А однажды ответил с каким-то вызовом, удивившим Морозова: «Вот слетаю туда, тогда и поговорим». Этот разговор был года три назад, они тогда на втором курсе учились. «Интересно, — сказал Морозов, — как ты полетишь на запретную планету?» Володя, разумеется, прекрасно знал, что Международная федерация космонавтики объявила Плутон и его окрестности запретной для человека зоной. Тем более удивительным, гусарским каким-то показался Морозову его ответ: «Запретный плод сладок».
Теперь, когда этот настырный Виктор стал наседать на Володю, как будто именно тот несет ответственность за фантазии доктора Морриса, а остальные гости Морозова поддакивали и посмеивались, — Володя не стал ввязываться в спор. Он направился к двери.
— Погоди! — окликнул его Морозов. — Ребята, управляйтесь сами. Где фруктовый сок — вы, к сожалению, знаете не хуже меня. Уходя, выключите включенное и приберите разбросанное. У нас с Володей срочное дело.
Они сбежали по лестнице вниз, уклонились от шумной компании, зазывавшей их в кафе под полосатым тентом, и зашагали в сад.
— Ну что? — спросил Морозов. — Поговорил с Тоней?
— Нет… То есть разговор был, но… не получился, в общем.
— Эх ты, нескладный человек. Давай-ка расскажи по порядку. В лицах.
Они сели на скамейку, и Володя рассказал «по порядку». Что-то погрустнел Морозов, слушая его.
— Мне кажется, она меня не любит, — сказал Володя.
Морозов ничего не ответил на горькое признание, и Володя поник головой, погрузился в невеселые мысли.
Все здесь тайна. Великая загадка рода человеческого… «Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж…» Герцогиня Джозиана полюбила безобразного Гуинплена… Ромео и Джульетта… Тристан и Изольда… Старинные новеллы, оканчивающиеся эпической фразой: «Они жили долго и любили друг друга и умерли в один день», — прекрасная, наивная мечта… Древние легенды: бог разделил людей на половинки, разбросал по свету, и они ищут друг друга…
— Что же такое любовь?
Спрашивая это, Володя был готов к тому, что Морозов примется его высмеивать. Однако Алеша сидел неподвижно, скрестив руки на груди, и молчал. Перед ними в густой тени деревьев ходили взад-вперед лунные пятна.
— Мне кажется, — попробовал Володя сформулировать, — это… это — остро избирательное тяготение полов. Верно, Алеша?
— Отвяжись.
— Нет, позволь, позволь! — Володю вдруг осенило. — В организме человека нет ни одного элемента, не входящего в таблицу Менделеева. Согласен? Следовательно… — Он вдумчиво подбирал слова. — Следовательно, любовь… то есть проявление избирательного тяготения полов… есть результат биоэлектрохимических процессов в клетках мозга… и, значит, может быть изучена и моделирована наравне с памятью и наследственностью…
— А дальше что? — воззрился на него Морозов.
— Ну как ты не понимаешь? Эта идея позволяет создать… — Володя запнулся, — ну, что ли, локатор… нет, анализатор любви… Анализатор, который обеспечит правильный выбор. — Володя воодушевился: — Да, это мысль! Анализатор исключит ошибки. Представь себе, Алеша, как он облегчит страдания влюбленных.
— Представляю! — с неожиданной злостью ответил Морозов, поднимаясь. — Представляю твой анализатор! Белые шкафы, набитые микромодулями. Ты встречаешь на улице брюнетку анатомического типа Тони и приглашаешь ее «анализироваться». Для начала — экспресс-анализ крови и прочего. Вам надевают манжетки сфигноманометров. Вам бреют головы и мажут их контактной пастой для датчиков энцефалографа…
— Что с тобой? — озадаченно спросил Володя.
А Морозова несло:
— Вам вкалывают в нервные узлы китайские иглы. Анализатор гудит, мигает цветными сигналами. Старший оператор говорит: «Молодые люди, посмотрите друг другу в глаза. Так, а теперь — через гипнофильтр А—27. Благодарю вас. Жора, отцепляй от них датчики». Блок дешифровки выстреливает голубой бланк с розовыми амурами: «Не можете любить друг друга». И ты идешь искать следующую девушку…
Морозов ожесточенно махнул рукой и зашагал к выходу.
Радий Петрович привык командовать людьми и приборами. Он привык ощущать приборы как продолжение своего зрения и слуха, своей воли. Кроме того, он привык видеть перед собой за координатной сеткой экрана знакомую картину звездного неба. Видеть свое положение в Пространстве — без этого лететь было нельзя.
