Стволы у деревьев были тоненькие, как палочки, и росли у одних прямо, а у других совсем косо. Их кроны, плоские и длинные, имели очень странную форму, а когда проезжавший автомобиль освещал их своими фарами, ребята видели, что и цвет у них тоже какой-то странный. Их ветви в виде тюбика зубной пасты, человеческого лица, головки сыра, руки, бритвы, бутылки, коровы и даже автомобильной шины, были покрыты листвой из всех букв алфавита.
– Ура! – закричал Микелино. – Вот он, лес!
Его братья, которые как завороженные смотрели на луну, поднимавшуюся из-за этих фантастических черных призраков, в один голос воскликнули:
– Как красиво!..
Но Микелино тотчас же напомнил им о цели их путешествия. Дрова! Тогда они подрубили одно деревце в виде желтого цветка примулы, разломали его на куски и потащили домой.
Вернувшись с жалкой охапкой мокрых веток, Марковальдо увидел весело потрескивавшую печку.
– Где вы это взяли? – воскликнул он, указывая на остатки рекламного щита, который был из фанеры и сгорал очень быстро.
– В лесу! – ответили ребята.
– В каком еще лесу?
– А в том, что на шоссе. Там их полно!
Раз это так просто, а в доме снова не осталось ни полена, то имеет смысл последовать примеру ребят. Марковальдо снова взял пилу и направился в сторону шоссе.
Астольфо, агент дорожной полиции, был немного близорук, и очки ему были просто необходимы, в особенности по ночам, когда он объезжал свой участок на мотоцикле. Но он не смел даже заикнуться о них, опасаясь, что это неблагоприятно отразится на его карьере.
Сегодня вечером им объявили, что на шоссе ватага сорванцов-мальчишек все время ломает рекламные щиты. И вот Астольфо едет осматривать свой участок.
На всем пути Астольфо по обе стороны дороги тянутся заросли броских, кривляющихся фигур. Щуря близорукие глаза, он осматривает их одну за другой. Вот в свете мотоциклетной фары появился какой-то шалопай, взобравшийся на щит. Астольфо тормозит.
– Эй! Что ты там делаешь? – кричит он. – Слезай сию же минуту!
Но мальчишка не шевелится и продолжает показывать ему язык. Астольфо подходит ближе и видит, что это реклама сыра, а на ней – толстощекий, облизывающийся бутуз.
– Ну и ну!.. – вздыхает Астольфо и, снова устроившись в седле, мчится дальше.
Немного погодя в тени огромного щита появляется чье-то грустное испуганное лицо.
– Ни с места! Не вздумайте удрать!
Но никто не удирает. Эта горестная физиономия, пририсованная прямо к ноге, сплошь покрытой мозолями, рекламирует мозолин.
– Прошу прощения, – бормочет Астольфо и едет дальше.
На щите, рекламирующем примочки от мигрени, изображена гигантская голова человека, закрывшего руками глаза от нестерпимой боли. Астольфо подъезжает поближе, и его фара освещает Марковальдо, который взгромоздился на самую верхушку рекламного щита, чтобы отпилить от него кусок. Ослепленный ярким светом, Марковальдо съеживается, делается совсем маленьким и застывает, уцепившись за ухо огромной головы, из которой торчит пила, добравшаяся уже до половины лба.
Астольфо принимается внимательно рассматривать рекламу.
– Ага, – говорит он, – примочки Стаппа. Сильная реклама! Здорово придумали! А человечек с пилой там, наверху, это мигрень, от которой голова раскалывается пополам. Я сразу понял!
И он едет дальше, очень довольный.
Вокруг безмолвие и холод. Марковальдо облегченно вздыхает, выпрямляется на неудобном насесте и снова берется за работу. В залитое луной небо ввинчивается приглушенное кряканье пилы.
Свежий воздух.
Перевод А. Короткова
– Этим ребятам, – сказал врач из поликлиники, – нужно было бы немного подышать свежим воздухом где-нибудь повыше, побегать по лугам…
Он сидел на стуле между кроватями в полуподвальной комнате, где жила теперь семья Марковальдо, и прижимал стетоскоп к спинке маленькой Терезы между остренькими лопатками, торчавшими, словно крылышки неоперившегося птенца. Кроватей было две. В головах и в ногах каждой из них из-под одеяла виднелось детское лицо с пылающими щеками и блестящими глазами: все четверо были больны.
– По каким лугам? Как клумба на площади, да? – спросил Микелино.
– А повыше, значит, на небоскребе? – поинтересовался Филиппетто.
– А раз воздух свежий, значит его можно кушать? – спросил Даниеле.
