“Эмир Темир нукер”. Не среагировал и на старославянский — черт их знает, что у них там с Русью…
Дмитрий закрыл глаза, ожидая, когда придет сон, а вместе с ним и “бесконечное падение”. Это была еще одна загадка, решения которой он даже не старался найти: с того момента, как он окончательно осознал, где находится, каждую ночь ему с маниакальным упорством снился один и тот же сон. Он падал. Из никуда в никуда. Все, что он помнил, проснувшись, — томительное ощущение свободного падения, в которое проваливался, едва заснув.
Он предполагал, что его будет мучить ностальгия, что изведут сны, в которых он снова, как ни в чем не бывало, живет в Питере. Утром отправляется на работу, а вечером фехтует с Игорем или сидит дома. Или же развлекается каким-нибудь иным способом…
Не тут-то было. Ему не снился Питер, не снилась работа, не снился Игорь. Даже Велимир больше не снился. Он просто каждую ночь падал куда-то и все никак не мог упасть.
После первых трех ночей “падения” Дмитрий встревожился: слишком уж было оно реальным. И даже втайне понадеялся, что так начинается “перелет” обратно. Но он продолжал жить в прошлом, а появившаяся надежда на возвращение только мешала, разъедая, как червь. И он запретил себе размышлять о сне. Скорее всего, так отыгрывается депрессия или… В лучшем случае это просто депрессия — диагноз самому себе он поставить затруднялся. Несмотря на тягостное сновидение, он высыпался и по утрам не чувствовал себя разбитым. А потому решил, что рано или поздно “падение” прекратится. И еще вопрос: стоит ли этому радоваться, когда оно прекратится? Может, тогда и начнет сниться Питер и потерянное навсегда удобное, привычное время — с автомобилями, самолетами, метро, компьютерами, озоновыми дырами, террористами всех по-шибов и черт-те чем еще. Вот тогда он и взвоет. Лучше уж еженощно “падать” неведомо куда, чем просыпаться, скрипя зубами от бессилия.
* * *
Дмитрий “падал” и в эту ночь. Причем у сновидения было существенное отличие: он твердо знал, что на этот раз упадет. Достигнет неведомого дна.
Остановиться он не мог. И ужас тихо и вкрадчиво заполнял его тем больше, чем ярче становилось ощущение близости последней точки. Человеку, бывает, снится, что он падает, но всегда вовремя приходит спасительное пробуждение. Это закон. Но Дмитрий хотел проснуться — и не мог.
Он достиг дна — жуткий удар сотряс все существо. Боль была самая настоящая. Но даже она не погасила удивления: летел он лицом вниз, а ударился спиной.
Дмитрий лежал, и боль потихонечку отходила, отпускала — и наконец прошла совсем. Тогда он понял, что больше лежать нет никакого смысла. И потихонечку поднялся. Сразу за зрачками, словно обволакивая глазные яблоки, начиналась темнота. Но кое-что он все-таки мог увидеть. Если обернется. Он знал, что именно. Вернее, кого. Самого себя. И знал, что делать этого ни в коем случае нельзя.
Не оборачиваясь, он, неуверенный, шагнул вперед: вокруг была только тьма — и ничего, кроме тьмы…
* * *
Он проснулся и сел на бывшей постели Мансура. За войлочной стеной палатки шумел лагерь.
Еще переживая события сна, Дмитрий осторожно ощупал спину. Все было в порядке.
Глава шестая. ПОЕДИНОК
Тимур, кажется, знал о нем все. Были ему известны и долетевшие до базаров Самарканда слухи о чудовище, которое напало на жителей окраинной деревни.
К тому времени, когда слухи эти достигли ушей эмира, пришлый богатырь уже несколько дней прожил в казарме и ничем, кроме роста да цвета кожи и глаз, не отличался от других воинов: ел, спал, пил. Он упражнялся с оружием, и все видели, что он искусный мастер боя — и на мечах, и на копьях, и на секирах. Немногие удальцы могли быть ему ровней. Лишь из лука плохо стрелял гигант. Не привык, видать, часто натягивать тетиву. И на коне не слишком ловко держался.
Эмир послал в деревни Сухаари людей. Не потому, что был встревожен появлением в собственном загородном поместье нечистой силы, а чтобы узнать истину: есть сплетни, но есть и удивительного вида человек, словно свалившийся с неба. Не он ли побывал там и напугал сельчан? Ведь чернь труслива и боится даже собственной тени. Посланные вернулись не только с вестями, но и привезли с собой деревенского кузнеца, на которого дэв напал, и еще дехканина, который первым увидел чудовище. Им показали чужака, и разное говорили они. Крестьянин оказался болтуном и трусом я все расписывал клыки и когти дэва — какие они длинные и загнутые, словно сабли. А кузнец подтвердил: “Его я видел у кладбища. Он ударил меня”. Перепугался кузнец до смерти, повалился на колени и молил о прощении: “Не знал я, что не дэв он. Не знал”.
