Они угощают меня сигаретой и уходят.
И вот снова душманская колонна в пути. Теперь мои руки связаны, а конец веревки привязан к ишаку.
Томительно долго тянулась ночь. Я корил себя, что не поспал днем.
Остановились на первый привал. Меня отвязали от ишака, но рук не развязывали. Судя по звездам, идем на юг или юго-восток.
Спустя некоторое время движение возобновилось. Через несколько километров гора, чуть левее, как бы начала расти вверх, закрывая звезды. Вскоре тропа свернула к этой горе, и теперь огромная скальная стена была рядом с тропой. Справа потянулись многочисленные нагромождения камней, а среди них отчетливо слышалось журчание воды. Сразу же захотелось пить. Перед глазами стояла живительная, прохладная, свежая вода. Мне ничего не оставалось, как вообразить, что я зачерпываю полным котелком воду и пью, пью, пью. Жажда утихает. Горная речушка стала уходить правее, и шум ее вод становится все тише и тише.
Я вбираю веревку в руки и иду рядом с ишаком. Моим охранникам все равно. Радист трясется на ишаке и не спит. Сейчас я его достану. Прикинусь мотострелком. Известное дело: вражда между спецназом ГРУ, КГБ, МВД и регулярными частями.
– Ну что, выкормыш маршала Огаркова, попался «духам» на закуску? Сейчас завезут тебя в Пакистан, обрежут, примешь ислам и будешь рабом какому-нибудь душману…
Радист прореагировал только на мой голос. Разобрав смысл слов, он отворачивается.
– Что же ты отворачиваешься? Ты коммунист, комсомолец?
– Если бы у меня было оружие, я бы тебя расстрелял на месте! – шипит радист.
Я оглядываюсь. Охранники плетутся поодаль, их не интересует наша болтовня.
– Ах, ты расстрелял бы меня! Коммунисты всегда любили пострелять. Начиная с 17-го годика… Да не зря и 17-й полк в Афганистане сейчас действует…
– Контра недобитая, – слышу Я, но по тону чувствую, что пареньку тоже хочется поговорить, да и не верит он в то, что говорит. Малый все еще в шоке. Двадцатый год ему, а тут чужая страна, кровь, потеря товарищей.
– Неужели ты веришь в строительство коммунизма?
– Я верю в родную землю, в товарищей, а не в предателей вроде тебя…
– Постой, постой… – начинаю заводиться я. – Это здесь-то родные приволжские просторы, широкая русская равнина? Ты знаешь, что Афганистан – это кипящий котел с крепко закупоренной крышкой. Как ее ни закручивай, результат будет один – пар найдет выход. А когда давление в этом котле достигнет критических пределов – жди взрыва. Вот тогда не поможет и государственная граница. И не забывай, что Таджикистан, Узбекистан, Азербайджан, в конце концов, это мусульманские страны. Да, сегодня это часть великого и могучего СССР. Но ты не знаешь, какое идет разложение партийной верхушки! Ты не знаешь, что каждый день в Кабуле находят тела высших чинов ихнего КГБ? Так и у нас такое есть. В Тбилиси в республиканское КГБ мину подложили – тридцать кагебешников насмерть. Учения «Кавказ-85» знаешь как весело прошли. Все командование учениями село в самолет и не приземлилось. Парашюты забыли дать. И не похищали в той стране, которую ты защищал тут, министра финансов с требованием выкупа в десять миллионов? Нет, не похищали… И не воруют на заводах, на фабриках, из магазинов? Нет, все живут честно, по справедливости, ради которой умирали наши деды и отцы. Почему ты молчишь? Хочешь сказать, что мы здесь воюем не против конкретного противника, а против идеологии? Так идеологию нельзя победить оружием, браток…
Некоторое время я молчу, посматривая, как отвернувшийся радист ворочает из-за неудобного положения головой.
– Ты перестал мыслить! Перестал мыслить еще в школе, когда конспектировал материалы очередного съезда КПСС. Ты злишься, потому что попался. Так знай, тебе предложат уйти на Запад. Предложат работать на них. Иди, если сможешь. Лично мое место – страна, где я родился, где мой народ, который говорит на моем языке, одних со мной убеждений. Это не те партийцы, которые сейчас жируют на хребте народа, нет. Я знаю, что мне делать. Мне бы только попасть к полковнику Бруцкому.
– Полковнику Бруцкому?
Кажется, я добился того, чего хотел. Видно, очень наболело у парня, если мне потребовалось не более получаса для ломки его убеждений. Ломки, конечно, нет никакой, есть малая вероятность этого, проложен вектор, проведена черта. Дальше работает сомнение. Оно разъест его душу. Он станет неврастеником. Но что поделаешь, на войне как на войне.
