Через четыре дня мы должны будем бежать с тем, что сможем унести в карманах. Чего же ты добьешься своим ожиданием?
— Четыре дня, — пробормотал Уайет. — Четыре дня, за которые я смогу внести еще небольшой вклад… Господи, да что же это я такое плету!
Он откинул голову (глаза смотрели вверх) и издал сдавленный, приглушенный звук. Ребел в недоумении протянула руку, коснулась его лица, и пальцы ее стали мокрые. Слезы. Она обняла Уайета, и он, все еще всхлипывая, крепко прижал ее к груди. Ребел не могла простить себе, что довела его до такого состояния.
Но как только Уайет перестал плакать, он отстранился от Ребел и неловко проговорил:
— Уф-ф. Прости, солнышко. Я, кажется, не совладал с собой. Теперь мне полегчало.
Тогда Ребел мягко спросила:
— Поедешь со мной, малыш?
И Уайет молча покачал головой.
— Я тебя не понимаю! — воскликнула Ребел. — Ты оставишь вместо себя бесчисленных уайетов, преданных республике Амальтее, и я надеюсь, это избавит тебя от дальнейших обязательств. Что же тебя здесь держит?
— По правде говоря, я не могу решить, что делать, — сказал Уайет. — Нет, могу… Нет, не могу! Я поклялся, что смогу изменить свою жизнь только с согласия всех четырех своих личностей. Это мудрое решение. Нет, глупое, я жалею… Ну, сейчас уже поздно это обсуждать. Скажу тебе честно, я хочу поехать с тобой, и шут хочет поехать с тобой, и ваятель структур найдет соответствующую цель, он тоже хочет поехать с тобой. Но воин… Нет, я тоже хочу поехать с тобой, но не могу. Не могу. Мой долг остаться здесь и бороться.
— И из-за этого весь сыр-бор? Какая-то одна сраная личность хочет делать все наоборот, и ты позволишь ей сломать жизнь нам обоим? Хватит! Мне приходится принимать решения, когда я не уверена даже на три четверти. Чем ты лучше меня?
Уайет грустно покачал головой:
— Я должен быть верен себе, солнышко. Воин — часть меня, и тут ничего не поделаешь.
Ребел зажала в кулак голографический Марс. Изображение не исчезло, оно светилось где-то в глубине ее плоти — параллельные миры, совпадающие в пространстве, но не соприкасающиеся друг с другом. К Ребел возвращалось ощущение тщетности всех усилий, сознание того, что ни ее слова, ни ее поступки ничего не изменят.
— Но я тоже ничего не могу поделать, понимаешь? Я не могу совершенствоваться, моя личность достигла потолка и как будто законсервировалась. Цельность душит меня, а необходимые для развития ферменты есть только на Тирнанноге. Их создают волшебники, а волшебники не путешествуют.
— Все равно останься, — уговаривал ее Уайет. Он вымученно улыбался, лицо выражало безнадежность. — Я не хочу, чтобы ты менялась. Я люблю тебя такой, какая ты есть.
Ребел закрыла лицо руками.
* * *
Как только она вошла в Корпоративную торговую зону, к ней прицепился Ограниченный искусственный интеллект.
Ребел оставила ландо у транспортного кольца — если корпорация захочет, то сможет его забрать — и взобралась в вагон подвесной дороги. Она сунула паспорт в окно контроля, купила билет в кредит (через три дня кредита уже не будет), и вагон заскользил по длинной невидимой дороге к станции.
Станция была традиционной конструкции: пять соосных колес вращались с немного разной скоростью, чтобы в каждом из них поддерживалась нормальная тяжесть. Транспортное кольцо помещалось в центре, внутри неподвижной ступицы, служащей погрузочной платформой, и все это хозяйство было разукрашено розовой с оранжевым неоацтекской суперграфикой. Скромненько, но со вкусом.
Ребел смотрела в мутную глубину кольца, как вдруг рядом вспыхнул свет. Она повернулась и отпрянула назад, увидев подле себя призрак старухи в платье из плотной материи, как у лесоводов.
— Ага! — воскликнула женщина. — Я так и подумала, что это ты. Поменяла, значит, в паспорте имя. Ну полный абзац!
— Ты напугала меня! — сказала Ребел. И добавила несколько сухо:
— Здравствуй, мама.
Голограмма скорчила рожу.
— Да какая я тебе мама. Называй меня Мад. Я, конечно, всего лишь ОИскИн, но это еще не значит, что у меня нет гордости. Ты ведь знаешь, что такое ОИскИн? Это Ограниченный искусственный…
— Знаю, знаю. У тебя мало времени, поэтому ты просишь меня говорить покороче.
Мад хихикнула. Звук напоминал скрежет ржавой консервной банки.
