Случайная мина накрыла их. В итоге четверо убиты, трое ранены. Воцарилась растерянность. Пока начали помогать раненым, со стороны «зеленки» поползли душманы. Почувствовав слабинку в заградительном огне, душманы пошли в атаку. Завязался рукопашный бой.
Я смотрел, как тащат раненых в вертолет, и неприятный холодок пробегал по спине. Если я получу пулю между лопаток, не смогу шевельнуть ни рукой, ни ногой с парализованным позвоночником, может, мне уже меньше захочется стрелять?
Троекуров приказал занять круговую оборону. Со стороны близкого кишлака нападения ждать не приходилось – оно было с верным правительству населением, с хорошо вооруженными отрядами самообороны. Но меня выставили как раз напротив кишлака – оборона должна быть круговой.
Я вырыл углубление в земле, натаскал камней и соорудил нечто вроде бруствера.
– Молодец, – похвалил меня Троекуров, – соображаешь. Ты бы еще себе тыл соорудил, видишь, тебя духи могут снять из снайперской со стороны гор. Да и мина если попадет на участок, от осколков уцелеешь.
С Троекуровым я с первого знакомства дружески сошелся и много и охотно говорил с ним.
Едва Троекуров ушел, я улегся на локти перед автоматом и уставился глазами в кишлак. Солнце уже взошло, но не показывалось из-за горы. Кишлак передо мной как на ладони. Он был ослеплен как соты из бесформенных дувалов. Изредка доносились неясные звуки то ли блеяния овец, то ли звучания афганской речи. Я учуял тонкий душистый запах, шедший от кишлака. Поглядывая на дувалы, думал, что же он мне напоминает. И вдруг до меня дошел явственный запах гречневой каши. Оглянулся – в дальнем углу ребята разожгли небольшой костер, достали концентраты, мясные консервы, нацедили из громадного резинового резервуара, установленного на корме саперного БТРа, воды и начали варить суп. На второе же разогрели из консервных банок гречневую кашу.
– Всем завтракать! По очереди… – слышится зычный голос. – Первое отделение, Язубец!
Прежде чем покинуть свою позицию, я скольжу глазами по кишлаку, и – странное дело! Вижу неожиданно выросшее облачко дыма, слышу нарастающий пугающий шорох.
– Мина! – истошно ору я. Успеваю заметить, что старослужащие попадали на землю, где лежали, а новички удивленно уставились на меня.
Мина взорвалась за костром. Гречневую кашу смело и разбросало по всему участку. Я вжался в землю, краем глаза наблюдая в щелочку между камнями за кишлаком. Стрелять в этот кишлак нельзя. Он мирный. Что предпримет командир?
Вижу едва различимое облачко, снова слышится нарастающий шорох, и я снова истошно ору: «Мина!»
– Чего орешь? – Троекуров сваливается на меня сверху и некоторое время лежит на мне. До разрыва мины. На этот раз она значительно недолетела и разорвалась прямо на дороге.
– Мы на БМП протараним вон тот дувал, а ты прикроешь нас. Бей только по вооруженным людям. Вертолеты я уже вызвал. Задачу понял?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Как это не похоже на учебку в Ферудахе! Третья и четвертая мины тоже недолетели, но разорвались гораздо ближе к нашему участку. БМП рывком рванула через дорогу и устремилась вперед. В этот момент со стороны кишлака душманы открыли огонь из стрелкового оружия. Я видел искры, которые высекали о броню боевой машины вражеские пули. Со стороны нашей заставы раздались автоматные и пулеметные очереди, но я не видел, куда стрелять. Ни одной живой цели. БМП протаранила дувал, исчезла в облаке желтоватой пыли, вынырнула из этого облака уже в кишлаке, замелькала среди дувалов. Вот она развернулась в том месте, откуда, предположительно, работал миномет – и остановилась. Неподвижность нашего БМП накаляло обстановку. Секунды текли как вечность. Напрягая зрение, я видел, как какие-то люди собрались возле машины, и мне показалось, что среди них наш старший лейтенант. «Неужели взяли в плен?!» – пронеслась как молния страшная мысль. Но вот БМП рывком рванула с места, и по мере ее приближения я видел, различал, что на броне сидят вооруженные люди. Как только машина выехала через сделанный ею же пролом в дувале на дорогу, по ней ударили вражеские автоматы. И на этот раз я не видел, куда мне стрелять. Но не стрелять я уже не мог. Короткими очередями начал бить по кишлаку.
В это время БМП приблизилась к охраняемому участку. На броне сидели афганцы, но среди них были Троекуров, который отчаянно жестикулировал, пытаясь, скорее всего, предупредить огонь по ним.
