «жигуль» по шоссе, потом по проспекту, а потом по сложному лабиринту московских улиц. Кто сказал, что все дороги ведут в Рим? Ошибаетесь: все дороги ведут к нам, на Лубянку (бывш. Лубянку). Там я к трем часам пополудни и очутился, перехватив по дороге разве что пару гамбургеров и стаканчик чего-то пузырящегося, с запахом апельсина.
Народа в Управлении в эти часы было на редкость мало, даже Филиков куда-то испарился. Из всех знакомых в нашем коридоре мне попался только тихий Потанин, который тихо пискнул «Здра…», мышкой пробежал в свой кабинет номер 13 и закрылся там.
Сиеста, подумал я. Полный штиль. Все отдыхают. А я, простите, чем хуже других? Возьму и сделаю перерыв на пару часиков. Сейчас позвоню Ленке и скажу, что у меня тайм-аут и я желаю к ней приехать. Ленка, конечно, скажет недовольным тоном, что о таких вещах надо предупреждать заранее, что у нее дома нечего жрать, что ей надо заниматься и вечерний институт ничем не лучше дневного, наоборот, стипендию не платят. «Так что, мне не приезжать?» — тогда спрошу я и Ленка скажет, что ладно, кажется, есть хлеб, какие-то консервы и полбутылки ликера, который у нас остался с прошлого раза… И что, в принципе, она не будет так уж сильно возражать, если Максим Лаптев заглянет на четверть часа.
Я вошел в свой кабинет и набрал Ленкин номер. Черт, занято. Я набрал вторично. Тот же результат. Наверное, она, как всегда, болтает со Светланой. Это ее лучшая подруга, у которой есть идефикс — нас с Ленкой поженить. Самое главное, что я-то не возражаю…
Я снова набрал Ленкин номер. По-прежнему занято. Хорошо, тогда сделаем еще одно служебное дело. Я полистал свой настольный справочник, нашел с десяток телефонов «Московского листка». Отдел науки, где, по идее, должна сидеть Мария Бурмистрова, — длинные гудки. Отдел культуры — длинные гудки. Отдел информации — то же самое. Должно быть, в «Московском листке» тоже была сиеста и полное безлюдье. Отчаявшись, я набрал последний оставшийся номер — главного редактора, господина Боровицкого Станислава Леонидовича.
Трубку неожиданно подняли.
— Боровицкий, — сказал невыразительный голос. Я поздоровался, представился и назвал ведомство, в котором работаю.
— А-а, ГБ… — все так же безо всякого выражения протянул голос Боровицкого. — Вы-то что от нас сегодня хотите?
— Только справочку, — предупредительно сказал я. — Мы хотим узнать, когда в вашей газете выйдет первый очерк Марии Бурмистровой из цикла «Русский атом».
На другом конце трубки повисло молчание. Мне даже показалось, что связь прервалась.
— Алло! — произнес я в трубку. — Алло! Станислав Леонидович…
— Слышу, — невыразительным тоном проговорил Боровицкий. Мне почудилось вдруг, что там, на другом конце провода что-то булькает.
— Так мы хотим узнать, — терпеливо повторил я, — когда…
— Никогда, — вяло и как-то буднично произнес Боровицкий. — Никогда не выйдет. Маша умерла.
Ретроспектива 2
12 октября 1921 года, Берлин
Заскрипели половицы в коридоре, все ближе, ближе. Наконец, в дверь деликатно постучали.
Отто отложил перо, досадливо взглянул на недописанную страницу, потом со вздохом сказал:
— Да-да, фрау Бюхнер! Заходите.
Фрау Бюхнер осторожно приоткрыла дверь, просунула голову и, с почтением посмотрев на рабочий стол, заставленный пробирками, прошептала:
— Герр профессор, я иду на рынок…
— Ну, так в чем же дело? — нетерпеливо спросил Отто, искоса поглядывая на свой наполовину исписанный листок. Темно-синяя клякса, слетевшая с кончика пера, угодила прямо в середину написанной строки. Клякса напоминала голову сэра Вильяма Рамзая в профиль: аристократический нос, надменно поджатые губы, бетховенская копна седых волос. Сэр Вильям всегда называл его «мой мальчик». «Мой мальчик, ты опять разбил спектральную трубку? — Да, сэр, но университетский стеклодув… — Ладно, не огорчайся. Стекло бьется к удаче. Завтра повторим опыт». Отто аккуратно промокнул кляксу, отчего шевелюра сэра Вильяма сделалась еще более пышной. «Ну вот я и не мальчик, — подумал Отто. — Мне сорок два года, я ординарный профессор Берлинского университета… И что же?»
Фрау Бюхнер возле двери осторожно кашлянула.
— Деньги кончились, герр профессор, — трагическим шепотом проговорила она. — Вы вчера изволили попросить спаржу, а зеленщик со вчерашнего дня перестал отпускать в долг. И молочник сказал мне, что в стране инфляция и даже для постоянных клиентов он вынужден отменить кредит. Я знаю место, где все дешевле и можно поторговаться, но там требуют наличные…
Отто в последний раз тоскливо взглянул на формулу оборванную на середине, на бледную кляксу рядом с формулой и затем поднялся из-за стола. Утро было потеряно для работы, хотя экономка была тут совершенно ни при чем. Легко было поставить эксперимент и даже получить впечатляющий результат. Но чтобы согласовать этот результат с аксиомами теоретической физики… Майн готт! Проще пересмотреть аксиомы.
— Всем нужны наличные, фрау Бюхнер, — ворчливо заметил он, подходя к конторке. — Только в нашем университете почему-то считают, будто физики настолько невежественны во всех остальных областях науки, что не знают ничего про инфляцию. Поэтому ассистент на кафедре германской филологии получает в три раза больше, чем у нас. Конечно, у него тяжелая работа: он переставляет манускрипты с места на место. А у нас ассистент всего лишь балуется с изотопами.
— Безобразие! — немедленно поддакнула экономка.
Она смутно разбиралась в научных тонкостях и едва ли бы, наверное, смогла отличить физика от филолога. Но в правоту герра Отто она верила неукоснительно.
Отто старательно пересчитал кредитки и протянул толстую пачку фрау Бюхнер. Та с готовностью подставила свою потертую зеленую сумку, с которой ходила за покупками. В кошельке нынешние деньги давно уже не помещались.
— Здесь пять тысяч, — объявил профессор экономке. — На сегодня хватит, как вы думаете?
Фрау Бюхнер добросовестно зашевелила губами, производя сложные расчеты. Лоб ее покрылся складками.
— Маргарин — шестьсот марок, — забормотала она, уставившись куда-то в потолок. — Хлеб — двести, спаржа — триста семьдесят с учетом долга… И еще мяснику, и купить картофеля на рынке…
— Не забудьте про столовое вино, — напомнил Отго.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103