— Можешь не торопиться. Сейчас или через сто лет — какая, к дьяволу, разница? Да и вообще все мои воспоминания записываются для передачи следующему ОИскИну. Так что мне обеспечено своеобразное бессмертие. Хотя тут не все по закону. Если бы я так надежно не укрылась в Корпоративной торговой зоне, меня бы уничтожили. А в КТЗ можно зарезать человека, и ни хрена тебе за это не будет. Так о чем мы говорили?
— Господи! — Ребел была поражена. Она пристально посмотрела на сморщенную старуху, это красное лицо, водянистые глаза с воспаленными веками. — Ты напилась!
— Во, с первого раза — и прямо в точку. Это наша мамочка придумала. Ей понравилось участвовать в управлении всей этой хурдой-мурдой, но она боялась показаться слишком серьезной. Она говорит, что всегда мечтала пить всю жизнь непрерывно, не просыхая. Но я не пользуюсь тут большим влиянием, в основном я просто высовываюсь, когда есть на что посмотреть. Ну, как у тебя дела, сестричка?
— У меня? — Ребел теперь видела узкий внешний соединительный рукав станции, такой же неподвижный, как ступица, где помещалась платформа подвесной дороги. — У меня вроде все хорошо.
— Вроде хорошо? Ты имеешь почти неограниченный банковской счет, Регистрационная служба сроду такого не видела, покупаешь билет до Тирнаннога, мамочка чуть ли не каждый день справляется, выехала ли ты.., да, потрясающая будет встреча, полный пиздец. Чего тебе еще надо? Трусы с капюшоном? Ноги прямые?
Стали видны голографические транспортные знаки. Куча грязных кораблей отдыхала по эту сторону от сетки в форме песочных часов, ограждающей действующие линии. Талия песочных часов проходила сквозь транспортное кольцо, и концы их пылали, ограничивая участок локального пространства.
— Ну, деньги не совсем мои, — уточнила Ребел. — Больше не мои. Но вообще-то ты права. Я еду домой, и я этим счастлива.
— Да уж, по тебе видно, — ехидно заметила ОИскИн. — Выглядишь как побитая собака. Не знаю, сестрица, что ты там натворила, но лучше забудь обо всем. Приободрись! Жизнь слишком коротка, чтобы убиваться из-за всякого говна!
— Тебе легко говорить… — вспылила Ребел. И осеклась. — Гм. Извини, пожалуйста. Я забыла, что ты…
— Временная? — Старуха покачала головой. — У тебя неверный подход, голубушка. Все смертны, никуда от этого не денешься. Но мне, мне нравится жить, и, если у меня будет хоть несколько минут, я проживу их полной жизнью. Раз! Вот и старуха с косой зовет. Сделай мне одолжение, деточка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77
— Четыре дня, — пробормотал Уайет. — Четыре дня, за которые я смогу внести еще небольшой вклад… Господи, да что же это я такое плету!
Он откинул голову (глаза смотрели вверх) и издал сдавленный, приглушенный звук. Ребел в недоумении протянула руку, коснулась его лица, и пальцы ее стали мокрые. Слезы. Она обняла Уайета, и он, все еще всхлипывая, крепко прижал ее к груди. Ребел не могла простить себе, что довела его до такого состояния.
Но как только Уайет перестал плакать, он отстранился от Ребел и неловко проговорил:
— Уф-ф. Прости, солнышко. Я, кажется, не совладал с собой. Теперь мне полегчало.
Тогда Ребел мягко спросила:
— Поедешь со мной, малыш?
И Уайет молча покачал головой.
— Я тебя не понимаю! — воскликнула Ребел. — Ты оставишь вместо себя бесчисленных уайетов, преданных республике Амальтее, и я надеюсь, это избавит тебя от дальнейших обязательств. Что же тебя здесь держит?
— По правде говоря, я не могу решить, что делать, — сказал Уайет. — Нет, могу… Нет, не могу! Я поклялся, что смогу изменить свою жизнь только с согласия всех четырех своих личностей. Это мудрое решение. Нет, глупое, я жалею… Ну, сейчас уже поздно это обсуждать. Скажу тебе честно, я хочу поехать с тобой, и шут хочет поехать с тобой, и ваятель структур найдет соответствующую цель, он тоже хочет поехать с тобой. Но воин… Нет, я тоже хочу поехать с тобой, но не могу. Не могу. Мой долг остаться здесь и бороться.
— И из-за этого весь сыр-бор? Какая-то одна сраная личность хочет делать все наоборот, и ты позволишь ей сломать жизнь нам обоим? Хватит! Мне приходится принимать решения, когда я не уверена даже на три четверти. Чем ты лучше меня?
Уайет грустно покачал головой:
— Я должен быть верен себе, солнышко. Воин — часть меня, и тут ничего не поделаешь.
Ребел зажала в кулак голографический Марс. Изображение не исчезло, оно светилось где-то в глубине ее плоти — параллельные миры, совпадающие в пространстве, но не соприкасающиеся друг с другом. К Ребел возвращалось ощущение тщетности всех усилий, сознание того, что ни ее слова, ни ее поступки ничего не изменят.
