Я не могу служить тебе — таков обычай моего народа. Я — ун-баши эмира Тимура. Есть ли на свете что-нибудь почетнее?
Он заслонился Тамерланом, как щитом. Мальчишка не привык, чтобы ему отказывали, но что он может поделать? Дмитрий медленно поклонился, приложившись лбом к ковру. А когда распрямился, царевич уже совладал со своим лицом.
* * *
После отказа Халиль-Султан баловал его своим вниманием не долго. И то слава Богу… Дмитрий поставил мальчика в неловкое положение. Тот разрывался между желанием разгневаться и боязнью потерять лицо, ведя себя недостойно царевича: воин отдал предпочтение деду, а не внуку, и сказал об этом открыто, от чистого сердца, тем самым показав, что не зря слывет безумцем — разве кто-нибудь в здравом уме откажется от столь неслыханной чести?
Покинув шатер Халиль-Султана, Дмитрий подставил горящее лицо жаркому ветерку и взглянул на кубок, который сжимал в пятерне. Ноздри еще ощущали запах пыли: после витиеватых благодарностей пришлось снова ткнуться в ковер, изображая верноподданнический поцелуй битого ворса. Он мрачно усмехнулся. Слава Аллаху, что милости Халиль-Султана не пошли дальше — например, обиженный принц мог бы высочайше даровать право облобызать свой сапог. В знак того, что простил дерзкие слова простого солдата. Или пальцами щелкнуть — и прости-прощай головушка, если бы не простил. Окончилось же все тем, что Халиль-Султан одарил Дмитрия золотым кубком и отпустил восвояси. На поверку мальчишка оказался неплохим парнем: получив такой удар по самолюбию, нашел-таки в себе силы не обозлиться.
Дмитрий снова усмехнулся. “А сунул бы он тебе сапожок свой сафьяновый под нос, что бы ты делал, Дима? Ногу бы ему отгрыз, блюдя человеческое достоинство? И потащили бы тебя на плаху… И орал бы: „Свобода, равенство, братство! Долой феодализм… Да здравствует демократия!" Только вот вопли эти тут никому не понятны: словес таких еще не изобрел могучий человеческий ум”. Развеселившись, он тихо рассмеялся и принялся разглядывать подарок юного Тамерланова внука. Кубок приятно отягощал ладонь. Граммов пятьсот-шестьсот чистого золота. Теперь нужно сабантуй устраивать — таков обычай…
Он поморщился. Придется у Джафара парочку баранов покупать, а то и трех. Сотник наверняка припрется на награду полюбоваться, придется его одаривать, хрена толстого. Подношения он любит. С десятком проще: поставил вина и арака, насадил барашка на вертел — они и довольны…
Его авторитет в десятке был крепок, как мореный дуб. Даже Усул, самый старый и опытный из подначальных Дмитрию воинов, признавал его неоспоримое главенство. Лишь в самом начале, когда Дмитрий только-только попал под крыло Мансура, его пытались задевать, но быстро оставили в покое, когда он взял обидчика и подержал на весу вверх тормашками, ухватив за лодыжки и делая вид, будто прикидывает, о какой угол или ствол дерева жахнуть задиру. Сначала уважали за силу; потом — за везение; теперь — за умение; или, точнее, за все это вместе. Ему удалось завоевать если не их доверие, то право на безусловное и неукоснительное подчинение ему как командиру. И сейчас Дмитрий полной мерой вкушал прелести средневекового восточного подчинения. Арслан без всякого смущения подсовывал ему под локоть подушку, когда на биваке он решал прилечь возле костра. Остальные вели себя не столь подобострастно, но и не отчужденно, как раньше.
В войске Тамерлана многое держалось на круговой поруке, как это было заведено еще при Чингисхане: один провинился — виноваты все. Дмитрий старался быть справедливым вообще и особенно — в дележке; и, в отличие от других десятников, не особенно тряс подчиненных, выискивая, не утаил ли кто драгоценную бирюльку. А однажды после боя заставил десяток несколько часов разыскивать Усула, оглушенного свинцовым шаром пращника и заваленного грудой трупов. Когда его нашли, Усул едва дышал: чуть не задохнулся под тяжестью мертвецов, а выбраться не мог — ноги придавила убитая лошадь.
Он завоевал их уважение холодной яростью в бою, приводившей в трепет даже этих закаленных вояк. Они же не знали, что с каждым ударом он выплескивает ненависть к чужому времени и тоску по невозвратному прошлому-будущему.
— Что ж, подарочек, ты мне еще пригодишься, — сказал Дмитрий, засовывая кубок за пазуху.
Он был доволен — не столько даром царевича, сколько состоявшимся рандеву. Халиль-Султан не скрывает своего интереса к нему, а это приятно и, может статься, полезно. Если тот расскажет обо всем деду. А не расскажет — тоже ничего. Никуда Тамерлан не денется. Слухи об ответе Дмитрия все равно расползутся по войску — это уж как пить дать. И до Тимура неизбежно дойдут.
