То есть я рассказывал истории, которые случились не со мной, а с другими – или представлялись мне случившимися, или могли случиться, – и эти другие были люди, как говорится, "из народа". Но всегда немножко необычные, несколько странные, которых можно было бы показать только с помощью слов, произносимых ими, или поступков, совершаемых ими, не теряя времени на их чувства и мысли…"
Действительно, бросается в глаза, что в рассказах этой группы есть черты неореализма, которые наш читатель знает и по литературе и особенно по кино. Знакомым кажется сам мир людей, которые действуют в этих рассказах, – мир безработных, воров, бродяг, проституток: мы неоднократно видели его на экране в хорошо всем памятных фильмах. Жизнь сама указывала писателю на этих героев: война, оккупация, связанные с ней обнищание и безработица в первые послевоенные годы сорвали людей с насиженных мест, выбили почву у них из-под ног, деклассировали, выбросили на дно, зачастую искалечив морально… Внешне спокойно, как бы совершенно объективно рисует таких людей Кальвино: перед нами и в самом деле одни лишь их слова и поступки. Со всего города мчатся в порт алчные проститутки, привлекаемые магическим словом "доллары" ("Доллары"). Один за другим проходят перед незадачливым и глуповатым полицейским полунищие обитатели большого, дома на окраине ("Кот и полицейский"). В этих рассказах снова звучит одна из любимых тем Кальвино – тема несовместимости "мечты" (как продолжение "мира детства") и "трудной жизни"; впрочем, и сама "мечта" здесь уже искажена, искалечена, как и сами герои. Вот девушка в рассказе "Кот и полицейский": она забилась на чердак, чтобы никто не мешал ей хотя бы почитать про "красивую жизнь", описанную в дешевом журнальчике. В рассказе "Ограбление кондитерской" перед нашими глазами проходит трагический фарс осуществления детской мечты у потрепанного жизнью обитателя "дна", в котором это мимолетное изобилие среди вечной нищеты будит такую алчность, что он превращается чуть ли не в животное. Боль за человека, искалеченного нечеловеческими условиями капиталистической действительности, встает в ироничных и злых рассказах этого цикла.
Но есть у Кальвино герой, который сумел и в зрелые годы в тех же нечеловеческих условиях сохранить ясный взгляд ребенка, сохранить мечту. Это Марковальдо, рабочий без квалификации, герой следующей группы рассказов. Из безысходной нищеты Марковальдо пытается вырваться к иным, человеческим условиям, которые его наивный разум представляет себе как "естественное существование" на лоне природы. Марковальдо хочет охотиться ("Городской голубь"), собирать грибы ("Грибы в городе") и спать на чистом воздухе ("Скамейка") ; короче, Марковальдо хочет идиллии, в простоте душевной идеализируя сельскую жизнь. Марковальдо оказывается наивнее своего двенадцатилетнего сынишки, очутившегося в деревне и там тоже увидевшего лишь изнурительный труд ("Путешествие с коровами"). Идиллия немыслима ни в деревне, ни в капиталистическом городе, она рушится при столкновении с "трудной жизнью". Не случайно иронический заголовок "Трудные идиллии", непосредственно относящийся к циклу о Марковальдо, Кальвино предпослал всему первому разделу своей книги: он явно сам считает "тему Марковальдо" главной темой рассказов.
В своей недавней статье "Вызов лабиринту" Кальвино писал: "Что касается самого великого и всеохватывающего предвидения будущего – предвидения Маркса, то мы видим, что его негативное пророчество (о развитии капитализма) подтвердилось… в сути своей: никто не избежит зубчатых колес индустрии ни на единый миг в своей общественной или частной жизни". Именно этот тезис и подтверждает писатель всей образностью рассказов о Марковальдо. Неумолимая логика бытия капиталистического города подсовывает Марковальдо ос вместо пчел, сад туберкулезного санатория вместо загородного парка, рекламные щиты вместо деревьев зимнего леса, гонит его из одной нелепой ситуации в другую, уподобляет другому "естественному существу", затравленному и погубленному непонятным и чуждым для него миром, – подопытному кролику, унесенному Марковальдо из клиники. А если один-единственный раз интересы Марковальдо совпали с чьими-то интересами в борьбе конкурирующих компаний, то и это обернулось для него в худшую сторону, и светящаяся реклама новой фирмы навсегда заслонила от его глаз звездное небо ("Луна и Ньяк").
В рассказах о Марковальдо "сказочность" и реализм Кальвино достигают полного и органического синтеза. "Сказочна" не только вся интонация рассказов, "сказочен", фольклорен и сам их герой, все делающий невпопад. И вместе с тем он глубоко человечен и трогателен – так же как его родной брат с экрана неудачливый Чарли, наделенный тем же "волшебным глазом" и так же захваченный "зубчатыми колесами" капитализма (читатель помнит эти кадры в "Новых временах" Чаплина).
Зато когда Кальвино пишет о хозяевах "трудной жизни", ее виновниках, злым и едким сатириком предстает он перед нами. В раннем рассказе "Курица в цехе" за издевательски нарисованными образами шпика и доносчика Джованнино Вонючки и заводских охранников встают образы нанявших их фабрикантов, перепуганных нарастающим протестом рабочих, боящихся малейшего проявления их солидарности и в погоне за прибылью загнавших мастера-виртуоза Пьетро в безвыходную "тюрьму нервного напряжения, автоматизма и усталости".
"Власть чистогана", о которой писали основоположники научного коммунизма в "Коммунистическом манифесте", давно стала предметом изображения в литературе. Страшная власть золота запечатлелась в грандиозных и трагических образах Гобсека и Скупого рыцаря; однако в наши дни в капиталистическом обороте золото вытеснено банкнотами, чеками – бумажками с написанными на них цифрами, цифрами, цифрами… С ними и столкнулся маленький Паолино – герой рассказа "Ночь, полная цифр". Цифры заполнили все: они искажают человеческие отношения, отталкивая друг от друга юношу и девушку, цифрам скоро вообще не нужны будут люди, которых заменят счетные машины. Писатель находит удивительно острые, точные образы, чтобы показать обесчеловечивающую силу цифр – денег. Мальчик встречается и со Скупым рыцарем цифр – старым бухгалтером, вместе с ним спускается в заветный подвал. И оказывается, весь мир цифр держится на ошибке, символической ошибке, ибо в ней писатель обобщил свою мысль о противоестественности этого страшного мира.
Особенного сатирического блеска достигает Кальвино в рассказе "Синьора Паулатим". По форме это маленький киносценарий. Мелькают предметы, показанные "крупным планом". Одни вещи. Какое странное безлюдье! Нет, люди есть; но ведь "объектив" – это взгляд хозяйки, синьоры Паулатим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117