Теперь, когда корабль оглох и ослеп, Радий Петрович не то чтобы испугался, а был ошеломлен странным ощущением собственной ненужности и невозможности управлять ходом событий. Он перестал быть командиром , и это, кажется, было страшнее, чем врезаться в Юпитер. А врезаться могли каждую секунду.
Оцепенение первых минут прошло. Как мог он, командир, допустить, чтобы двое мальчишек, впервые вышедших в Пространство…
— Куда?! — крикнул он так, как не кричал еще никогда в жизни. — Куда направили?
Губы его прыгали, голос сорвался. Он видел их белые лица на мутном фоне бокового экрана. Заостровцев не оглянулся на окрик. Руки его безжизненно висели по бокам кресла, взлохмаченная голова лежала на панели управления двигателями. Как раз под его щекой медленно ползла вправо стрелка поворотного реактора.
Морозов посмотрел на командира. Лицо его было странно искажено — будто одна сторона отставала от другой.
— Сейчас, Радий Петрович… Минутку…
Морозов потянулся к переключателям мнемосхемы — самым дальним на пульте. Перед командиром засветилась масштабная схема: Юпитер, спутники, кольца их орбит, красная линия пути корабля…
Но ведь это была линия рассчитанного курса, ее не с чем было сравнить, потому что датчики системы ориентации не подавали на мнемосхему истинный курс.
Радий Петрович представил себе, как «Апшерон» на выходной кривой углубляется в Ю-поле — углубляется дальше, чем следует… Кроме того, на развороте кораблю предстояло пересечь орбиты десятка спутников Юпитера. Конечно, возможность столкновения практически исключена, но когда движешься вслепую в полях стохастичных возмущений, то и мелкие спутники — дико кувыркающиеся в пространстве ледяные и каменные глыбы — кажутся неправдоподобно близкими.
— Вы не могли рассчитать курс без внешних датчиков, — жестко сказал командир. — Я запрещаю…
Тут он осекся. Он был командир и мог запретить что угодно, но, запрещая, он должен был продиктовать свое решение. А решить что-либо в этой дикой ситуации было невозможно.
Морозов тряс за плечи сидевшего рядом Заостровцева.
— Да очнись ты! — крикнул он ему в ухо. — Вовка, очнись! Что дальше? Корректировать надо!
В отчаянии он сгреб пятерней Володины волосы, мокрые от пота. Заостровцев вдруг дернулся, открыл глаза.
— Поправки! — обрадованно закричал Морозов. — Чего уставился, поправки давай!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75
Теперь, когда этот настырный Виктор стал наседать на Володю, как будто именно тот несет ответственность за фантазии доктора Морриса, а остальные гости Морозова поддакивали и посмеивались, — Володя не стал ввязываться в спор. Он направился к двери.
— Погоди! — окликнул его Морозов. — Ребята, управляйтесь сами. Где фруктовый сок — вы, к сожалению, знаете не хуже меня. Уходя, выключите включенное и приберите разбросанное. У нас с Володей срочное дело.
Они сбежали по лестнице вниз, уклонились от шумной компании, зазывавшей их в кафе под полосатым тентом, и зашагали в сад.
— Ну что? — спросил Морозов. — Поговорил с Тоней?
— Нет… То есть разговор был, но… не получился, в общем.
— Эх ты, нескладный человек. Давай-ка расскажи по порядку. В лицах.
Они сели на скамейку, и Володя рассказал «по порядку». Что-то погрустнел Морозов, слушая его.
— Мне кажется, она меня не любит, — сказал Володя.
Морозов ничего не ответил на горькое признание, и Володя поник головой, погрузился в невеселые мысли.
Все здесь тайна. Великая загадка рода человеческого… «Королева играла в башне замка Шопена, и, внимая Шопену, полюбил ее паж…» Герцогиня Джозиана полюбила безобразного Гуинплена… Ромео и Джульетта… Тристан и Изольда… Старинные новеллы, оканчивающиеся эпической фразой: «Они жили долго и любили друг друга и умерли в один день», — прекрасная, наивная мечта… Древние легенды: бог разделил людей на половинки, разбросал по свету, и они ищут друг друга…
— Что же такое любовь?
Спрашивая это, Володя был готов к тому, что Морозов примется его высмеивать. Однако Алеша сидел неподвижно, скрестив руки на груди, и молчал. Перед ними в густой тени деревьев ходили взад-вперед лунные пятна.
— Мне кажется, — попробовал Володя сформулировать, — это… это — остро избирательное тяготение полов. Верно, Алеша?
— Отвяжись.
