Посреди того, что некогда гордо называлось Лавджой-парком, высились нетленные останки эстакады старого фривея – колоссальная бетонная конструкция, возможно, плод гигантомании семидесятых, последнего ее конвульсивного всплеска. Когда-то эстакада вела к Маркизову мосту, теперь же обрывалась в воздухе высоко над Франт-авеню. Лишь дивиться оставалось, как удалось уцелеть этому реликту в ходе всеобщей реконструкции после моровой эпохи. Возможно, лишь потому, что столь бесполезное и чудовищное сооружение примелькалось, стало в глазах беспечных американцев как бы невидимкой – именно по причине полной своей неуместности. Сверху эстакада поросла редкими кустиками, пустившими корни в растрескавшийся асфальт, снизу ее бетонные опоры были облеплены убогими лавчонками, как прибрежные скалы ласточкиными гнездами. На этом позабытом городском пятачке, как бы выпавшем из общего потока жизни, они еще сохранились, здесь еще держались на плаву последние независимые торговцы, еще воскурялись малоаппетитные ароматы крохотных экзотических рестораций – вопреки всему на свете, вопреки тотальной строгости всемирного рационирования пищевых продуктов, вопреки безжалостной конкуренции с торговыми палатами Цемирплана, через которые проходило нынче девяносто процентов мирового товарооборота.
Над входом в магазинчик подержанных вещей гордо сияла облезлой позолотой вычурная вывеска «Антиквариат», ниже клочок бумаги, небрежно прилепленный к дверному стеклу, с корявой надписью от руки: «Принимать всякий утиль». В одной витрине красовался весьма случайный набор аляповатой керамики, в другой – ветхое кресло-качалка, прикрытое траченным молью шотландским пледом. Вокруг этих двух, очевидно, главных экспонатов россыпью иные мелкие образчики материальной культуры человечества: тронутая ржой несбитая подкова, ходики с кукушкой, некое устройство загадочного предназначения, возможно, доильный агрегат, фотография Эйзенхауэра в паспарту, чуть надколотая стеклянная призма с залитыми внутри тремя эквадорскими монетами, пластиковое сиденье от стульчака, затейливо разрисованное крохотными крабами и ламинариями, изрядно замусоленная антология и стопка старых пластинок-сорокапяток хай-фай-класса, помеченных ярлычком «В отл. сост.», но явно запиленных до последнего. В подобном магазине, грустно отметил про себя Орр, и могла бы подрабатывать мать Хитер. Подчинившись внезапному импульсу, он толкнул дверь.
Внутри царили прохлада и полумрак. Лавочка располагалась впритык к гигантской опоре, экономя на этом одну из стен. Мрачный, изборожденный временем голый бетон придавал интерьеру некоторое сходство с морской пещерой. Бесконечные стеллажи, заставленные литографическими изображениями батальных сцен давно минувших эпох, сувенирными прялками – писк моды середины двадцатого, а ныне и впрямь антиквариат, хотя по-прежнему хлам, – а также всеми прочими неживыми материями, утопали в кладбищенском полумраке, из которого тут же возник неясный огромный силуэт и бесшумно, по-рептильи, надвинулся – хозяином лавочки оказался пришелец.
Он воздел свой левый шарнир на уровень чудовищных плеч:
– Добрый день. Желание приобретать какой-то предмет?
– Благодарю, я заглянул посмотреть.
– Пожалуйста продолжать подобная активность, – прошелестел инопланетянин и, проделав обратный путь в тень, застыл в безмолвии.
Скользнув взглядом по выцветшим переливам копны облезлых павлиньих перьев в горшке, Орр осмотрел домашний кинопроектор выпуска 1950-го, затем полюбовался нарядно выкрашенным в белое и голубое самогонным аппаратом для сакэ и не спеша порылся в груде замусоленных подшивок журнала «Совриголова», оцененных, впрочем, весьма недешево. Выковырнув из кучи инструментального хлама стальной молоток, он восхитился точностью балансировки – классная вещь, умели же когда-то! Клеймо американское.
– Вы сами это выбирали? – поинтересовался Орр, дивясь тому, как пришельцам порой удается так ловко сориентироваться во всем многообразии хлама, унаследованного от давно минувшей Эпохи Американского Изобилия.
– Что приходить есть приемлемо, – подал голос хозяин.
«Вполне уместный ответ, а также любопытная точка зрения», – отметил про себя Орр.
– Можно спросить у вас кое-что? Не подскажете, что на вашем языке означает словечко йах'хлу !
Инопланетянин снова выдвинулся вперед, бережно пронеся свою бронированную тушу посреди хрупких нетленок.
– Непередаваемый. Язык пользоваться для сообщения между индивидуальные личности нет форма для другое отношение. Йор Йор. – Правая конечность существа, клацающая зеленоватая клешня, выдвинулась вперед медленным и, видимо, учтивым жестом. – Тьюа'к Эннби Эннби.
Орр неловко пожал протянутую клешню. Существо застыло, как бы изучая собеседника, хотя никаких глаз у пришельца под щитком как бы заполненного туманом шлема не наблюдалось. «А есть ли вообще у него голова? Есть ли там под панцирем, под зелеными его доспехами вообще хоть что-либо, хоть какая-то оформленная субстанция?» – невольно подумалось Орру. Неизвестно. Однако непонятно отчего ему вдруг стало легко и просто с этим Тьюа'к Эннби Эннби.
– Я не очень-то на это рассчитываю, – произнес он под воздействием душевного порыва, – но не знали ли вы кого-нибудь по имени Лелаш?
– Лелаш. Жалеть но нет. Ты искать Лелаш?
– Я потерять Лелаш.
– Разминуться в туман.
– Нечто вроде, – печально кивнул Орр. Затем извлек из груды на столе крохотный бюстик Франца Шуберта – два дюйма, типичный учительский приз для старательных учеников музшкол. На обороте шатким детским почерком накарябано: «А мне по барабану». Отрешенно-сосредоточенным лицом композитор напоминал Будду, для чего-то нацепившего пенсне. – Сколько это стоит?
– Пять в новые центы, – отозвался хозяин.
Орр выудил из кармана федплановский никель.
– Существует ли способ контролировать йах'хлу , заставить идти по пути… по должному пути?
Пришелец, приняв монетку, величественным жестом отправил ее в кассу – аппарат столь древний, что ранее Орр принял его за одно из выставленных на продажу свидетельств давно минувшей эпохи. Звякнув его рукояткой, хозяин застыл снова.
– Одна ласточка еще не делать весна, – проронил он наконец. – Взяться дружно, не быть грузно. – И снова смолк, похоже, не вполне удовлетворенный своей попыткой перебросить мостик через пропасть непонимания. Постояв так с полминуты, хозяин шевельнулся, подошел к витрине и, выудив из стопки выставленных в ней пластинок одну-единственную, вручил Орру. Это оказался диск «Битлз» – «А друзья мне чуток пособят».
– Дарение, – сказал пришелец. – Есть приемлемо?
– Да, – ответил Орр, вертя в руках маленькую пластинку с крупным центровым отверстием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62