О том донесли Тимуру. Эмир приказал привести кузнеца.
И была оказана простому деревенскому кузнецу неслыханная честь — поцеловать ковер у ног Шита Ислама. Тамерлан самолично расспросил его. И поведал кузнец, что произошло возле его селения: как утром неведомо откуда объявился на деревенском кладбище нагой гигант, как напугал его односельчанина, как хотели его прогнать и как он сам обратил в бегство мужчин деревни. Не скрыл кузнец, что хотел убить страшного гостя, пустив камень из пращи, да промахнулся. И что гигант раздел его перед тем, как исчезнуть снова, рассказал тоже.
Выслушал Тимур кузнеца и отпустил с миром обоих крестьян. Они были вне себя от счастья. А эмир удивился и задумался.
Тамерлан хорошо помнил и мутный, потухший взгляд чужака, когда его привели с кухонь и поставили перед эмиром. И изумленный хохот гиганта, и его беспамятство. И как на следующий день стал чужак иным, словно разум его стряхнул неведомые путы, просветлел и проснулся. В этом была первая загадка чужака: вне всякого сомнения, он узнал Тимура, словно мог видеть раньше.
Второй загадкой чужака было его появление близ столицы. Из слов кузнеца выходило, будто сама пустыня извергла светловолосого чужака из своего песчаного чрева. “За кладбищем нет ничего, кроме песков, — сказал он. — Наша деревня на самом краю стоит”. Тимур домыслам крестьянина, конечно же, не поверил, но и противопоставить им ничего не мог. Явись гигант в Самарканд по караванному пути, то слухи о необыкновенном человеке, что едет в столицу эмира, летели бы вперед быстрее ветра. В Самарканде о нем узнали бы за неделю до появления, а уж само появление стало бы самым значительным событием для тысяч зевак, которые толклись бы на узких улочках и давили друг друга — и все ради того, чтобы бросить хоть один взгляд на необыкновенного иноземца. Значит, ни о каком посольстве не может быть и речи — не может же целый караван не дать о себе знать загодя и сгинуть в песках, не оставив по себе ни малейшего следа. О нападении на караван разбойников у Тимура даже мысли не мелькнуло: он правил железной рукой, и порядок на караванных путях был железный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Дмитрий закрыл глаза, ожидая, когда придет сон, а вместе с ним и “бесконечное падение”. Это была еще одна загадка, решения которой он даже не старался найти: с того момента, как он окончательно осознал, где находится, каждую ночь ему с маниакальным упорством снился один и тот же сон. Он падал. Из никуда в никуда. Все, что он помнил, проснувшись, — томительное ощущение свободного падения, в которое проваливался, едва заснув.
Он предполагал, что его будет мучить ностальгия, что изведут сны, в которых он снова, как ни в чем не бывало, живет в Питере. Утром отправляется на работу, а вечером фехтует с Игорем или сидит дома. Или же развлекается каким-нибудь иным способом…
Не тут-то было. Ему не снился Питер, не снилась работа, не снился Игорь. Даже Велимир больше не снился. Он просто каждую ночь падал куда-то и все никак не мог упасть.
После первых трех ночей “падения” Дмитрий встревожился: слишком уж было оно реальным. И даже втайне понадеялся, что так начинается “перелет” обратно. Но он продолжал жить в прошлом, а появившаяся надежда на возвращение только мешала, разъедая, как червь. И он запретил себе размышлять о сне. Скорее всего, так отыгрывается депрессия или… В лучшем случае это просто депрессия — диагноз самому себе он поставить затруднялся. Несмотря на тягостное сновидение, он высыпался и по утрам не чувствовал себя разбитым. А потому решил, что рано или поздно “падение” прекратится. И еще вопрос: стоит ли этому радоваться, когда оно прекратится? Может, тогда и начнет сниться Питер и потерянное навсегда удобное, привычное время — с автомобилями, самолетами, метро, компьютерами, озоновыми дырами, террористами всех по-шибов и черт-те чем еще. Вот тогда он и взвоет. Лучше уж еженощно “падать” неведомо куда, чем просыпаться, скрипя зубами от бессилия.
* * *
Дмитрий “падал” и в эту ночь. Причем у сновидения было существенное отличие: он твердо знал, что на этот раз упадет. Достигнет неведомого дна.
Остановиться он не мог. И ужас тихо и вкрадчиво заполнял его тем больше, чем ярче становилось ощущение близости последней точки. Человеку, бывает, снится, что он падает, но всегда вовремя приходит спасительное пробуждение. Это закон. Но Дмитрий хотел проснуться — и не мог.