Заложив руки за спину и выпятив, как полагается награжденному, грудь, Дмитрий направился в обоз — покупать у Джафара двух баранов.
* * *
Звали ее Зоррах. А может быть, Заррах. Или Зоаррах. Трудно было определить ту гортанную гласную, которая звучала в первом слоге. Дмитрий пытался ее воспроизвести, произнося имя девочки на разные лады, но на язык все-таки само собой ложилось Зоррах.
Процесс приручения к себе спасенной девчонки поначалу продвигался медленно — он и сам говорил плохо, а она вообще ни слова не знала. Впрочем, он и не обольщался мыслью, что с места в карьер наладит с ней контакт.
По счастью, Зоррах не была гордой и неприступной дикаркой, — обычная девчонка, в меру смешлива, в меру смела, в меру трусовата, — поэтому первых успехов удалось достичь довольно легко, даже общаясь с ней исключительно жестами. Во всяком случае, Джафара она тоже больше не кусала. И бежать не пыталась, даже когда Дмитрий избавил ее от цепи.
Он спас ее, повинуясь порыву, и, пожалуй, только в обществе Зоррах немного оттаивал и улыбался, просто наблюдая за нею. Девчонка оказалась смышленой, не хуже, скажем, Джафара, и сообразительность ее давала надежду, что в конце концов она поймет: он вытащил ее из-под насильника не затем, чтобы самому воспользоваться, а просто спас.
Чтобы она всякий раз не шарахалась при его приближении, словно пуганая ворона от куста, Дмитрий время от времени на ночь брал Зоррах к себе в палатку. В первый раз она буквально обмирала от страха, но с покорностью отданной на заклание овцы стояла, теребя завязки на вороте платья, словно не зная, что делать: самой ли снять или ждать, пока он сорвет с нее одежду. Но Дмитрий показал на заранее приготовленную постель в другом углу палатки. Он долго не спал, чувствуя, что и Зоррах не смыкает глаз, ожидая, что хозяин все-таки придет к ней. Девушка не выдержала и заснула первой.
А утром преподнесла сюрприз: в брошенном исподтишка беглом ее взгляде Дмитрий успел прочитать презрение. Но ему и в голову не пришло обидеться. Участь женщины в эти времена решалась просто — делить с мужчиной ложе, рожать ему детей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Он заслонился Тамерланом, как щитом. Мальчишка не привык, чтобы ему отказывали, но что он может поделать? Дмитрий медленно поклонился, приложившись лбом к ковру. А когда распрямился, царевич уже совладал со своим лицом.
* * *
После отказа Халиль-Султан баловал его своим вниманием не долго. И то слава Богу… Дмитрий поставил мальчика в неловкое положение. Тот разрывался между желанием разгневаться и боязнью потерять лицо, ведя себя недостойно царевича: воин отдал предпочтение деду, а не внуку, и сказал об этом открыто, от чистого сердца, тем самым показав, что не зря слывет безумцем — разве кто-нибудь в здравом уме откажется от столь неслыханной чести?
Покинув шатер Халиль-Султана, Дмитрий подставил горящее лицо жаркому ветерку и взглянул на кубок, который сжимал в пятерне. Ноздри еще ощущали запах пыли: после витиеватых благодарностей пришлось снова ткнуться в ковер, изображая верноподданнический поцелуй битого ворса. Он мрачно усмехнулся. Слава Аллаху, что милости Халиль-Султана не пошли дальше — например, обиженный принц мог бы высочайше даровать право облобызать свой сапог. В знак того, что простил дерзкие слова простого солдата. Или пальцами щелкнуть — и прости-прощай головушка, если бы не простил. Окончилось же все тем, что Халиль-Султан одарил Дмитрия золотым кубком и отпустил восвояси. На поверку мальчишка оказался неплохим парнем: получив такой удар по самолюбию, нашел-таки в себе силы не обозлиться.