Тощий длинный Марковальдо и его маленькая коренастая жена стояли, облокотившись, по обе стороны старенького хромоногого комода. Услышав слова доктора, они, не меняя позы, разом подняли и бессильно уронили свободную руку и пробормотали:
– Да куда же вы хотите, чтобы мы их… Восемь ртов, в долгу как в шелку, как же вы хотите, чтобы мы все это устроили?..
– Самое лучшее место, куда мы можем их послать, – уточнил Марковальдо, – это на улицу.
– Скоро у нас его будет вдоволь, свежего воздуха, – добавила жена, – вот как вытурят нас из дому, и придется нам спать на бульваре…
Как-то в субботу после обеда Марковальдо забрал ребят, только что оправившихся после болезни, и повез их погулять на холм. Район, где они жили, был от холмов дальше, чем все другие районы города, и, чтобы добраться до первых склонов, им пришлось тащиться через весь город в переполненном трамвае. Всю дорогу ребята ничего не видели, кроме ног пассажиров, стиснувших их со всех сторон. Но мало-помалу трамвай опустел, за окошками, к которым, наконец, можно было пробраться, показалась поднимавшаяся в гору аллея. Они доехали до конечной остановки, а дальше пошли пешком.
Стояли первые весенние дни. Под теплым солнышком зацветали деревья. Ребята смотрели по сторонам, немного растерянные. Марковальдо повел их по дорожке, ступеньками поднимавшейся вверх по зеленому склону.
– Почему все лестница, лестница, а дома наверху нет? – спросил Микелино.
– Это не такая лестница, как в городе. Это как улица.
– Улица… А как же машины по ступенькам влезают?
По обе стороны потянулись глухие стены, за которыми цвели сады.
– Стены, а крыши нет… Их разбомбили, да?
– Это сады… ну, вроде дворов, что ли… – принялся объяснять отец. – Дома внутри за стенами, их за деревьями не видать.
Микелино недоверчиво покачал головой.
– Да, дворы… Дворы всегда внутри дома, а снаружи дворы не бывают.
Тут вмешалась Терезина.
– А в этих домах кто живет, деревья? – спросила она.
По мере того как они поднимались, Марковальдо казалось, что постепенно отстают, остаются где-то позади и запах плесени, преследовавший его в складе, где он по восемь часов в день ворочал тюки, и пятна сырости, расползавшиеся по стенам его квартиры, и столбы пыли, золотившейся в узких полосках солнца, которое иногда заглядывало в окна, и приступы кашля, мучившего его по ночам. Да и ребята казались ему сейчас не такими желтыми и хрупкими, они словно слились в одно целое с этим светом и зеленью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117
– Ура! – закричал Микелино. – Вот он, лес!
Его братья, которые как завороженные смотрели на луну, поднимавшуюся из-за этих фантастических черных призраков, в один голос воскликнули:
– Как красиво!..
Но Микелино тотчас же напомнил им о цели их путешествия. Дрова! Тогда они подрубили одно деревце в виде желтого цветка примулы, разломали его на куски и потащили домой.
Вернувшись с жалкой охапкой мокрых веток, Марковальдо увидел весело потрескивавшую печку.
– Где вы это взяли? – воскликнул он, указывая на остатки рекламного щита, который был из фанеры и сгорал очень быстро.
– В лесу! – ответили ребята.
– В каком еще лесу?
– А в том, что на шоссе. Там их полно!
Раз это так просто, а в доме снова не осталось ни полена, то имеет смысл последовать примеру ребят. Марковальдо снова взял пилу и направился в сторону шоссе.
Астольфо, агент дорожной полиции, был немного близорук, и очки ему были просто необходимы, в особенности по ночам, когда он объезжал свой участок на мотоцикле. Но он не смел даже заикнуться о них, опасаясь, что это неблагоприятно отразится на его карьере.
Сегодня вечером им объявили, что на шоссе ватага сорванцов-мальчишек все время ломает рекламные щиты. И вот Астольфо едет осматривать свой участок.
На всем пути Астольфо по обе стороны дороги тянутся заросли броских, кривляющихся фигур. Щуря близорукие глаза, он осматривает их одну за другой. Вот в свете мотоциклетной фары появился какой-то шалопай, взобравшийся на щит. Астольфо тормозит.
– Эй! Что ты там делаешь? – кричит он. – Слезай сию же минуту!
Но мальчишка не шевелится и продолжает показывать ему язык. Астольфо подходит ближе и видит, что это реклама сыра, а на ней – толстощекий, облизывающийся бутуз.
– Ну и ну!.. – вздыхает Астольфо и, снова устроившись в седле, мчится дальше.
Немного погодя в тени огромного щита появляется чье-то грустное испуганное лицо.
– Ни с места! Не вздумайте удрать!