— Но я тоже ничего не могу поделать, понимаешь? Я не могу совершенствоваться, моя личность достигла потолка и как будто законсервировалась. Цельность душит меня, а необходимые для развития ферменты есть только на Тирнанноге. Их создают волшебники, а волшебники не путешествуют.
— Все равно останься, — уговаривал ее Уайет. Он вымученно улыбался, лицо выражало безнадежность. — Я не хочу, чтобы ты менялась. Я люблю тебя такой, какая ты есть.
Ребел закрыла лицо руками.
* * *
Как только она вошла в Корпоративную торговую зону, к ней прицепился Ограниченный искусственный интеллект.
Ребел оставила ландо у транспортного кольца — если корпорация захочет, то сможет его забрать — и взобралась в вагон подвесной дороги. Она сунула паспорт в окно контроля, купила билет в кредит (через три дня кредита уже не будет), и вагон заскользил по длинной невидимой дороге к станции.
Станция была традиционной конструкции: пять соосных колес вращались с немного разной скоростью, чтобы в каждом из них поддерживалась нормальная тяжесть. Транспортное кольцо помещалось в центре, внутри неподвижной ступицы, служащей погрузочной платформой, и все это хозяйство было разукрашено розовой с оранжевым неоацтекской суперграфикой. Скромненько, но со вкусом.
Ребел смотрела в мутную глубину кольца, как вдруг рядом вспыхнул свет. Она повернулась и отпрянула назад, увидев подле себя призрак старухи в платье из плотной материи, как у лесоводов.
— Ага! — воскликнула женщина. — Я так и подумала, что это ты. Поменяла, значит, в паспорте имя. Ну полный абзац!
— Ты напугала меня! — сказала Ребел. И добавила несколько сухо:
— Здравствуй, мама.
Голограмма скорчила рожу.
— Да какая я тебе мама. Называй меня Мад. Я, конечно, всего лишь ОИскИн, но это еще не значит, что у меня нет гордости. Ты ведь знаешь, что такое ОИскИн? Это Ограниченный искусственный…
— Знаю, знаю. У тебя мало времени, поэтому ты просишь меня говорить покороче.
Мад хихикнула. Звук напоминал скрежет ржавой консервной банки.
— Можешь не торопиться. Сейчас или через сто лет — какая, к дьяволу, разница? Да и вообще все мои воспоминания записываются для передачи следующему ОИскИну. Так что мне обеспечено своеобразное бессмертие. Хотя тут не все по закону. Если бы я так надежно не укрылась в Корпоративной торговой зоне, меня бы уничтожили. А в КТЗ можно зарезать человека, и ни хрена тебе за это не будет. Так о чем мы говорили?
— Господи! — Ребел была поражена. Она пристально посмотрела на сморщенную старуху, это красное лицо, водянистые глаза с воспаленными веками. — Ты напилась!
— Во, с первого раза — и прямо в точку. Это наша мамочка придумала. Ей понравилось участвовать в управлении всей этой хурдой-мурдой, но она боялась показаться слишком серьезной. Она говорит, что всегда мечтала пить всю жизнь непрерывно, не просыхая. Но я не пользуюсь тут большим влиянием, в основном я просто высовываюсь, когда есть на что посмотреть. Ну, как у тебя дела, сестричка?
— У меня? — Ребел теперь видела узкий внешний соединительный рукав станции, такой же неподвижный, как ступица, где помещалась платформа подвесной дороги. — У меня вроде все хорошо.
— Вроде хорошо? Ты имеешь почти неограниченный банковской счет, Регистрационная служба сроду такого не видела, покупаешь билет до Тирнаннога, мамочка чуть ли не каждый день справляется, выехала ли ты.., да, потрясающая будет встреча, полный пиздец. Чего тебе еще надо? Трусы с капюшоном? Ноги прямые?
Стали видны голографические транспортные знаки. Куча грязных кораблей отдыхала по эту сторону от сетки в форме песочных часов, ограждающей действующие линии. Талия песочных часов проходила сквозь транспортное кольцо, и концы их пылали, ограничивая участок локального пространства.
— Ну, деньги не совсем мои, — уточнила Ребел. — Больше не мои. Но вообще-то ты права. Я еду домой, и я этим счастлива.
— Да уж, по тебе видно, — ехидно заметила ОИскИн. — Выглядишь как побитая собака. Не знаю, сестрица, что ты там натворила, но лучше забудь обо всем. Приободрись! Жизнь слишком коротка, чтобы убиваться из-за всякого говна!
— Тебе легко говорить… — вспылила Ребел. И осеклась. — Гм. Извини, пожалуйста. Я забыла, что ты…
— Временная? — Старуха покачала головой. — У тебя неверный подход, голубушка. Все смертны, никуда от этого не денешься. Но мне, мне нравится жить, и, если у меня будет хоть несколько минут, я проживу их полной жизнью. Раз! Вот и старуха с косой зовет. Сделай мне одолжение, деточка.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77