Ты не похож на них…
Иван ничего не ответил, размышляя о чем-то о своем. Стрельцов тоже задумался, проигрывая в уме варианты прорыва через линию фронта. И когда Иван снова заговорил, он не сразу понял, о чем тот говорит…
— Ить я, товарищ капитан, не всегда был уголовником. Просто так сложилась моя судьба, что мне пришлось попасть в лагеря. Я не был ни убийцей, ни насильником, ни вором, а вот же пришлось… Правду люди говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся…
— А сколько тебе лет, Иван? — вдруг поинтересовался Стрельцов.
— Сорок два, товарищ капитан.
— Я думал, больше.
Иван пожал плечами.
— Отдых в лагерях пошел мне на пользу. Прекрасная природа, работа на свежем воздухе в любую погоду — и в дождь, и в снег, в жару и в трескучие морозы…
— А чем ты занимался до того, как попал в тюрьму?
Иван помолчал некоторое время, потом ответил:
— Был секретарем партийной ячейки в своем хуторе!
Стрельцов, удивленный до глубины души, чуть ли не всем телом повернулся к нему.
— Как же ты умудрился загреметь в тюрьму?
Иван оторвался от дороги и посмотрел на Стрельцова.
— А вам-то это зачем, товарищ капитан?
— Как зачем?.. Ну, скажем так, я хочу понять, что ты за человек, Востряков…
Иван опять вернулся к дороге, помолчал немного, потом ответил:
— До того, как я попал в тюрьму, у меня было все… В гражданскую я кровь проливал за Советскую власть, имел награды, потом в составе чоновского отряда громил банды. Вернувшись в родной хутор, стал секретарем партячейки. У меня была идея… Потом меня сняли с должности и выгнали из партии…
— За что? — удивился Стрельцов.
Иван горько усмехнулся.
— Были у нас в райкоме, как их потом обозвали, левые троцкисты. Не нравилось им, какую политику я проводил на хуторе, что прижимал кулаков, говорил правду в лицо… Может, ежели б я не попал в тюрьму, меня бы и восстановили, но…
— Так как же, все-таки, ты туда попал?
— Как?.. У меня была девушка, я ее дюже любил и продолжаю любить до сих пор. Она была дочерью кулака, его потом объявили врагом Советской власти. Защищая ее, я убил человека… Теперича вы понимаете, товарищ капитан, почему мне нельзя в партию?
— Теперь понимаю, Иван. Ну, ладно, дай нам только попасть к своим, мы что-нибудь придумаем! Воюешь ты хорошо, можно сказать, герой гражданской войны. Я добьюсь, чтобы тебя восстановили в партии!
Иван покачал головой.
— Пустое это, товарищ капитан. Не добьетесь вы ничего…
— Это еще почему? — возмутился Стрельцов.
— Потому что с тех пор, как я освободился, надо мной все время висит мое прошлое. Может, для окружающих это и незаметно, но там, — Иван ткнул пальцем вверх, — помнят об этом. И на гражданке, и на войне…
— Посмотрим, — твердо сказал Стрельцов, решив все-таки добиться своего, хотя где-то в глубине души и понимал, что Иван прав…
К утру они выбрались на шоссе, которое даже в такое раннее время было забито немецкими войсками. И Иван, и Стрельцов молчали, думая каждый о своем. Иван никак не мог понять, что подвигло его на откровенность с этим человеком. Он не любил распространяться на эту тему. Каждый раз, когда он кому-нибудь говорил о своем прошлом, отношения с этим человеком начинали портиться. Иван чувствовал, как начинали избегать его, и он, в конце концов, научился молчать. Однако Стрельцов воспринял его исповедь не так, как другие. В нем Иван нашел отклик и понимание, которых ему так не хватало все это время…
Ему приходилось лавировать между скоплениями техники и людей, но, к счастью, их ни разу не остановили. Постепенно стал слышен гул канонады. Приближался фронт…
Вот и та самая развилка, на которой санитарный грузовик должен был свернуть в сторону. На перекрестке стоял наряд полевой жандармерии, один из немцев указывал рукой, чтобы они поворачивали. А линия фронта была уже совсем близко…
— Давай, жми на газ! — крикнул Стрельцов, передергивая затвор автомата.
Иван переключил передачу и рванул вперед. Немцы еле успели отскочить в сторону от мчащегося грузовика, и сразу же открыли по нему огонь из автоматов. В ответ из кузова послышалась стрельба укрывшихся там бойцов…
Иван посмотрел в зеркало заднего вида. Их преследовало несколько мотоциклов, немцы, сидевшие в них вели огонь по грузовику, а бойцы отстреливались. Иван выжимал из машины все, что возможно, моля Бога о том, чтобы никого из детей не задело пулями. Он знал о том, что Стрельцов проинструктировал их, что в случае прорыва они должны лечь на пол и не поднимать головы. Но пуля не выбирает, и он волновался, со своей стороны стараясь сделать все, чтобы уберечь детей…
На полном ходу грузовик ворвался на передовые позиции. Они попали как раз на затишье, когда обе стороны отходят от предыдущей атаки и готовятся к новой. Перед позициями войск Красной Армии дымили сгоревшие немецкие танки, свежие силы немцев накапливались в лощине, готовясь к наступлению. Грузовик, как вихрь, промчался мимо ошарашенных вражеских солдат и запрыгал на кочках и ухабах, направляясь через линию фронта…
Немцы очень быстро опомнились и открыли огонь из всех видов оружия по машине. Иван почувствовал, как что-то горячее ударило его в левый бок. Потом пришла сильная боль, сознание начало мутиться. Он почувствовал, как жизнь уходит из него…
— Иван, спаси нашу дочь! — услышал он голос Дарьи.
