Другие выращивают растения, дающие сахар, третьи – табак. В больших мастерских искусные мастера делают машины, пароходы, винчестеры, ткут разные ткани… Богатые не работают, однако берут себе все, что создают рабочие.
– Но это же несправедливо! – возмущенно воскликнул Анъялык.
– Вот поэтому, чтобы стать большевиком, надо прежде всего честно трудиться, умножать общие богатства и справедливо распределять их среди людей. Разве эскимос не может это делать?
Анъялык подумал и ответил:
– Может.
– Вот видишь! Значит, эскимос вполне может стать большевиком!
– Если так, то, выходит, может, – задумчиво произнес Анъялык. – Но ведь еще надо знать грамоту. Уметь читать и писать. Вон какие у тебя толстые книги, и печать а них мелкая-мелкая.
– Да, – сказал Ушаков, – грамота нужна. Но эта премудрость не такая трудная, как кажется. Когда человек научился читать, величина шрифта не имеет значения…
Анъялык с сомнением покачал головой.
– Будущей осенью откроем школу для взрослых. Апар с Нанехак собираются учиться…
– И Нанехак? – удивился Анъялык.
– Да, и Нанехак, – подтвердил Ушаков. – А что тут такого?
– Так она же женщина!
– Ну и что? Большевики признают равноправие между мужчиной и женщиной.
– Как? – Анъялык опешил. – И женщина может быть большевиком?
– Может! – решительно скачал Ушаков, чувствуя, что этим он сильно подрывает авторитет партии в глазах Анъялыка.
У эскимосов женщина пользовалась в общине довольно высоким уважением. Ушакову ни разу не приходилось ни видеть, ни слышать, чтобы кто-то пренебрежительно отозвался о ней. В домашних делах женский голос был решающим. И все же существовало какое-то невидимое разграничение чисто мужских и женских дел и даже предметов. Причем все это было довольно сложно, и без глубокого знания общественной жизни эскимосов разобраться тут не так-то легко.
– А ты бы хотел быть грамотным? – спросил Ушаков, стараясь направить разговор в другое русло.
– Хотел бы! – с воодушевлением ответил Анъялык. – Только смогу ли?
– Сможешь! – заверил его Ушаков. – Мало того, придет время, и эскимосы будут иметь свою собственную грамоту…
Они уже перебрались в палатку, выпили по последней кружке чаю, и Ушаков раздевался, собираясь залезть а спальный мешок. Анъялык кукулем не пользовался, а ложился поверх него в своей меховой одежде, обертывая ноги оленьей шкурой.
Рассказ парня не выходил из головы, и Ушаков как бы новыми глазами смотрел на своего спутника, поражаясь глубине и богатству его внутренней жизни.
Анъялык молча наблюдал, как начальник заполнял свой дневник, и время от времени поправлял пламя свечи, снимая с фитиля нагар, чтобы умилыку было светло. Когда Ушаков убрал дневник и погасил свечу, Анъялык позвал его:
– Умилык!
– Я слушаю себя, Анъялык.
– А зачем эскимосам своя письменность?
– Ну как зачем? Разве плохо уметь читать и писать на родном языке? Представляешь – книга на эскимосском? Это же здорово!
– Я не думаю, что это так хорошо, – помолчав, подумав о чем-то, сказал Анъялык.
– Почему?
– Разве не достаточно русской грамоты? Или вам жалко для нас своей письменности?
– Не жалко, – с удивлением ответил Ушаков. – Но ведь своя-то все-таки лучше!
– Не знаю, – покачал головой Анъялык. – Тогда, выходит, нам нужны и свои собственные эскимосские ружья, и машины, и пароходы?
– Это было бы прекрасно! – воскликнул Ушаков. – Ты только представь себе, что у тебя будет не этот американский винчестер, а специальное охотничье ружье с двумя стволами: в одном патрон для белого медведя, а в другом – дробь для птицы. Или, как ты говоришь, машина… Да я уверен, что пройдет совсем немного лет, наша республика наберется сил, и рабочие, ученые изобретут такую машину, которая заменит нам собачью упряжку. И мы с тобой будем путешествовать в теплой быстроходной машине прямо через тундру, ледовое море. Внутри – целая комната, и мы с тобой лежим на кроватях, на чистых простынях… А насчет парохода тем более Нам нужен такой пароход, который сможет одолевать любой лед. Почему у нас прошлым летом не было судна? Да потому, что лед в проливе Лонга был тяжелый…
С того вечера так и повелось: прежде чем заснуть, Анъялык и Ушаков предавались мечтам о будущей жизни, порой «изобретая» такие машины и приспособления, которые вряд ли появятся здесь в ближайшее время.