Дмитрий снова усмехнулся. “А сунул бы он тебе сапожок свой сафьяновый под нос, что бы ты делал, Дима? Ногу бы ему отгрыз, блюдя человеческое достоинство? И потащили бы тебя на плаху… И орал бы: „Свобода, равенство, братство! Долой феодализм… Да здравствует демократия!" Только вот вопли эти тут никому не понятны: словес таких еще не изобрел могучий человеческий ум”. Развеселившись, он тихо рассмеялся и принялся разглядывать подарок юного Тамерланова внука. Кубок приятно отягощал ладонь. Граммов пятьсот-шестьсот чистого золота. Теперь нужно сабантуй устраивать — таков обычай…
Он поморщился. Придется у Джафара парочку баранов покупать, а то и трех. Сотник наверняка припрется на награду полюбоваться, придется его одаривать, хрена толстого. Подношения он любит. С десятком проще: поставил вина и арака, насадил барашка на вертел — они и довольны…
Его авторитет в десятке был крепок, как мореный дуб. Даже Усул, самый старый и опытный из подначальных Дмитрию воинов, признавал его неоспоримое главенство. Лишь в самом начале, когда Дмитрий только-только попал под крыло Мансура, его пытались задевать, но быстро оставили в покое, когда он взял обидчика и подержал на весу вверх тормашками, ухватив за лодыжки и делая вид, будто прикидывает, о какой угол или ствол дерева жахнуть задиру. Сначала уважали за силу; потом — за везение; теперь — за умение; или, точнее, за все это вместе. Ему удалось завоевать если не их доверие, то право на безусловное и неукоснительное подчинение ему как командиру. И сейчас Дмитрий полной мерой вкушал прелести средневекового восточного подчинения. Арслан без всякого смущения подсовывал ему под локоть подушку, когда на биваке он решал прилечь возле костра. Остальные вели себя не столь подобострастно, но и не отчужденно, как раньше.
В войске Тамерлана многое держалось на круговой поруке, как это было заведено еще при Чингисхане: один провинился — виноваты все. Дмитрий старался быть справедливым вообще и особенно — в дележке; и, в отличие от других десятников, не особенно тряс подчиненных, выискивая, не утаил ли кто драгоценную бирюльку. А однажды после боя заставил десяток несколько часов разыскивать Усула, оглушенного свинцовым шаром пращника и заваленного грудой трупов. Когда его нашли, Усул едва дышал: чуть не задохнулся под тяжестью мертвецов, а выбраться не мог — ноги придавила убитая лошадь.
Он завоевал их уважение холодной яростью в бою, приводившей в трепет даже этих закаленных вояк. Они же не знали, что с каждым ударом он выплескивает ненависть к чужому времени и тоску по невозвратному прошлому-будущему.
— Что ж, подарочек, ты мне еще пригодишься, — сказал Дмитрий, засовывая кубок за пазуху.
Он был доволен — не столько даром царевича, сколько состоявшимся рандеву. Халиль-Султан не скрывает своего интереса к нему, а это приятно и, может статься, полезно. Если тот расскажет обо всем деду. А не расскажет — тоже ничего. Никуда Тамерлан не денется. Слухи об ответе Дмитрия все равно расползутся по войску — это уж как пить дать. И до Тимура неизбежно дойдут.
Заложив руки за спину и выпятив, как полагается награжденному, грудь, Дмитрий направился в обоз — покупать у Джафара двух баранов.
* * *
Звали ее Зоррах. А может быть, Заррах. Или Зоаррах. Трудно было определить ту гортанную гласную, которая звучала в первом слоге. Дмитрий пытался ее воспроизвести, произнося имя девочки на разные лады, но на язык все-таки само собой ложилось Зоррах.
Процесс приручения к себе спасенной девчонки поначалу продвигался медленно — он и сам говорил плохо, а она вообще ни слова не знала. Впрочем, он и не обольщался мыслью, что с места в карьер наладит с ней контакт.
По счастью, Зоррах не была гордой и неприступной дикаркой, — обычная девчонка, в меру смешлива, в меру смела, в меру трусовата, — поэтому первых успехов удалось достичь довольно легко, даже общаясь с ней исключительно жестами. Во всяком случае, Джафара она тоже больше не кусала. И бежать не пыталась, даже когда Дмитрий избавил ее от цепи.
Он спас ее, повинуясь порыву, и, пожалуй, только в обществе Зоррах немного оттаивал и улыбался, просто наблюдая за нею. Девчонка оказалась смышленой, не хуже, скажем, Джафара, и сообразительность ее давала надежду, что в конце концов она поймет: он вытащил ее из-под насильника не затем, чтобы самому воспользоваться, а просто спас.
Чтобы она всякий раз не шарахалась при его приближении, словно пуганая ворона от куста, Дмитрий время от времени на ночь брал Зоррах к себе в палатку. В первый раз она буквально обмирала от страха, но с покорностью отданной на заклание овцы стояла, теребя завязки на вороте платья, словно не зная, что делать: самой ли снять или ждать, пока он сорвет с нее одежду. Но Дмитрий показал на заранее приготовленную постель в другом углу палатки. Он долго не спал, чувствуя, что и Зоррах не смыкает глаз, ожидая, что хозяин все-таки придет к ней. Девушка не выдержала и заснула первой.
А утром преподнесла сюрприз: в брошенном исподтишка беглом ее взгляде Дмитрий успел прочитать презрение. Но ему и в голову не пришло обидеться. Участь женщины в эти времена решалась просто — делить с мужчиной ложе, рожать ему детей;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91