Он повернул голову. На том месте, где должен был сидеть Стрельцов, находилась Дарья, такая, какой он помнил ее в дни своей молодости.
— Дарьюшка! — прошептал Иван, чувствуя, как слабеют руки и ноги, а глаза застилает какой-то туман. — Кажись, зацепило меня серьезно…
— Держись, милый! Ты должен доехать!
Он почувствовал вдруг, что ему стало легче. Голова прояснилась, хотя боль продолжала терзать его тело. Иван стиснул зубы и крепче вцепился в баранку.
Немцы открыли огонь из пушек и минометов. Впереди и по сторонам от машины земля взлетала в воздух от разрывов. Иван кидал грузовик из стороны в сторону, резко тормозил и сразу же срывался снова, с каждой секундой приближаясь все ближе и ближе к позициям Красной Армии. Бойцы не стреляли по машине, видимо, поняли, что не зря немцы открыли огонь…
Ивану удалось довести грузовик до позиций Красной Армии. Некоторое время он еще ехал по инерции, потом резко нажал на тормоз, и машина остановилась. Сильная слабость опять охватила все члены его тела, он не мог даже снять руки с баранки.
— Ванечка! — услышал он опять голос Дарьи. — Прости меня, любимый! Не уберегла тебя и на этот раз!
— Не извиняйся, — ответил ей Иван. — Все хорошо… Главное, что наша Настенька жива…
— Спасибо тебе, Ванечка. Прощай!
Она потянулась к нему, обвила руками его шею и поцеловала.
— Я ить тебя до се люблю, Дарьюшка… Вишь, как оно вышло… Знать, не судьба нам быть вместе…
— Прости меня…
Черты Дарьи расплылись, кабина тоже куда-то уплыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51
Иван ничего не ответил, размышляя о чем-то о своем. Стрельцов тоже задумался, проигрывая в уме варианты прорыва через линию фронта. И когда Иван снова заговорил, он не сразу понял, о чем тот говорит…
— Ить я, товарищ капитан, не всегда был уголовником. Просто так сложилась моя судьба, что мне пришлось попасть в лагеря. Я не был ни убийцей, ни насильником, ни вором, а вот же пришлось… Правду люди говорят: от сумы и от тюрьмы не зарекайся…
— А сколько тебе лет, Иван? — вдруг поинтересовался Стрельцов.
— Сорок два, товарищ капитан.
— Я думал, больше.
Иван пожал плечами.
— Отдых в лагерях пошел мне на пользу. Прекрасная природа, работа на свежем воздухе в любую погоду — и в дождь, и в снег, в жару и в трескучие морозы…
— А чем ты занимался до того, как попал в тюрьму?
Иван помолчал некоторое время, потом ответил:
— Был секретарем партийной ячейки в своем хуторе!
Стрельцов, удивленный до глубины души, чуть ли не всем телом повернулся к нему.
— Как же ты умудрился загреметь в тюрьму?
Иван оторвался от дороги и посмотрел на Стрельцова.
— А вам-то это зачем, товарищ капитан?
— Как зачем?.. Ну, скажем так, я хочу понять, что ты за человек, Востряков…
Иван опять вернулся к дороге, помолчал немного, потом ответил:
— До того, как я попал в тюрьму, у меня было все… В гражданскую я кровь проливал за Советскую власть, имел награды, потом в составе чоновского отряда громил банды. Вернувшись в родной хутор, стал секретарем партячейки. У меня была идея… Потом меня сняли с должности и выгнали из партии…
— За что? — удивился Стрельцов.
Иван горько усмехнулся.
— Были у нас в райкоме, как их потом обозвали, левые троцкисты. Не нравилось им, какую политику я проводил на хуторе, что прижимал кулаков, говорил правду в лицо… Может, ежели б я не попал в тюрьму, меня бы и восстановили, но…
— Так как же, все-таки, ты туда попал?
— Как?.. У меня была девушка, я ее дюже любил и продолжаю любить до сих пор. Она была дочерью кулака, его потом объявили врагом Советской власти. Защищая ее, я убил человека… Теперича вы понимаете, товарищ капитан, почему мне нельзя в партию?
