Оказывается, она уже отплыла из гавани неизвестно куда.
Мартин Фабр и его жена были славные и добрые люди. Как и многие из обитателей Канады, оба они были французы и при Людовике XIV поселились в числе первых эмигрантов в колонии, называвшейся тогда «Новая Франция»; их язык, одежда, обычаи, сами имена свидетельствовали об их национальности.
Их глубоко тронуло несчастье маленького француза и печальная судьба, ожидавшая его в том случае, если бы они согласились со своими менее жалостливыми соседями и отослали бы его в дом призрения. Одним словом, — они решили взять его к себе.
— Ну, мой крошка, не отчаивайся! — сказала ему добрая женщина, — ты останешься у нас, пока кто-нибудь не придет за тобой. А если даже и никто не придет… так что же! У меня будет одним сыном больше!
У них было уже трое детей. Дела гостиницы не процветали, так что новое бремя, которое эти добряки взвалили на себя, было им очень тяжело. Но при доброй воле и желании всегда вывернешься из беды и, как философски замечал Мартин Фабр: «Где есть хлеб для пятерых, там найдется и для шестого!..» Рассказывая о себе, Раймунд мог только указать свое имя, Ахилла Келерна и «Belle Irma». Слабые попытки разыскать его родных не дали никакого результата. Настоящее для детей — все, а прошлое очень скоро сливается для них в один сплошной туман. Так и Раймунд почти что забыл, что достойные супруги Фабр не были в действительности его родителями. Некоторое время его посылали в деревенскую школу; затем, когда пришла пора отдать его в ученье ремеслу, его поместили к одному канатчику, старому американскому матросу, который видел различные страны и умел, крутя веревку, рассказывать прекрасные истории.
Раймунд откопал у этого доброго старика несколько книг и с жадностью проглотил их. По вечерам он рассказывал детям Фабра то, что узнал из них, — и это скоро составило ему репутацию ученого. В особенности его приемный отец был поражен его познаниями.
— Да, мой мальчик, ты создан не для того, чтобы, оставаясь здесь, крутить канаты! — говорил иногда бравый трактирщик, ласково гладя Раймунда по голове.
Он был прав, даже больше, чем сам он полагал. Подобные разговоры возбудили в мальчике желание повидать свет, — окончательно же укрепила его в этом решении перемена, которую он заметил в госпоже Фабр.
Добрая женщина искренне любила своего приемного сына, но еще более любила самого младшего из сыновей, почти ровесника Раймунда.
Но, увы, он не блистал умом, и сравнение всегда было не в его пользу. Это было тяжело для госпожи Фабр, и сама того не замечая, она часто бывала в дурном на-» строении и несправедлива к Раймунду. Что же касается ее сына, то зависть, которую он уже с детства питал к своему приемному брату, с годами лишь обострилась.
Раймунд замечал все это.
Ему было уже четырнадцать лет, он был силен и ловок, полон мужества и гордости, — и вот однажды он обратился к Мартину Фабру.
— Отец! — сказал он, — пора уже мне самому содержать себя и поискать себе счастья. Вот уже восемь лет прошло, и вы обращаетесь со мной, как с сыном, — теперь пришла и моя очередь попытаться воздать вам за все добро, что вы мне сделали, и позаботиться о вас!
Во всей Северной Америке дети как можно скорее стараются жить самостоятельно на свои средства, так что подобное заявление вовсе не удивляет родителей. Ни Мартин Фабр, ни его жена не воспротивились желанию молодого человека; они дали ему свое разрешение, попрощались с ним и пожелали ему удачи.
В Квебеке, куда он сначала отправился, Раймунд поступил юнгой на английский корабль и отплыл в Филадельфию.
Так началась его странная карьера, эта борьба с самыми различными и профессиями, в которой гибнут слабые, а сильные закаляются уже навсегда. Воодушевленный безграничным самолюбием и истинной страстью к науке, Раймунд разделил свой день на две части: одну посвящал добыванию средств для пропитания, другую же проводил в библиотеках, на публичных лекциях или у себя в комнатке, восполняя пробелы в своих знаниях. Древние и новые языки, математика, физика, естественные науки, рисование, теория и техника различных ремесел — все интересовало его. Одаренный живым умом, превосходной памятью и выдающейся изобретательностью, он шутя схватывал все, без всякого труда переходил от науки к науке, отгадывал там, где недоставало времени вникнуть, и в разнообразных занятиях находил много удовольствия. То типографщик, то механик, химик, учитель геометрии, электротехник, матрос на пароходе, искатель золота в Калифорнии, — он не смотрел ни на одну из этих профессий, как на конечную цель своей жизни, а единственно лишь как на средство проникнуть в тайны человеческой деятельности и вооружиться всем для какого-нибудь, пока еще не определенного, большого предприятия.