Ночь подходила к концу, позади тяжелый путь. Я заметил, что афганцы не из тех, кто любит жизнь и умеет жить. На этот раз они расположились прямо на горной тропе под зависшими над головой скалами. Солнце стремительно поднималось вверх, и даже в тени становилось очень жарко. И ни одного живого существа за целый день: ни змеи, ни птицы.
Оставаться долго в таком месте в состоянии повышенной чувствительности очень утомительно. Окружение враждебным и начинаешь понимать угрюмость афганцев. Таковыми их создала природа. Радист, свернувшись калачиком, спит. Из его ушей постоянно вытекает сукровица, лицо давно не мыто, руки тоже. Это пленник великой и последней империи. Я тоже ее пленник, но что еще хуже – ее наемник, профессиональный убийца, и мне не терпится привести приговор моего командования в исполнение.
Только сегодня я заметил, что мои охранники по очереди принимают наркотики. Восток.
Странно, я лежу на жаре и не потею. Там, где я вырос, зима длится не менее трех месяцев, потом идет холодная весна, и только в середине мая наступает время, когда можно купаться и подставлять всего себя горячим лучам солнца. Я всегда подолгу жарился на пляже, пока весь не покрывался потом, и только тогда лез в холодноватую с утра воду. Я точно играл с солнцем, я так его любил! Но теперь, побывав тут, я уже никогда не смогу относиться к солнцу по-прежнему, никогда не смогу подставить себя солнцу, не вспомнив про Афганистан.
– Опять поганая ночь, – были первыми слова радиста, когда он проснулся.
Теперь нас обоих привязывают к ишаку, а на спину животному взгромождают поклажу, оружие. Снова справа и слева движутся немые горы, трудно поверить, что в этих горах вообще существует жизнь, есть где-то кишлаки, люди возделывают скудные лоскутья земли: эта земля кажется первозданной и напоминает лунный пейзаж.
Дни и ночи тянутся мучительной чередой. Ноги сбиты в кровь. Радист заполучил воспалительный процесс в ушах и глохнет с каждым днем. Теперь он уже не считает меня предателем и без зазрения совести принимает из моих рук те капли воды, что удается вымолить у душманов.
Однажды, сделав обычный утренний привал, позавтракав и накормив животных, душманы днем продолжали путь. Чувствовалась близость Пакистана. Но тем же днем произошло событие, изменившее на время установившееся течение жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
И вот снова душманская колонна в пути. Теперь мои руки связаны, а конец веревки привязан к ишаку.
Томительно долго тянулась ночь. Я корил себя, что не поспал днем.
Остановились на первый привал. Меня отвязали от ишака, но рук не развязывали. Судя по звездам, идем на юг или юго-восток.
Спустя некоторое время движение возобновилось. Через несколько километров гора, чуть левее, как бы начала расти вверх, закрывая звезды. Вскоре тропа свернула к этой горе, и теперь огромная скальная стена была рядом с тропой. Справа потянулись многочисленные нагромождения камней, а среди них отчетливо слышалось журчание воды. Сразу же захотелось пить. Перед глазами стояла живительная, прохладная, свежая вода. Мне ничего не оставалось, как вообразить, что я зачерпываю полным котелком воду и пью, пью, пью. Жажда утихает. Горная речушка стала уходить правее, и шум ее вод становится все тише и тише.
Я вбираю веревку в руки и иду рядом с ишаком. Моим охранникам все равно. Радист трясется на ишаке и не спит. Сейчас я его достану. Прикинусь мотострелком. Известное дело: вражда между спецназом ГРУ, КГБ, МВД и регулярными частями.
– Ну что, выкормыш маршала Огаркова, попался «духам» на закуску? Сейчас завезут тебя в Пакистан, обрежут, примешь ислам и будешь рабом какому-нибудь душману…
Радист прореагировал только на мой голос. Разобрав смысл слов, он отворачивается.
– Что же ты отворачиваешься? Ты коммунист, комсомолец?
– Если бы у меня было оружие, я бы тебя расстрелял на месте! – шипит радист.
Я оглядываюсь. Охранники плетутся поодаль, их не интересует наша болтовня.
– Ах, ты расстрелял бы меня! Коммунисты всегда любили пострелять. Начиная с 17-го годика… Да не зря и 17-й полк в Афганистане сейчас действует…
– Контра недобитая, – слышу Я, но по тону чувствую, что пареньку тоже хочется поговорить, да и не верит он в то, что говорит. Малый все еще в шоке. Двадцатый год ему, а тут чужая страна, кровь, потеря товарищей.
– Неужели ты веришь в строительство коммунизма?
