— Ну, как висят? Самостоятельно висит. Я ж тебе докладаю. Такому человеку трудно без власти жить Пил без просыпу, перебрал и… Где наша не пропадала, а кончать когда-нибудь надо!
Нет, Слава не может поверить тому, что Степана Кузьмича не стало. Не может, не может Быстров умереть, да еще повеситься. Не того он десятка. Пил, конечно, пил, с горя пил… Но он же борец, такие люди не кончают с собой. Это сплетни, слухи.
Слава на мгновение приободрился.
— Ерунду вы говорите, не может Быстров повеситься, не такой характер у него…
— Характер! — Егорыч всплеснул руками. — Да я точно говорю. Из-за того и заехал, подумал, что не может сердце в тебе на евонную смерть не отозваться.
Слава сжался весь, совсем как в те минуты, когда выполнял самые важные, самые опасные поручения Быстрова.
— Ну расскажите, расскажите по порядку…
— А я и говорю по порядку, — обиделся Егорыч. — Ушел позавчерась из дому, сказал бабе: «Я тут, недалече, скоро вернусь». На дворе ночь, а его нет, с ним такое случалось, пропадал не на один день, а вчера в роще его нашли, висит, сердешный, на суку, перепужал ребятишек…
— Вы-то откуда узнали? Сами видели?
— Зачем мне видеть? Я в Козловке был проездом, дела у меня там, а тут приезжает из Рагозина Выжлецов — слышал? Семен Прокофьич, мельник, говорит: Быстрову конец, не выдержал…
У Славы на сердце тоже тоска. Что-то надо делать, а что?
— Хоронят когда?
— Завтра, как от милиции известию получат, делать вскрытию аль нет…
— Вам чаю еще налить?
— Налей, налей, милок…
Егорыч потягивает чаек и потягивает, греется. И все смотрит, смотрит на Славу, не отводит от него глаз… Так ли уж его интересует, какое впечатление произвело сообщение на Славу? Посмотрит, опустит глаза к блюдцу и опять посмотрит… Нет, чего-то Егорыч недоговаривает.
Ставит блюдце на стол, наклоняется к Славе.
— Слушай, Миколаич, чего скажу… А что, ежели это… убивство?
Слава не очень-то понимает Егорыча.
— Убийство?
— Оченно просто.
— Зачем?
— А у него много, у твоего-то Степана Кузьмича, ненавистников было, люди обид не прощают…
— Да нет, не может быть…
Не может быть, чтобы Степана Кузьмича убили… Да и кто решится на это? Нет, нет…
— Глупости…
— Глупости-то оно глупости, да ведь люди просто так руки на себя не накладают, а такой орел и подавно…
Слава встает.
— Вы тут сидите, захочется, Эмма Артуровна вам еще чайничек вскипятит, а мне, извините, пора.
— Торопишься по начальству докладать? — догадывается Егорыч. — Мне тоже на базар…
Обычно Слава бежит на работу, а сейчас не торопится, идет и раздумывает, как же это могло случиться, что он потерял Быстрова?
Впрочем, Быстрова он давно потерял, но теперь, когда человек вообще уже не существует, мысль о непоправимости происшедшего давила с непереносимой силой.
Возле укома Славу нагнал Ушаков.
— Что это ты такой невеселый?
— Да нет, ничего, — безучастно отозвался Слава. — Голова болит…
Он пошел не к себе наверх, на антресоли, а к взрослым, в уездный комитет партии.
Шабунин был не один, у стола сидели начальник уездной милиции Дегтяренко, как всегда суровый и молчаливый, и Пересветов, директор Каменского конесовхоза.
Слава остановился на пороге.
— Афанасий Петрович, можно?
— Заходи, заходи…
Дегтяренко и Пересветов замолчали.
— Что у тебя? — спросил Шабунин.
— Афанасий Петрович, вы знаете… — Голос Славы сорвался. — Умер Быстров.
— Знаю. — Шабунин сочувственно посмотрел на Славу. — Мне еще вчера вечером сообщил Семин.
— А вы знаете…
— Да, не выдержал, сорвался, — подтвердил Шабунин. — Жаль, но…
— Сам виноват, — досказал Дегтяренко.
— Нет, не то, — не согласился Шабунин. — Виноват, конечно, но мы тоже недоглядели. — Он помолчал и поставил точку. — Недоглядели за человеком.
Слава не очень понимал, что ему нужно от Шабунина.
— Как же теперь…
— Похоронят без нас, — опять жестко вмешался Дегтяренко. — Быстрова фактически списали еще год назад.
Тут Шабунин сам догадался, что от него нужно Славе.
— Хочешь поехать? — Шабунин задумчиво постучал пальцами по столу. — Что ж, поезжай. Успеешь на похороны. Только учти: ни речей, ни митингов.
Слава с отчаянием смотрел в окно, стекла оттаяли, на подоконник наползали тяжелые мутные капли.
— А вы не думаете, что не сам он себя убил? Его многие ненавидели!
— Конечно, не сам, — мрачно согласился Дегтяренко. — Самогон, вот кто его убийца.
— Нет, не думаю. Кому он сейчас мог быть опасен? Семин выяснял — собственная слабость, — ответил Шабунин. — Иди на конный двор, передай, чтоб запрягли тебе мои ползунки, а твоим товарищам я сам скажу, что отпустил тебя дня на два домой.
36
В ползунках Шабунин ездил, когда спешил, — маленькие такие саночки, от силы на двух человек, с неширокой полостью и невысокой спинкой.
На конном дворе удивились: Шабунин свои санки никому не давал, а тут — нате! — предоставил ползунки Ознобишину, которому вообще не положено личного выезда…
Ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Запрягли в ползунки Урагана, могучего аргамака в яблоках, не запряжешь в беговые санки какую-нибудь клячу, — часа не прошло, как Слава выехал из Малоархангельска.
Понукать Урагана не приходилось, только снег да комья мерзлой земли летели из-под копыт, легкие санки для такого коня неощутимы, зато на сердце Славы давила такая тяжесть, какой он, кажется, еще никогда не испытывал в жизни.
Разговор с Шабуниным и особенно неприязненные реплики Дегтяренко развеяли подозрения Славы, не перенес Степан Кузьмич одиночества, отверженности, безвластия…
Эх, Степан Кузьмич, Степан Кузьмич…
Мороз свирепел, ветер завивал снежок, Слава не замечал мороза, так торопился, да и тулуп спасал, что дали ему на конном дворе конюхи.
Поворот за поворотом, деревня за деревней, ветла за ветлой, без передышки донесся до Успенского, выехал чуть ли не в сумерки и приехал чуть ли не в сумерки, завернул домой, побежал на кухню к Федосею, попросил подбросить Урагану сенца — не распрягать, а только подбросить, пошел в дом, Вера Васильевна не ждала сына, однако появлению его не удивилась.
Слава поцеловал мать, устало опустился на стул.
Вера Васильевна, вероятно, подумала о том же, о чем Слава думал всю дорогу.
— Ты знаешь… — начала было она.
— Знаю, — коротко отозвался Слава. — Не надо.
— Ты надолго?
— Нет, отдохнет лошадь и сразу в Рагозино.
— Есть будешь?
— Дай чего-нибудь…
Пошли на кухню, Вера Васильевна налила горячих щей и, пока Слава ел, пригорюнившись, смотрела на сына.
— А не опасно? — вдруг спросила она.
— Какая может быть опасность? — Слава хмыкнул. — Дорога известна, до ночи далеко, волков нет…
Вера Васильевна покачала головой.
— Я не о том…
— А о чем?
— Как ты думаешь, Степан Кузьмич погиб своей смертью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204