— Нет, позволь, позволь! — Володю вдруг осенило. — В организме человека нет ни одного элемента, не входящего в таблицу Менделеева. Согласен? Следовательно… — Он вдумчиво подбирал слова. — Следовательно, любовь… то есть проявление избирательного тяготения полов… есть результат биоэлектрохимических процессов в клетках мозга… и, значит, может быть изучена и моделирована наравне с памятью и наследственностью…
— А дальше что? — воззрился на него Морозов.
— Ну как ты не понимаешь? Эта идея позволяет создать… — Володя запнулся, — ну, что ли, локатор… нет, анализатор любви… Анализатор, который обеспечит правильный выбор. — Володя воодушевился: — Да, это мысль! Анализатор исключит ошибки. Представь себе, Алеша, как он облегчит страдания влюбленных.
— Представляю! — с неожиданной злостью ответил Морозов, поднимаясь. — Представляю твой анализатор! Белые шкафы, набитые микромодулями. Ты встречаешь на улице брюнетку анатомического типа Тони и приглашаешь ее «анализироваться». Для начала — экспресс-анализ крови и прочего. Вам надевают манжетки сфигноманометров. Вам бреют головы и мажут их контактной пастой для датчиков энцефалографа…
— Что с тобой? — озадаченно спросил Володя.
А Морозова несло:
— Вам вкалывают в нервные узлы китайские иглы. Анализатор гудит, мигает цветными сигналами. Старший оператор говорит: «Молодые люди, посмотрите друг другу в глаза. Так, а теперь — через гипнофильтр А—27. Благодарю вас. Жора, отцепляй от них датчики». Блок дешифровки выстреливает голубой бланк с розовыми амурами: «Не можете любить друг друга». И ты идешь искать следующую девушку…
Морозов ожесточенно махнул рукой и зашагал к выходу.
Радий Петрович привык командовать людьми и приборами. Он привык ощущать приборы как продолжение своего зрения и слуха, своей воли. Кроме того, он привык видеть перед собой за координатной сеткой экрана знакомую картину звездного неба. Видеть свое положение в Пространстве — без этого лететь было нельзя.
Теперь, когда корабль оглох и ослеп, Радий Петрович не то чтобы испугался, а был ошеломлен странным ощущением собственной ненужности и невозможности управлять ходом событий. Он перестал быть командиром , и это, кажется, было страшнее, чем врезаться в Юпитер. А врезаться могли каждую секунду.
Оцепенение первых минут прошло. Как мог он, командир, допустить, чтобы двое мальчишек, впервые вышедших в Пространство…
— Куда?! — крикнул он так, как не кричал еще никогда в жизни. — Куда направили?
Губы его прыгали, голос сорвался. Он видел их белые лица на мутном фоне бокового экрана. Заостровцев не оглянулся на окрик. Руки его безжизненно висели по бокам кресла, взлохмаченная голова лежала на панели управления двигателями. Как раз под его щекой медленно ползла вправо стрелка поворотного реактора.
Морозов посмотрел на командира. Лицо его было странно искажено — будто одна сторона отставала от другой.
— Сейчас, Радий Петрович… Минутку…
Морозов потянулся к переключателям мнемосхемы — самым дальним на пульте. Перед командиром засветилась масштабная схема: Юпитер, спутники, кольца их орбит, красная линия пути корабля…
Но ведь это была линия рассчитанного курса, ее не с чем было сравнить, потому что датчики системы ориентации не подавали на мнемосхему истинный курс.
Радий Петрович представил себе, как «Апшерон» на выходной кривой углубляется в Ю-поле — углубляется дальше, чем следует… Кроме того, на развороте кораблю предстояло пересечь орбиты десятка спутников Юпитера. Конечно, возможность столкновения практически исключена, но когда движешься вслепую в полях стохастичных возмущений, то и мелкие спутники — дико кувыркающиеся в пространстве ледяные и каменные глыбы — кажутся неправдоподобно близкими.
— Вы не могли рассчитать курс без внешних датчиков, — жестко сказал командир. — Я запрещаю…
Тут он осекся. Он был командир и мог запретить что угодно, но, запрещая, он должен был продиктовать свое решение. А решить что-либо в этой дикой ситуации было невозможно.
Морозов тряс за плечи сидевшего рядом Заостровцева.
— Да очнись ты! — крикнул он ему в ухо. — Вовка, очнись! Что дальше? Корректировать надо!
В отчаянии он сгреб пятерней Володины волосы, мокрые от пота. Заостровцев вдруг дернулся, открыл глаза.
— Поправки! — обрадованно закричал Морозов. — Чего уставился, поправки давай!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75