– Я верю в родную землю, в товарищей, а не в предателей вроде тебя…
– Постой, постой… – начинаю заводиться я. – Это здесь-то родные приволжские просторы, широкая русская равнина? Ты знаешь, что Афганистан – это кипящий котел с крепко закупоренной крышкой. Как ее ни закручивай, результат будет один – пар найдет выход. А когда давление в этом котле достигнет критических пределов – жди взрыва. Вот тогда не поможет и государственная граница. И не забывай, что Таджикистан, Узбекистан, Азербайджан, в конце концов, это мусульманские страны. Да, сегодня это часть великого и могучего СССР. Но ты не знаешь, какое идет разложение партийной верхушки! Ты не знаешь, что каждый день в Кабуле находят тела высших чинов ихнего КГБ? Так и у нас такое есть. В Тбилиси в республиканское КГБ мину подложили – тридцать кагебешников насмерть. Учения «Кавказ-85» знаешь как весело прошли. Все командование учениями село в самолет и не приземлилось. Парашюты забыли дать. И не похищали в той стране, которую ты защищал тут, министра финансов с требованием выкупа в десять миллионов? Нет, не похищали… И не воруют на заводах, на фабриках, из магазинов? Нет, все живут честно, по справедливости, ради которой умирали наши деды и отцы. Почему ты молчишь? Хочешь сказать, что мы здесь воюем не против конкретного противника, а против идеологии? Так идеологию нельзя победить оружием, браток…
Некоторое время я молчу, посматривая, как отвернувшийся радист ворочает из-за неудобного положения головой.
– Ты перестал мыслить! Перестал мыслить еще в школе, когда конспектировал материалы очередного съезда КПСС. Ты злишься, потому что попался. Так знай, тебе предложат уйти на Запад. Предложат работать на них. Иди, если сможешь. Лично мое место – страна, где я родился, где мой народ, который говорит на моем языке, одних со мной убеждений. Это не те партийцы, которые сейчас жируют на хребте народа, нет. Я знаю, что мне делать. Мне бы только попасть к полковнику Бруцкому.
– Полковнику Бруцкому?
Кажется, я добился того, чего хотел. Видно, очень наболело у парня, если мне потребовалось не более получаса для ломки его убеждений. Ломки, конечно, нет никакой, есть малая вероятность этого, проложен вектор, проведена черта. Дальше работает сомнение. Оно разъест его душу. Он станет неврастеником. Но что поделаешь, на войне как на войне.
Ночь подходила к концу, позади тяжелый путь. Я заметил, что афганцы не из тех, кто любит жизнь и умеет жить. На этот раз они расположились прямо на горной тропе под зависшими над головой скалами. Солнце стремительно поднималось вверх, и даже в тени становилось очень жарко. И ни одного живого существа за целый день: ни змеи, ни птицы.
Оставаться долго в таком месте в состоянии повышенной чувствительности очень утомительно. Окружение враждебным и начинаешь понимать угрюмость афганцев. Таковыми их создала природа. Радист, свернувшись калачиком, спит. Из его ушей постоянно вытекает сукровица, лицо давно не мыто, руки тоже. Это пленник великой и последней империи. Я тоже ее пленник, но что еще хуже – ее наемник, профессиональный убийца, и мне не терпится привести приговор моего командования в исполнение.
Только сегодня я заметил, что мои охранники по очереди принимают наркотики. Восток.
Странно, я лежу на жаре и не потею. Там, где я вырос, зима длится не менее трех месяцев, потом идет холодная весна, и только в середине мая наступает время, когда можно купаться и подставлять всего себя горячим лучам солнца. Я всегда подолгу жарился на пляже, пока весь не покрывался потом, и только тогда лез в холодноватую с утра воду. Я точно играл с солнцем, я так его любил! Но теперь, побывав тут, я уже никогда не смогу относиться к солнцу по-прежнему, никогда не смогу подставить себя солнцу, не вспомнив про Афганистан.
– Опять поганая ночь, – были первыми слова радиста, когда он проснулся.
Теперь нас обоих привязывают к ишаку, а на спину животному взгромождают поклажу, оружие. Снова справа и слева движутся немые горы, трудно поверить, что в этих горах вообще существует жизнь, есть где-то кишлаки, люди возделывают скудные лоскутья земли: эта земля кажется первозданной и напоминает лунный пейзаж.
Дни и ночи тянутся мучительной чередой. Ноги сбиты в кровь. Радист заполучил воспалительный процесс в ушах и глохнет с каждым днем. Теперь он уже не считает меня предателем и без зазрения совести принимает из моих рук те капли воды, что удается вымолить у душманов.
Однажды, сделав обычный утренний привал, позавтракав и накормив животных, душманы днем продолжали путь. Чувствовалась близость Пакистана. Но тем же днем произошло событие, изменившее на время установившееся течение жизни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153