— Теперь понимаю, Иван. Ну, ладно, дай нам только попасть к своим, мы что-нибудь придумаем! Воюешь ты хорошо, можно сказать, герой гражданской войны. Я добьюсь, чтобы тебя восстановили в партии!
Иван покачал головой.
— Пустое это, товарищ капитан. Не добьетесь вы ничего…
— Это еще почему? — возмутился Стрельцов.
— Потому что с тех пор, как я освободился, надо мной все время висит мое прошлое. Может, для окружающих это и незаметно, но там, — Иван ткнул пальцем вверх, — помнят об этом. И на гражданке, и на войне…
— Посмотрим, — твердо сказал Стрельцов, решив все-таки добиться своего, хотя где-то в глубине души и понимал, что Иван прав…
К утру они выбрались на шоссе, которое даже в такое раннее время было забито немецкими войсками. И Иван, и Стрельцов молчали, думая каждый о своем. Иван никак не мог понять, что подвигло его на откровенность с этим человеком. Он не любил распространяться на эту тему. Каждый раз, когда он кому-нибудь говорил о своем прошлом, отношения с этим человеком начинали портиться. Иван чувствовал, как начинали избегать его, и он, в конце концов, научился молчать. Однако Стрельцов воспринял его исповедь не так, как другие. В нем Иван нашел отклик и понимание, которых ему так не хватало все это время…
Ему приходилось лавировать между скоплениями техники и людей, но, к счастью, их ни разу не остановили. Постепенно стал слышен гул канонады. Приближался фронт…
Вот и та самая развилка, на которой санитарный грузовик должен был свернуть в сторону. На перекрестке стоял наряд полевой жандармерии, один из немцев указывал рукой, чтобы они поворачивали. А линия фронта была уже совсем близко…
— Давай, жми на газ! — крикнул Стрельцов, передергивая затвор автомата.
Иван переключил передачу и рванул вперед. Немцы еле успели отскочить в сторону от мчащегося грузовика, и сразу же открыли по нему огонь из автоматов. В ответ из кузова послышалась стрельба укрывшихся там бойцов…
Иван посмотрел в зеркало заднего вида. Их преследовало несколько мотоциклов, немцы, сидевшие в них вели огонь по грузовику, а бойцы отстреливались. Иван выжимал из машины все, что возможно, моля Бога о том, чтобы никого из детей не задело пулями. Он знал о том, что Стрельцов проинструктировал их, что в случае прорыва они должны лечь на пол и не поднимать головы. Но пуля не выбирает, и он волновался, со своей стороны стараясь сделать все, чтобы уберечь детей…
На полном ходу грузовик ворвался на передовые позиции. Они попали как раз на затишье, когда обе стороны отходят от предыдущей атаки и готовятся к новой. Перед позициями войск Красной Армии дымили сгоревшие немецкие танки, свежие силы немцев накапливались в лощине, готовясь к наступлению. Грузовик, как вихрь, промчался мимо ошарашенных вражеских солдат и запрыгал на кочках и ухабах, направляясь через линию фронта…
Немцы очень быстро опомнились и открыли огонь из всех видов оружия по машине. Иван почувствовал, как что-то горячее ударило его в левый бок. Потом пришла сильная боль, сознание начало мутиться. Он почувствовал, как жизнь уходит из него…
— Иван, спаси нашу дочь! — услышал он голос Дарьи.
Он повернул голову. На том месте, где должен был сидеть Стрельцов, находилась Дарья, такая, какой он помнил ее в дни своей молодости.
— Дарьюшка! — прошептал Иван, чувствуя, как слабеют руки и ноги, а глаза застилает какой-то туман. — Кажись, зацепило меня серьезно…
— Держись, милый! Ты должен доехать!
Он почувствовал вдруг, что ему стало легче. Голова прояснилась, хотя боль продолжала терзать его тело. Иван стиснул зубы и крепче вцепился в баранку.
Немцы открыли огонь из пушек и минометов. Впереди и по сторонам от машины земля взлетала в воздух от разрывов. Иван кидал грузовик из стороны в сторону, резко тормозил и сразу же срывался снова, с каждой секундой приближаясь все ближе и ближе к позициям Красной Армии. Бойцы не стреляли по машине, видимо, поняли, что не зря немцы открыли огонь…
Ивану удалось довести грузовик до позиций Красной Армии. Некоторое время он еще ехал по инерции, потом резко нажал на тормоз, и машина остановилась. Сильная слабость опять охватила все члены его тела, он не мог даже снять руки с баранки.
— Ванечка! — услышал он опять голос Дарьи. — Прости меня, любимый! Не уберегла тебя и на этот раз!
— Не извиняйся, — ответил ей Иван. — Все хорошо… Главное, что наша Настенька жива…
— Спасибо тебе, Ванечка. Прощай!
Она потянулась к нему, обвила руками его шею и поцеловала.
— Я ить тебя до се люблю, Дарьюшка… Вишь, как оно вышло… Знать, не судьба нам быть вместе…
— Прости меня…
Черты Дарьи расплылись, кабина тоже куда-то уплыла.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51