В то же время он много путешествовал; побывал в Европе, чтобы взглянуть на Францию, которой он так гордился, и снова вернулся в Америку, где ему легче было применить на деле свои разнообразные способности; он изъездил Америку от одного моря до другого, временами даже в качестве кочегара на паровозе, и при каждом удобном случае старался изучать ее.
Вот один из примеров его изобретательности: он заметил, как жадно набрасываются на газеты путешественники приехавшие по Тихоокеанской железной дороге из Сан-Франциско в Нью-Йорк или наоборот.
Ему пришла мысль удовлетворить эту любознательность, издавая в самом поезде бюллетень, содержавший в себе телеграммы со всех промежуточных станций, — естественно, что ни одна местная газета, вышедшая до прибытия поезда, по свежести известий не могла соперничать с его листком. Раймунд принялся приводить в исполнение свою мысль. Купить переносную типографию, сговориться с начальником багажного вагона о помещении ее, договориться с телеграфными агентствами относительно доставки депеш и, наконец, отпечатать их в виде периодического издания «Express-Eclair», — все это для него было делом двух дней. Ему было восемнадцать лет. Его мысль имела полный успех, и по крайней мере в течение двух недель возбуждала толки в Америке. Но Раймунд вовсе не думал навсегда остаться журналистом и через два месяца уже изучал морское дело в Бордо.
Там он встретил Кассулэ и взял его под свое покровительство. Вот как это случилось.
Раймунд, который намеревался на следующее утро покинуть Бордо, воспользовался прекрасным июньским вечером, чтобы в последний раз прогуляться по окрестностям города. На краю дороги, на груде камней, приготовленных для мощения, Раймунд увидел семи-восьмилетнего мальчугана, — он был без чувств, весь в крови и покрыт пылью.
Раймунд взял его на руки и перенес на берег Жиронды, протекавшей невдалеке. Он смочил его голову холодной водой, и, смыв кровь с лица, убедился, что рана была неопасна;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Мартин Фабр и его жена были славные и добрые люди. Как и многие из обитателей Канады, оба они были французы и при Людовике XIV поселились в числе первых эмигрантов в колонии, называвшейся тогда «Новая Франция»; их язык, одежда, обычаи, сами имена свидетельствовали об их национальности.
Их глубоко тронуло несчастье маленького француза и печальная судьба, ожидавшая его в том случае, если бы они согласились со своими менее жалостливыми соседями и отослали бы его в дом призрения. Одним словом, — они решили взять его к себе.
— Ну, мой крошка, не отчаивайся! — сказала ему добрая женщина, — ты останешься у нас, пока кто-нибудь не придет за тобой. А если даже и никто не придет… так что же! У меня будет одним сыном больше!
У них было уже трое детей. Дела гостиницы не процветали, так что новое бремя, которое эти добряки взвалили на себя, было им очень тяжело. Но при доброй воле и желании всегда вывернешься из беды и, как философски замечал Мартин Фабр: «Где есть хлеб для пятерых, там найдется и для шестого!..» Рассказывая о себе, Раймунд мог только указать свое имя, Ахилла Келерна и «Belle Irma». Слабые попытки разыскать его родных не дали никакого результата. Настоящее для детей — все, а прошлое очень скоро сливается для них в один сплошной туман. Так и Раймунд почти что забыл, что достойные супруги Фабр не были в действительности его родителями. Некоторое время его посылали в деревенскую школу; затем, когда пришла пора отдать его в ученье ремеслу, его поместили к одному канатчику, старому американскому матросу, который видел различные страны и умел, крутя веревку, рассказывать прекрасные истории.
Раймунд откопал у этого доброго старика несколько книг и с жадностью проглотил их. По вечерам он рассказывал детям Фабра то, что узнал из них, — и это скоро составило ему репутацию ученого. В особенности его приемный отец был поражен его познаниями.
— Да, мой мальчик, ты создан не для того, чтобы, оставаясь здесь, крутить канаты! — говорил иногда бравый трактирщик, ласково гладя Раймунда по голове.
Он был прав, даже больше, чем сам он полагал. Подобные разговоры возбудили в мальчике желание повидать свет, — окончательно же укрепила его в этом решении перемена, которую он заметил в госпоже Фабр.