Но никто не удирает. Эта горестная физиономия, пририсованная прямо к ноге, сплошь покрытой мозолями, рекламирует мозолин.
– Прошу прощения, – бормочет Астольфо и едет дальше.
На щите, рекламирующем примочки от мигрени, изображена гигантская голова человека, закрывшего руками глаза от нестерпимой боли. Астольфо подъезжает поближе, и его фара освещает Марковальдо, который взгромоздился на самую верхушку рекламного щита, чтобы отпилить от него кусок. Ослепленный ярким светом, Марковальдо съеживается, делается совсем маленьким и застывает, уцепившись за ухо огромной головы, из которой торчит пила, добравшаяся уже до половины лба.
Астольфо принимается внимательно рассматривать рекламу.
– Ага, – говорит он, – примочки Стаппа. Сильная реклама! Здорово придумали! А человечек с пилой там, наверху, это мигрень, от которой голова раскалывается пополам. Я сразу понял!
И он едет дальше, очень довольный.
Вокруг безмолвие и холод. Марковальдо облегченно вздыхает, выпрямляется на неудобном насесте и снова берется за работу. В залитое луной небо ввинчивается приглушенное кряканье пилы.
Свежий воздух.
Перевод А. Короткова
– Этим ребятам, – сказал врач из поликлиники, – нужно было бы немного подышать свежим воздухом где-нибудь повыше, побегать по лугам…
Он сидел на стуле между кроватями в полуподвальной комнате, где жила теперь семья Марковальдо, и прижимал стетоскоп к спинке маленькой Терезы между остренькими лопатками, торчавшими, словно крылышки неоперившегося птенца. Кроватей было две. В головах и в ногах каждой из них из-под одеяла виднелось детское лицо с пылающими щеками и блестящими глазами: все четверо были больны.
– По каким лугам? Как клумба на площади, да? – спросил Микелино.
– А повыше, значит, на небоскребе? – поинтересовался Филиппетто.
– А раз воздух свежий, значит его можно кушать? – спросил Даниеле.
Тощий длинный Марковальдо и его маленькая коренастая жена стояли, облокотившись, по обе стороны старенького хромоногого комода. Услышав слова доктора, они, не меняя позы, разом подняли и бессильно уронили свободную руку и пробормотали:
– Да куда же вы хотите, чтобы мы их… Восемь ртов, в долгу как в шелку, как же вы хотите, чтобы мы все это устроили?..
– Самое лучшее место, куда мы можем их послать, – уточнил Марковальдо, – это на улицу.
– Скоро у нас его будет вдоволь, свежего воздуха, – добавила жена, – вот как вытурят нас из дому, и придется нам спать на бульваре…
Как-то в субботу после обеда Марковальдо забрал ребят, только что оправившихся после болезни, и повез их погулять на холм. Район, где они жили, был от холмов дальше, чем все другие районы города, и, чтобы добраться до первых склонов, им пришлось тащиться через весь город в переполненном трамвае. Всю дорогу ребята ничего не видели, кроме ног пассажиров, стиснувших их со всех сторон. Но мало-помалу трамвай опустел, за окошками, к которым, наконец, можно было пробраться, показалась поднимавшаяся в гору аллея. Они доехали до конечной остановки, а дальше пошли пешком.
Стояли первые весенние дни. Под теплым солнышком зацветали деревья. Ребята смотрели по сторонам, немного растерянные. Марковальдо повел их по дорожке, ступеньками поднимавшейся вверх по зеленому склону.
– Почему все лестница, лестница, а дома наверху нет? – спросил Микелино.
– Это не такая лестница, как в городе. Это как улица.
– Улица… А как же машины по ступенькам влезают?
По обе стороны потянулись глухие стены, за которыми цвели сады.
– Стены, а крыши нет… Их разбомбили, да?
– Это сады… ну, вроде дворов, что ли… – принялся объяснять отец. – Дома внутри за стенами, их за деревьями не видать.
Микелино недоверчиво покачал головой.
– Да, дворы… Дворы всегда внутри дома, а снаружи дворы не бывают.
Тут вмешалась Терезина.
– А в этих домах кто живет, деревья? – спросила она.
По мере того как они поднимались, Марковальдо казалось, что постепенно отстают, остаются где-то позади и запах плесени, преследовавший его в складе, где он по восемь часов в день ворочал тюки, и пятна сырости, расползавшиеся по стенам его квартиры, и столбы пыли, золотившейся в узких полосках солнца, которое иногда заглядывало в окна, и приступы кашля, мучившего его по ночам. Да и ребята казались ему сейчас не такими желтыми и хрупкими, они словно слились в одно целое с этим светом и зеленью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117