Было невыразимо приятно сознавать, что двое умных людей говорят с ним, как со взрослым; властно охватило чувство благодарности и уважения к этим людям, бедным, плохо одетым и так озабоченно рассуждавшим об устройстве иной жизни. Но скоро голова у него отяжелела, точно налилась свинцом, и, подавленный ощущением тягостной полноты в груди, он невольно закрыл глаза.
- Иди, спи! - сказал Дудка.
Климков покорно встал, осторожно разделся и лёг на диван.
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном небе трепетали, улетая всё выше и выше, тысячи ярких звёзд, огонь лампы вздрагивал и тоже рвался вверх. Двое людей, наклонясь друг к другу, важно и тихо говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то к новому, хорошему.
VIII
Уже через несколько дней жизни с Капитоном Ивановичем Климков ощутил в себе нечто значительное. Раньше, обращаясь к полицейским солдатам, которые прислуживали в канцелярии, он говорил с ними тихо и почтительно, а теперь строгим голосом подзывал к себе старика Бутенко и сердито говорил:
- Опять в чернильнице у меня мухи!
Седой, увешанный крестами и медалями солдат равнодушно и многословно объяснял:
- Чернильниц всего тридцать четыре, а мух - тысячи, они хотят пить и лезут в чернила. Что ж им делать?
В уборной перед зеркалом он внимательно рассматривал своё серое лицо, угловатое, с острым маленьким носом и тонкими губами, искал на верхней губе признака усов, смотрел в свои водянистые, неуверенные глаза.
"Надо остричься! - решил он, когда ему не удалось пригладить светлые, жидкие вихры волос на голове. - И надо носить крахмальные воротники, а то у меня шея тонка".
Вечером он остригся, купил два воротничка и почувствовал себя ещё более человеком.
Дудка относился к нему внимательно и добродушно, но часто в его глазах блестела насмешливая улыбка, вызывая у Климкова смущение и робость. Когда приходил горбатый, лицо старика становилось озабоченным, голос звучал строго, и почти на все речи друга он отрывисто возражал:
- Не то. Не так. У тебя ум - как плохое ружьё, - разносит мысли по сторонам, а надо стрелять так, чтобы весь заряд лёг в цель, кучно.
Горбатый, покачивая тяжёлой головою, отвечал:
- Хорошо - скоро не делается...
- Время идёт - враг растёт...
- Между прочим, я заметил человека, - сказал однажды горбатый, недалеко от меня поселился. Высокий, с острой бородкой, глаза прищурены, ходит быстро. Спрашиваю дворника - где служит? Место искать приехал. Я сейчас же написал письмо в охранное - смотрите!..
Дудка прервал его речь, широким взмахом руки рассекая воздух.
- Это неважно! В доме - сыро, вот почему мокрицы. Так их не переведёшь, надо высушить дом... - Я - солдат, - говорил он, тыкая пальцем в грудь себе, - я командовал ротой и понимаю строй жизни. Нужно, чтобы все твёрдо знали устав, законы, - это даёт единодушие. Что мешает знать законы? Бедность. Глупость - это уже от бедности. Почему он не борется против нищеты? В ней корни безумия человеческого и вражды против него, государя...
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему: корень всех несчастий жизни человеческой - нищета. Это ясно. От неё - зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и мудр: царь - богат, народ - беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда - все будут сытыми и добрыми!
Отношение Климкова к людям изменялось; оставаясь таким же угодливым, как и прежде, теперь он начинал смотреть на всех снисходительно, глазами человека, который понял тайну жизни, может указать, где лежит дорога к миру и покою...
И, чувствуя необходимость похвастаться своим знанием, - однажды, обедая в трактире с Яковом Зарубиным, он с гордостью изложил ему всё, что слышал от старика и его горбатого друга.
Узкие глазки Зарубина вспыхнули, он весь завертелся, растрепал себе волосы, запустил в них пальцы обеих рук м вполголоса воскликнул:
- Это верно, ей-богу! Какого чёрта, в самом деле? У него - тысячи миллионов, а мы тут издыхаем. Кто это тебя научил?
- Никто! - твёрдо сказал Евсей. - Это я сам придумал.
- Нет, ты скажи по правде! Где слышал?
- Говорю - сам я додумался...
Яков с удовольствием оглянул его.
- Если так - голова у тебя неплохая. Только - врёшь ты!
Евсей обиделся.
- Мне всё равно - не верь.
Яков почему-то захохотал, крепко потирая руки. Через два дня к столу Евсея подошёл помощник пристава и какой-то сероглазый господин с круглой, гладко остриженной головой и скучным, жёлтым лицом.
- Ты, Климков, отправляешься в охранное отделение! - проговорил полицейский негромко и зловеще.