Облегчив свою душу рассказом, Анъялык стал раскованнее, хотя внешне еще оставался сдержанным и молчаливым. Иногда случалось так, что он вдруг останавливался, прекращал работу и впадал в такую задумчивость, что Ушаков старался не мешать ему.
Но спутником Анъялык оказался прекрасным. Он отлично знал север, всегда безошибочно определял, где можно найти хороший плавник, умел быстро поставить палатку, разжечь костер, всегда вовремя кормил собак, и вообще упряжка у него была отменной. Постромки, потяг, специальные кожаные чулочки для твердого снега или льда сшиты у него из лучшего материала, да и сами собаки, внешне неприметные, были хорошо выдрессированы и выносливы.
У Ушакова каждая собака в отдельности была уникальной, породистой, но в упряжке эти отборные псы не отличались особым послушанием и часто грызлись между собой. Порой он испытывал к Анъялыку нечто похожее на зависть, когда смотрел, как тот уверенно сидит на нарте, и каждая собака в упряжке четко знает свое место.
Обратный путь в поселение пролегал по другому маршруту, не повторяя дороги сюда. Ушаков решил пройти по географической широте острова. Это оказалось делом нелегким – нарты шли по склонам горного хребта, где снеговой покров был особенно коварен: то попадались места, где сплошь каменные осыпи, то вдруг рыхлый снег, заполнявший долины, преграждал им путь. Нарты тонули в нем, собаки барахтались, проваливаясь, точно в воду, а люди брели по пояс в снегу, держась за дуги нарт, за собачью упряжь.
Для Анъялыка, человека, привыкшего всегда выбирать более безопасную и короткую дорогу, поначалу непонятно было стремление начальника идти этим, явно рискованным и трудным, путем.
– Моя главная задача, – объяснял вечером в палатке Ушаков, – изучить и описать весь остров, чтобы люди, которые приедут сюда вслед за мной, уже не блуждали, а уверенно передвигались по этой земле. Наверное, и у нашего народа были те, что изучали новые места. Как ты думаешь?
– Должно быть, были, – задумчиво отвечал Анъялык. – Но это было так давно, что мы забыли их имена. Обычно у нас такие сведения берегли старики. Они знали, куда держать путь Когда мы плавали в окрестностях бухты Провидения, такие люди всегда сидели на корме и держали руль. Они и назывались – умилыки, как ты… Хороший умилык даже в туман уверенно выводил байдару или вельбот на Аракамчечен, в бухту Румилет и даже на остров Сивукак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85
– Но это же несправедливо! – возмущенно воскликнул Анъялык.
– Вот поэтому, чтобы стать большевиком, надо прежде всего честно трудиться, умножать общие богатства и справедливо распределять их среди людей. Разве эскимос не может это делать?
Анъялык подумал и ответил:
– Может.
– Вот видишь! Значит, эскимос вполне может стать большевиком!
– Если так, то, выходит, может, – задумчиво произнес Анъялык. – Но ведь еще надо знать грамоту. Уметь читать и писать. Вон какие у тебя толстые книги, и печать а них мелкая-мелкая.
– Да, – сказал Ушаков, – грамота нужна. Но эта премудрость не такая трудная, как кажется. Когда человек научился читать, величина шрифта не имеет значения…
Анъялык с сомнением покачал головой.
– Будущей осенью откроем школу для взрослых. Апар с Нанехак собираются учиться…
– И Нанехак? – удивился Анъялык.
– Да, и Нанехак, – подтвердил Ушаков. – А что тут такого?
– Так она же женщина!
– Ну и что? Большевики признают равноправие между мужчиной и женщиной.
– Как? – Анъялык опешил. – И женщина может быть большевиком?
– Может! – решительно скачал Ушаков, чувствуя, что этим он сильно подрывает авторитет партии в глазах Анъялыка.
У эскимосов женщина пользовалась в общине довольно высоким уважением. Ушакову ни разу не приходилось ни видеть, ни слышать, чтобы кто-то пренебрежительно отозвался о ней. В домашних делах женский голос был решающим. И все же существовало какое-то невидимое разграничение чисто мужских и женских дел и даже предметов. Причем все это было довольно сложно, и без глубокого знания общественной жизни эскимосов разобраться тут не так-то легко.
– А ты бы хотел быть грамотным? – спросил Ушаков, стараясь направить разговор в другое русло.
– Хотел бы! – с воодушевлением ответил Анъялык. – Только смогу ли?
– Сможешь! – заверил его Ушаков. – Мало того, придет время, и эскимосы будут иметь свою собственную грамоту…
Они уже перебрались в палатку, выпили по последней кружке чаю, и Ушаков раздевался, собираясь залезть а спальный мешок. Анъялык кукулем не пользовался, а ложился поверх него в своей меховой одежде, обертывая ноги оленьей шкурой.