Я не стрелял. Не слышал, чтобы стреляли ребята, но хорошо видел, как с брони свалился сначала один афганец, потом неподвижно застыл, уткнувшись лицом, другой. Не было никакой ясности, откуда же стреляют. Подъезжая к участку, Троекуров начал стрелять поверх наших голов. Я оглянулся. От старого виноградника к нам бежали вооруженные люди, которые стреляли на ходу. Как плохо, что я не послушался совета старшего лейтенанта и не сделал бруствер с тыла. Стрелять пришлось с колена. Вдруг я увидел молниеносный трассер от виноградника и рядом раздался оглушительный лопающийся звук. Это подбили из гранатомета БМП, которая въехала на участок и стала удобной мишенью. Афганцы посыпались с брони и побежали обратно в сторону кишлака.
– Останови их! Не разрешай им отступить!
Слова команды белокурого широкоплечего Троекурова теряются в разрывах мин. Мне надо остановить восемь или десять человек, языка которых я не знаю. Над головою пролетают комья грунта, а невидимые пулеметные очереди пытаются срезать редкий кустарник.
– Прикажи им залечь! – снова кричит старший лейтенант мне. – Их всех перебьют, если они попытаются перебежать дорогу. Скоро прилетят наши вертолеты. Останови их.
Его слова заглушаются громкими хлопками винтовочных выстрелов. Это стреляют из виноградника. Винтовки, которые прошивают бронежилеты. Но я выползаю из укрытия, скатываюсь с бугра и на какой-то миг застываю в неуклюжей позе, потому что на меня обрушивается новый каскад земляных комьев от разрыва вблизи еще одной мины. От этого разрыва, от истошного крика Троекурова афганцы залегли прямо на дороге. Я очутился рядом с афганцем, лежащим возле автомата. Рукав его куртки пропитался кровью, одна нога неестественно откинута в сторону, он вытаращил глаза от боли и непонимания того, что с ним произошло. Здоровой рукой он вцепился в меня, желая, чтобы я тащил его в укрытие.
Все остальные, спасаясь от пуль, возвращаются назад к участку, где можно укрыться в вырытых укреплениях. Один из афганцев выпрямился больше положенного и тут же падает, подрезанный пулей. Две мины разрываются почти одновременно, и еще пять человек поднимаются и пытаются отступить в укрытие. Одному из них удается добежать до моего окопчика, но остальные, неуклюже взмахнув руками и дико крича от боли, падают на дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153
Я смотрел, как тащат раненых в вертолет, и неприятный холодок пробегал по спине. Если я получу пулю между лопаток, не смогу шевельнуть ни рукой, ни ногой с парализованным позвоночником, может, мне уже меньше захочется стрелять?
Троекуров приказал занять круговую оборону. Со стороны близкого кишлака нападения ждать не приходилось – оно было с верным правительству населением, с хорошо вооруженными отрядами самообороны. Но меня выставили как раз напротив кишлака – оборона должна быть круговой.
Я вырыл углубление в земле, натаскал камней и соорудил нечто вроде бруствера.
– Молодец, – похвалил меня Троекуров, – соображаешь. Ты бы еще себе тыл соорудил, видишь, тебя духи могут снять из снайперской со стороны гор. Да и мина если попадет на участок, от осколков уцелеешь.
С Троекуровым я с первого знакомства дружески сошелся и много и охотно говорил с ним.
Едва Троекуров ушел, я улегся на локти перед автоматом и уставился глазами в кишлак. Солнце уже взошло, но не показывалось из-за горы. Кишлак передо мной как на ладони. Он был ослеплен как соты из бесформенных дувалов. Изредка доносились неясные звуки то ли блеяния овец, то ли звучания афганской речи. Я учуял тонкий душистый запах, шедший от кишлака. Поглядывая на дувалы, думал, что же он мне напоминает. И вдруг до меня дошел явственный запах гречневой каши. Оглянулся – в дальнем углу ребята разожгли небольшой костер, достали концентраты, мясные консервы, нацедили из громадного резинового резервуара, установленного на корме саперного БТРа, воды и начали варить суп. На второе же разогрели из консервных банок гречневую кашу.
– Всем завтракать! По очереди… – слышится зычный голос. – Первое отделение, Язубец!
Прежде чем покинуть свою позицию, я скольжу глазами по кишлаку, и – странное дело! Вижу неожиданно выросшее облачко дыма, слышу нарастающий пугающий шорох.
– Мина! – истошно ору я. Успеваю заметить, что старослужащие попадали на землю, где лежали, а новички удивленно уставились на меня.