Евсей поднялся со стула, ноги у него задрожали, и он снова сел. Стриженый выдвинул ящик его стола и забрал все бумаги.
Расслабленный, ничего не понимая, Климков очнулся в полутёмной комнате, у стола, покрытого зелёным сукном. В груди у него поднималась и опускалась волна страха, под ногами зыбко качался пол, стены комнаты, наполненной зелёным сумраком, плавно кружились. Над столом возвышалось чьё-то белое лицо в раме густой, чёрной бороды, блестели синие очки. Евсей неотрывно смотрел прямо в стёкла, в синюю, бездонную темноту, она влекла к себе и, казалось, высасывала кровь из его жил. Он рассказал о Дудке и его горбатом друге, подробно, связно, точно снимая со своего сердца плёнку кожи.
Высокий, режущий ухо голос прервал его:
- Итак - во всём виноват государь император, говорят эти ослы?
Человек в синих очках не спеша протянул руку, взял трубку телефона и спросил насмешливо:
- Белкин, - вы? Да... Распорядитесь, дорогой, сегодня же вечером обыскать и арестовать двух прохвостов: канцеляриста полицейского правления Капитона Реусова и чиновника казённой палаты Антона Дрягина... Ну да, конечно...
Евсей схватился рукою за край стола.
- Так! - сказал человек с чёрной бородой, откинулся на спинку кресла, расправил бороду обеими руками, поиграл карандашом, бросил его на стол и сунул руки в карманы брюк. Мучительно долго молчал, потом раздельно и строго спросил:
- Что же мне делать с тобой?
- Простите! - шёпотом попросил Евсей.
- Климков? - не отвечая, молвил чёрный. - Фамилию я как будто слышал...
- Простите... - повторил Евсей.
- А ты чувствуешь себя сильно виноватым?
- Сильно...
- Это - хорошо. В чём же ты виноват?
Климков молчал. Чёрный человек сидел так удобно и спокойно, что, казалось, он никогда уже не отпустит Евсея из этой комнаты.
- Не знаешь? - спросил он и предложил: - Подумай...
Тогда Климков набрал в грудь побольше воздуха и начал рассказывать о Раисе и о том, как она задушила старика.
- Лукин? - равнодушно зевнув, сказал человек в синих очках. - Ага, вот почему мне знакома твоя фамилия!
Он встал, подошёл к Евсею, поднял пальцем его подбородок, несколько секунд смотрел в лицо и затем позвонил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53
- Иди, спи! - сказал Дудка.
Климков покорно встал, осторожно разделся и лёг на диван.
Осенняя ночь дышала в окно тёплой и душистой сыростью, в чёрном небе трепетали, улетая всё выше и выше, тысячи ярких звёзд, огонь лампы вздрагивал и тоже рвался вверх. Двое людей, наклонясь друг к другу, важно и тихо говорили. Всё вокруг было таинственно, жутко и приятно поднимало куда-то к новому, хорошему.
VIII
Уже через несколько дней жизни с Капитоном Ивановичем Климков ощутил в себе нечто значительное. Раньше, обращаясь к полицейским солдатам, которые прислуживали в канцелярии, он говорил с ними тихо и почтительно, а теперь строгим голосом подзывал к себе старика Бутенко и сердито говорил:
- Опять в чернильнице у меня мухи!
Седой, увешанный крестами и медалями солдат равнодушно и многословно объяснял:
- Чернильниц всего тридцать четыре, а мух - тысячи, они хотят пить и лезут в чернила. Что ж им делать?
В уборной перед зеркалом он внимательно рассматривал своё серое лицо, угловатое, с острым маленьким носом и тонкими губами, искал на верхней губе признака усов, смотрел в свои водянистые, неуверенные глаза.
"Надо остричься! - решил он, когда ему не удалось пригладить светлые, жидкие вихры волос на голове. - И надо носить крахмальные воротники, а то у меня шея тонка".
Вечером он остригся, купил два воротничка и почувствовал себя ещё более человеком.
Дудка относился к нему внимательно и добродушно, но часто в его глазах блестела насмешливая улыбка, вызывая у Климкова смущение и робость. Когда приходил горбатый, лицо старика становилось озабоченным, голос звучал строго, и почти на все речи друга он отрывисто возражал:
- Не то. Не так. У тебя ум - как плохое ружьё, - разносит мысли по сторонам, а надо стрелять так, чтобы весь заряд лёг в цель, кучно.
Горбатый, покачивая тяжёлой головою, отвечал:
- Хорошо - скоро не делается...
- Время идёт - враг растёт...
- Между прочим, я заметил человека, - сказал однажды горбатый, недалеко от меня поселился. Высокий, с острой бородкой, глаза прищурены, ходит быстро. Спрашиваю дворника - где служит? Место искать приехал. Я сейчас же написал письмо в охранное - смотрите!..