Он достиг дна — жуткий удар сотряс все существо. Боль была самая настоящая. Но даже она не погасила удивления: летел он лицом вниз, а ударился спиной.
Дмитрий лежал, и боль потихонечку отходила, отпускала — и наконец прошла совсем. Тогда он понял, что больше лежать нет никакого смысла. И потихонечку поднялся. Сразу за зрачками, словно обволакивая глазные яблоки, начиналась темнота. Но кое-что он все-таки мог увидеть. Если обернется. Он знал, что именно. Вернее, кого. Самого себя. И знал, что делать этого ни в коем случае нельзя.
Не оборачиваясь, он, неуверенный, шагнул вперед: вокруг была только тьма — и ничего, кроме тьмы…
* * *
Он проснулся и сел на бывшей постели Мансура. За войлочной стеной палатки шумел лагерь.
Еще переживая события сна, Дмитрий осторожно ощупал спину. Все было в порядке.
Глава шестая. ПОЕДИНОК
Тимур, кажется, знал о нем все. Были ему известны и долетевшие до базаров Самарканда слухи о чудовище, которое напало на жителей окраинной деревни.
К тому времени, когда слухи эти достигли ушей эмира, пришлый богатырь уже несколько дней прожил в казарме и ничем, кроме роста да цвета кожи и глаз, не отличался от других воинов: ел, спал, пил. Он упражнялся с оружием, и все видели, что он искусный мастер боя — и на мечах, и на копьях, и на секирах. Немногие удальцы могли быть ему ровней. Лишь из лука плохо стрелял гигант. Не привык, видать, часто натягивать тетиву. И на коне не слишком ловко держался.
Эмир послал в деревни Сухаари людей. Не потому, что был встревожен появлением в собственном загородном поместье нечистой силы, а чтобы узнать истину: есть сплетни, но есть и удивительного вида человек, словно свалившийся с неба. Не он ли побывал там и напугал сельчан? Ведь чернь труслива и боится даже собственной тени. Посланные вернулись не только с вестями, но и привезли с собой деревенского кузнеца, на которого дэв напал, и еще дехканина, который первым увидел чудовище. Им показали чужака, и разное говорили они. Крестьянин оказался болтуном и трусом я все расписывал клыки и когти дэва — какие они длинные и загнутые, словно сабли. А кузнец подтвердил: “Его я видел у кладбища. Он ударил меня”. Перепугался кузнец до смерти, повалился на колени и молил о прощении: “Не знал я, что не дэв он. Не знал”.
О том донесли Тимуру. Эмир приказал привести кузнеца.
И была оказана простому деревенскому кузнецу неслыханная честь — поцеловать ковер у ног Шита Ислама. Тамерлан самолично расспросил его. И поведал кузнец, что произошло возле его селения: как утром неведомо откуда объявился на деревенском кладбище нагой гигант, как напугал его односельчанина, как хотели его прогнать и как он сам обратил в бегство мужчин деревни. Не скрыл кузнец, что хотел убить страшного гостя, пустив камень из пращи, да промахнулся. И что гигант раздел его перед тем, как исчезнуть снова, рассказал тоже.
Выслушал Тимур кузнеца и отпустил с миром обоих крестьян. Они были вне себя от счастья. А эмир удивился и задумался.
Тамерлан хорошо помнил и мутный, потухший взгляд чужака, когда его привели с кухонь и поставили перед эмиром. И изумленный хохот гиганта, и его беспамятство. И как на следующий день стал чужак иным, словно разум его стряхнул неведомые путы, просветлел и проснулся. В этом была первая загадка чужака: вне всякого сомнения, он узнал Тимура, словно мог видеть раньше.
Второй загадкой чужака было его появление близ столицы. Из слов кузнеца выходило, будто сама пустыня извергла светловолосого чужака из своего песчаного чрева. “За кладбищем нет ничего, кроме песков, — сказал он. — Наша деревня на самом краю стоит”. Тимур домыслам крестьянина, конечно же, не поверил, но и противопоставить им ничего не мог. Явись гигант в Самарканд по караванному пути, то слухи о необыкновенном человеке, что едет в столицу эмира, летели бы вперед быстрее ветра. В Самарканде о нем узнали бы за неделю до появления, а уж само появление стало бы самым значительным событием для тысяч зевак, которые толклись бы на узких улочках и давили друг друга — и все ради того, чтобы бросить хоть один взгляд на необыкновенного иноземца. Значит, ни о каком посольстве не может быть и речи — не может же целый караван не дать о себе знать загодя и сгинуть в песках, не оставив по себе ни малейшего следа. О нападении на караван разбойников у Тимура даже мысли не мелькнуло: он правил железной рукой, и порядок на караванных путях был железный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91