Мина взорвалась за костром. Гречневую кашу смело и разбросало по всему участку. Я вжался в землю, краем глаза наблюдая в щелочку между камнями за кишлаком. Стрелять в этот кишлак нельзя. Он мирный. Что предпримет командир?
Вижу едва различимое облачко, снова слышится нарастающий шорох, и я снова истошно ору: «Мина!»
– Чего орешь? – Троекуров сваливается на меня сверху и некоторое время лежит на мне. До разрыва мины. На этот раз она значительно недолетела и разорвалась прямо на дороге.
– Мы на БМП протараним вон тот дувал, а ты прикроешь нас. Бей только по вооруженным людям. Вертолеты я уже вызвал. Задачу понял?
– Так точно, товарищ старший лейтенант. Как это не похоже на учебку в Ферудахе! Третья и четвертая мины тоже недолетели, но разорвались гораздо ближе к нашему участку. БМП рывком рванула через дорогу и устремилась вперед. В этот момент со стороны кишлака душманы открыли огонь из стрелкового оружия. Я видел искры, которые высекали о броню боевой машины вражеские пули. Со стороны нашей заставы раздались автоматные и пулеметные очереди, но я не видел, куда стрелять. Ни одной живой цели. БМП протаранила дувал, исчезла в облаке желтоватой пыли, вынырнула из этого облака уже в кишлаке, замелькала среди дувалов. Вот она развернулась в том месте, откуда, предположительно, работал миномет – и остановилась. Неподвижность нашего БМП накаляло обстановку. Секунды текли как вечность. Напрягая зрение, я видел, как какие-то люди собрались возле машины, и мне показалось, что среди них наш старший лейтенант. «Неужели взяли в плен?!» – пронеслась как молния страшная мысль. Но вот БМП рывком рванула с места, и по мере ее приближения я видел, различал, что на броне сидят вооруженные люди. Как только машина выехала через сделанный ею же пролом в дувале на дорогу, по ней ударили вражеские автоматы. И на этот раз я не видел, куда мне стрелять. Но не стрелять я уже не мог. Короткими очередями начал бить по кишлаку.
В это время БМП приблизилась к охраняемому участку. На броне сидели афганцы, но среди них были Троекуров, который отчаянно жестикулировал, пытаясь, скорее всего, предупредить огонь по ним.
Я не стрелял. Не слышал, чтобы стреляли ребята, но хорошо видел, как с брони свалился сначала один афганец, потом неподвижно застыл, уткнувшись лицом, другой. Не было никакой ясности, откуда же стреляют. Подъезжая к участку, Троекуров начал стрелять поверх наших голов. Я оглянулся. От старого виноградника к нам бежали вооруженные люди, которые стреляли на ходу. Как плохо, что я не послушался совета старшего лейтенанта и не сделал бруствер с тыла. Стрелять пришлось с колена. Вдруг я увидел молниеносный трассер от виноградника и рядом раздался оглушительный лопающийся звук. Это подбили из гранатомета БМП, которая въехала на участок и стала удобной мишенью. Афганцы посыпались с брони и побежали обратно в сторону кишлака.
– Останови их! Не разрешай им отступить!
Слова команды белокурого широкоплечего Троекурова теряются в разрывах мин. Мне надо остановить восемь или десять человек, языка которых я не знаю. Над головою пролетают комья грунта, а невидимые пулеметные очереди пытаются срезать редкий кустарник.
– Прикажи им залечь! – снова кричит старший лейтенант мне. – Их всех перебьют, если они попытаются перебежать дорогу. Скоро прилетят наши вертолеты. Останови их.
Его слова заглушаются громкими хлопками винтовочных выстрелов. Это стреляют из виноградника. Винтовки, которые прошивают бронежилеты. Но я выползаю из укрытия, скатываюсь с бугра и на какой-то миг застываю в неуклюжей позе, потому что на меня обрушивается новый каскад земляных комьев от разрыва вблизи еще одной мины. От этого разрыва, от истошного крика Троекурова афганцы залегли прямо на дороге. Я очутился рядом с афганцем, лежащим возле автомата. Рукав его куртки пропитался кровью, одна нога неестественно откинута в сторону, он вытаращил глаза от боли и непонимания того, что с ним произошло. Здоровой рукой он вцепился в меня, желая, чтобы я тащил его в укрытие.
Все остальные, спасаясь от пуль, возвращаются назад к участку, где можно укрыться в вырытых укреплениях. Один из афганцев выпрямился больше положенного и тут же падает, подрезанный пулей. Две мины разрываются почти одновременно, и еще пять человек поднимаются и пытаются отступить в укрытие. Одному из них удается добежать до моего окопчика, но остальные, неуклюже взмахнув руками и дико крича от боли, падают на дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153