Дудка прервал его речь, широким взмахом руки рассекая воздух.
- Это неважно! В доме - сыро, вот почему мокрицы. Так их не переведёшь, надо высушить дом... - Я - солдат, - говорил он, тыкая пальцем в грудь себе, - я командовал ротой и понимаю строй жизни. Нужно, чтобы все твёрдо знали устав, законы, - это даёт единодушие. Что мешает знать законы? Бедность. Глупость - это уже от бедности. Почему он не борется против нищеты? В ней корни безумия человеческого и вражды против него, государя...
Евсей жадно глотал слова старика и верил ему: корень всех несчастий жизни человеческой - нищета. Это ясно. От неё - зависть, злоба, жестокость, от неё жадность и общий всем людям страх жизни, боязнь друг друга. План Дудки был прост и мудр: царь - богат, народ - беден, пусть же царь отдаст народу свои богатства, и тогда - все будут сытыми и добрыми!
Отношение Климкова к людям изменялось; оставаясь таким же угодливым, как и прежде, теперь он начинал смотреть на всех снисходительно, глазами человека, который понял тайну жизни, может указать, где лежит дорога к миру и покою...
И, чувствуя необходимость похвастаться своим знанием, - однажды, обедая в трактире с Яковом Зарубиным, он с гордостью изложил ему всё, что слышал от старика и его горбатого друга.
Узкие глазки Зарубина вспыхнули, он весь завертелся, растрепал себе волосы, запустил в них пальцы обеих рук м вполголоса воскликнул:
- Это верно, ей-богу! Какого чёрта, в самом деле? У него - тысячи миллионов, а мы тут издыхаем. Кто это тебя научил?
- Никто! - твёрдо сказал Евсей. - Это я сам придумал.
- Нет, ты скажи по правде! Где слышал?
- Говорю - сам я додумался...
Яков с удовольствием оглянул его.
- Если так - голова у тебя неплохая. Только - врёшь ты!
Евсей обиделся.
- Мне всё равно - не верь.
Яков почему-то захохотал, крепко потирая руки. Через два дня к столу Евсея подошёл помощник пристава и какой-то сероглазый господин с круглой, гладко остриженной головой и скучным, жёлтым лицом.
- Ты, Климков, отправляешься в охранное отделение! - проговорил полицейский негромко и зловеще.
Евсей поднялся со стула, ноги у него задрожали, и он снова сел. Стриженый выдвинул ящик его стола и забрал все бумаги.
Расслабленный, ничего не понимая, Климков очнулся в полутёмной комнате, у стола, покрытого зелёным сукном. В груди у него поднималась и опускалась волна страха, под ногами зыбко качался пол, стены комнаты, наполненной зелёным сумраком, плавно кружились. Над столом возвышалось чьё-то белое лицо в раме густой, чёрной бороды, блестели синие очки. Евсей неотрывно смотрел прямо в стёкла, в синюю, бездонную темноту, она влекла к себе и, казалось, высасывала кровь из его жил. Он рассказал о Дудке и его горбатом друге, подробно, связно, точно снимая со своего сердца плёнку кожи.
Высокий, режущий ухо голос прервал его:
- Итак - во всём виноват государь император, говорят эти ослы?
Человек в синих очках не спеша протянул руку, взял трубку телефона и спросил насмешливо:
- Белкин, - вы? Да... Распорядитесь, дорогой, сегодня же вечером обыскать и арестовать двух прохвостов: канцеляриста полицейского правления Капитона Реусова и чиновника казённой палаты Антона Дрягина... Ну да, конечно...
Евсей схватился рукою за край стола.
- Так! - сказал человек с чёрной бородой, откинулся на спинку кресла, расправил бороду обеими руками, поиграл карандашом, бросил его на стол и сунул руки в карманы брюк. Мучительно долго молчал, потом раздельно и строго спросил:
- Что же мне делать с тобой?
- Простите! - шёпотом попросил Евсей.
- Климков? - не отвечая, молвил чёрный. - Фамилию я как будто слышал...
- Простите... - повторил Евсей.
- А ты чувствуешь себя сильно виноватым?
- Сильно...
- Это - хорошо. В чём же ты виноват?
Климков молчал. Чёрный человек сидел так удобно и спокойно, что, казалось, он никогда уже не отпустит Евсея из этой комнаты.
- Не знаешь? - спросил он и предложил: - Подумай...
Тогда Климков набрал в грудь побольше воздуха и начал рассказывать о Раисе и о том, как она задушила старика.
- Лукин? - равнодушно зевнув, сказал человек в синих очках. - Ага, вот почему мне знакома твоя фамилия!
Он встал, подошёл к Евсею, поднял пальцем его подбородок, несколько секунд смотрел в лицо и затем позвонил.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53