Добрая женщина искренне любила своего приемного сына, но еще более любила самого младшего из сыновей, почти ровесника Раймунда.
Но, увы, он не блистал умом, и сравнение всегда было не в его пользу. Это было тяжело для госпожи Фабр, и сама того не замечая, она часто бывала в дурном на-» строении и несправедлива к Раймунду. Что же касается ее сына, то зависть, которую он уже с детства питал к своему приемному брату, с годами лишь обострилась.
Раймунд замечал все это.
Ему было уже четырнадцать лет, он был силен и ловок, полон мужества и гордости, — и вот однажды он обратился к Мартину Фабру.
— Отец! — сказал он, — пора уже мне самому содержать себя и поискать себе счастья. Вот уже восемь лет прошло, и вы обращаетесь со мной, как с сыном, — теперь пришла и моя очередь попытаться воздать вам за все добро, что вы мне сделали, и позаботиться о вас!
Во всей Северной Америке дети как можно скорее стараются жить самостоятельно на свои средства, так что подобное заявление вовсе не удивляет родителей. Ни Мартин Фабр, ни его жена не воспротивились желанию молодого человека; они дали ему свое разрешение, попрощались с ним и пожелали ему удачи.
В Квебеке, куда он сначала отправился, Раймунд поступил юнгой на английский корабль и отплыл в Филадельфию.
Так началась его странная карьера, эта борьба с самыми различными и профессиями, в которой гибнут слабые, а сильные закаляются уже навсегда. Воодушевленный безграничным самолюбием и истинной страстью к науке, Раймунд разделил свой день на две части: одну посвящал добыванию средств для пропитания, другую же проводил в библиотеках, на публичных лекциях или у себя в комнатке, восполняя пробелы в своих знаниях. Древние и новые языки, математика, физика, естественные науки, рисование, теория и техника различных ремесел — все интересовало его. Одаренный живым умом, превосходной памятью и выдающейся изобретательностью, он шутя схватывал все, без всякого труда переходил от науки к науке, отгадывал там, где недоставало времени вникнуть, и в разнообразных занятиях находил много удовольствия. То типографщик, то механик, химик, учитель геометрии, электротехник, матрос на пароходе, искатель золота в Калифорнии, — он не смотрел ни на одну из этих профессий, как на конечную цель своей жизни, а единственно лишь как на средство проникнуть в тайны человеческой деятельности и вооружиться всем для какого-нибудь, пока еще не определенного, большого предприятия.
В то же время он много путешествовал; побывал в Европе, чтобы взглянуть на Францию, которой он так гордился, и снова вернулся в Америку, где ему легче было применить на деле свои разнообразные способности; он изъездил Америку от одного моря до другого, временами даже в качестве кочегара на паровозе, и при каждом удобном случае старался изучать ее.
Вот один из примеров его изобретательности: он заметил, как жадно набрасываются на газеты путешественники приехавшие по Тихоокеанской железной дороге из Сан-Франциско в Нью-Йорк или наоборот.
Ему пришла мысль удовлетворить эту любознательность, издавая в самом поезде бюллетень, содержавший в себе телеграммы со всех промежуточных станций, — естественно, что ни одна местная газета, вышедшая до прибытия поезда, по свежести известий не могла соперничать с его листком. Раймунд принялся приводить в исполнение свою мысль. Купить переносную типографию, сговориться с начальником багажного вагона о помещении ее, договориться с телеграфными агентствами относительно доставки депеш и, наконец, отпечатать их в виде периодического издания «Express-Eclair», — все это для него было делом двух дней. Ему было восемнадцать лет. Его мысль имела полный успех, и по крайней мере в течение двух недель возбуждала толки в Америке. Но Раймунд вовсе не думал навсегда остаться журналистом и через два месяца уже изучал морское дело в Бордо.
Там он встретил Кассулэ и взял его под свое покровительство. Вот как это случилось.
Раймунд, который намеревался на следующее утро покинуть Бордо, воспользовался прекрасным июньским вечером, чтобы в последний раз прогуляться по окрестностям города. На краю дороги, на груде камней, приготовленных для мощения, Раймунд увидел семи-восьмилетнего мальчугана, — он был без чувств, весь в крови и покрыт пылью.
Раймунд взял его на руки и перенес на берег Жиронды, протекавшей невдалеке. Он смочил его голову холодной водой, и, смыв кровь с лица, убедился, что рана была неопасна;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56