Рассказ парня не выходил из головы, и Ушаков как бы новыми глазами смотрел на своего спутника, поражаясь глубине и богатству его внутренней жизни.
Анъялык молча наблюдал, как начальник заполнял свой дневник, и время от времени поправлял пламя свечи, снимая с фитиля нагар, чтобы умилыку было светло. Когда Ушаков убрал дневник и погасил свечу, Анъялык позвал его:
– Умилык!
– Я слушаю себя, Анъялык.
– А зачем эскимосам своя письменность?
– Ну как зачем? Разве плохо уметь читать и писать на родном языке? Представляешь – книга на эскимосском? Это же здорово!
– Я не думаю, что это так хорошо, – помолчав, подумав о чем-то, сказал Анъялык.
– Почему?
– Разве не достаточно русской грамоты? Или вам жалко для нас своей письменности?
– Не жалко, – с удивлением ответил Ушаков. – Но ведь своя-то все-таки лучше!
– Не знаю, – покачал головой Анъялык. – Тогда, выходит, нам нужны и свои собственные эскимосские ружья, и машины, и пароходы?
– Это было бы прекрасно! – воскликнул Ушаков. – Ты только представь себе, что у тебя будет не этот американский винчестер, а специальное охотничье ружье с двумя стволами: в одном патрон для белого медведя, а в другом – дробь для птицы. Или, как ты говоришь, машина… Да я уверен, что пройдет совсем немного лет, наша республика наберется сил, и рабочие, ученые изобретут такую машину, которая заменит нам собачью упряжку. И мы с тобой будем путешествовать в теплой быстроходной машине прямо через тундру, ледовое море. Внутри – целая комната, и мы с тобой лежим на кроватях, на чистых простынях… А насчет парохода тем более Нам нужен такой пароход, который сможет одолевать любой лед. Почему у нас прошлым летом не было судна? Да потому, что лед в проливе Лонга был тяжелый…
С того вечера так и повелось: прежде чем заснуть, Анъялык и Ушаков предавались мечтам о будущей жизни, порой «изобретая» такие машины и приспособления, которые вряд ли появятся здесь в ближайшее время.
Облегчив свою душу рассказом, Анъялык стал раскованнее, хотя внешне еще оставался сдержанным и молчаливым. Иногда случалось так, что он вдруг останавливался, прекращал работу и впадал в такую задумчивость, что Ушаков старался не мешать ему.
Но спутником Анъялык оказался прекрасным. Он отлично знал север, всегда безошибочно определял, где можно найти хороший плавник, умел быстро поставить палатку, разжечь костер, всегда вовремя кормил собак, и вообще упряжка у него была отменной. Постромки, потяг, специальные кожаные чулочки для твердого снега или льда сшиты у него из лучшего материала, да и сами собаки, внешне неприметные, были хорошо выдрессированы и выносливы.
У Ушакова каждая собака в отдельности была уникальной, породистой, но в упряжке эти отборные псы не отличались особым послушанием и часто грызлись между собой. Порой он испытывал к Анъялыку нечто похожее на зависть, когда смотрел, как тот уверенно сидит на нарте, и каждая собака в упряжке четко знает свое место.
Обратный путь в поселение пролегал по другому маршруту, не повторяя дороги сюда. Ушаков решил пройти по географической широте острова. Это оказалось делом нелегким – нарты шли по склонам горного хребта, где снеговой покров был особенно коварен: то попадались места, где сплошь каменные осыпи, то вдруг рыхлый снег, заполнявший долины, преграждал им путь. Нарты тонули в нем, собаки барахтались, проваливаясь, точно в воду, а люди брели по пояс в снегу, держась за дуги нарт, за собачью упряжь.
Для Анъялыка, человека, привыкшего всегда выбирать более безопасную и короткую дорогу, поначалу непонятно было стремление начальника идти этим, явно рискованным и трудным, путем.
– Моя главная задача, – объяснял вечером в палатке Ушаков, – изучить и описать весь остров, чтобы люди, которые приедут сюда вслед за мной, уже не блуждали, а уверенно передвигались по этой земле. Наверное, и у нашего народа были те, что изучали новые места. Как ты думаешь?
– Должно быть, были, – задумчиво отвечал Анъялык. – Но это было так давно, что мы забыли их имена. Обычно у нас такие сведения берегли старики. Они знали, куда держать путь Когда мы плавали в окрестностях бухты Провидения, такие люди всегда сидели на корме и держали руль. Они и назывались – умилыки, как ты… Хороший умилык даже в туман уверенно выводил байдару или вельбот на Аракамчечен, в бухту Румилет и даже на остров Сивукак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85