Торни благодарно улыбнулась ей.
– Меня выдали замуж за Гудбранда, когда мне исполнилось семнадцать зим. Он всегда был добр ко мне. Мало кто из женщин может сказать так о своих мужьях. Надеюсь, он найдет себе хорошую жену в Гренландии.
Гудрид промолчала. Воспаленные глаза и раздирающий кашель Торни говорил ей то, о чем больная и сама знала уже давно.
Эфти, болгарская рабыня Торбьёрна, лежала поблизости. Ей было очень плохо, и она не могла помочь Гандольву управиться с животными, но при этом она ни разу не пожаловалась. Налитые кровью, карие глаза болгарки были устремлены на Гудрид, молча показывая на Торни, а потом Эфти покачала головой. Затем она указала взглядом на Гудни и Олава, лежащих рядом с матерью и стонущих в забытьи, и твердо кивнула Гудрид. Та молча наклонила голову в ответ. Да, она тоже знала, что дети Торни и Гудбранда выживут.
Эфти умерла, когда Гудрид и ее отец сами лежали в лихорадке уже несколько дней. Когда Гудрид почувствовала себя лучше, она увидела над собой испуганное лицо своей приемной матери; усталые глаза ее глубоко запали. Гудрид спросила:
– Ты здорова? Что с отцом и Ормом?
– Торбьёрн заболел одновременно с тобой. Вчера лихорадка у него уменьшилась. Орм тоже не мог подняться несколько дней. Вчера умерла Турид Четырехрукая: она сказала, чтобы ты взяла после нее крючок, которым она вязала льняные ленты. И еще двое из людей Торбьёрна умерли, только Стейн устоял и способен помогать Гудбранду на корабле. Съешь-ка это…
– Я не смогу проглотить ни кусочка, – с дрожью произнесла Гудрид…
– Все-таки попробуй. Торкатла вон проголодалась и все съела, – сказала Халльдис, улыбнувшись в сторону нисколько не похудевшей служанки.
Торкатла положила масла на кусок вяленой рыбы и добродушно ответила:
– Когда я наемся, я смогу подняться и помочь вам.
Халльдис собрала свои вещи и встала. Подойдя к кожаному навесу, она вдруг упала прямо на палубе лицом вниз. Гудрид в ужасе поднялась из спального мешка. Она была еще слабой, как только что родившийся котенок, и ей чудилось, будто ее лягнула в спину лошадь, едва она встала на ноги. Торкатла помогла ей перевернуть Халльдис на спину: приемная мать была горячей от лихорадки и впала в забытье.
– Она, наверное, сильно ударилась головой о палубу, – сказала Гудрид, но втайне она уже поняла, что настал черед Халльдис.
С большим трудом они уложили ее в спальный мешок, и Торкатла осталась сидеть с ней, а Гудрид тем временем направилась на корму проведать отца и Орма.
Торбьёрн держался на ногах. Он был одет в одежду из тюленьей кожи, но его знобило, пока он говорил с Эйольвом Бакланом. Рядом лежала Хильда, лакомясь вяленой рыбой: собака, довольно заурчала, увидев подходящую Гудрид.
Не произнося ни слова, Гудрид спрятала лицо на груди отца. Он рассеянно обнял ее и погладил по голове, как он обычно делал, когда дочь была маленькой. А затем сказал Эйольву:
– Кажется, туман уменьшился с тех пор, как я лежал в лихорадке. И я даже чувствую на лице дуновение ветра. Нам надо измерить шестом глубину, чтобы определить, далеко ли суша.
Гудрид подняла голову и вдохнула в себя воздух. Действительно, пахло чем-то другим, более соленым, что ли. Надежда придала ей силы: она сжала руку отца и вернулась под кожаный навес, под которым лежал Орм.
Приемный отец был в забытьи и сперва не узнал Гудрид, а раб Харальд Конская грива, сидевший на корточках подле своего хозяина, слегка улыбнулся, увидев девушку.
– У тебя есть с собой зелье для Орма?
– Нет… я сейчас… Ты думаешь, он сможет сделать глоток?
– Выпить – нет, но мы хотя бы умоем его.
– Но так зелье не подействует…
Гудрид часто думала о том, что хотя мать Харальда умерла по пути в Исландию, но ее младенец унаследовал от нее способность размышлять. Случилось так, что Орм находился в Будире как раз в тот день, когда торговая шхуна с новорожденным умершей рабыни пристала к берегу. Орм взял себе младенца и попросил Халльдис найти для него кормилицу. Харальд вырос крепким и здоровым, и он был очень привязан к своему хозяину.
Гудрид взглянула на жесткий каштановый чуб со светлыми полосками, из-за которого его владелец заслужил свое прозвище. Обычно чуб этот был расчесан и приглажен, как того требовал от своего слуги Орм, но теперь он торчал колтуном и кишел вшами. Широкое лицо Харальда было сплошь усыпано нарывами, так что кожа его, казалось, задубела. Гудрид сказала:
– Харальд, когда я принесу Орму зелье, я захвачу и мазь для твоих нарывов.
– Спасибо тебе, Гудрид, но обо мне ты не беспокойся. Все равно теперь от них останутся шрамы, – сказал Харальд. – Лучше помажь своей мазью маленького Эйнара сына Ульфа – у него высыпало этих волдырей еще больше, чем у меня. И сегодня ночью он так громко плакал, что никто из нас не мог уснуть.
Гудрид оглянулась вокруг и почувствовала, что ее оставляют силы; по-прежнему разламывалась голова и лихорадило. Двое из слуг Торбьёрна лежали тут же и безмолвно смотрели на нее, видя в хозяйке свое спасение.
Она медленно поднялась и подошла к ним, насильно улыбнулась и молвила:
– Вам надо немного поесть, тогда полегчает… Я скоро вернусь, только пойду посмотрю, что с Халльдис…
На пути ей попались Ульв Левша и маленький Эйнар: они стояли у правого борта. Ульв показывал своему сыну что-то в воде, а когда девушка подошла к ним, он повернул к ней свое изможденное лицо и сказал:
– Взгляни, Гудрид, теперь понятно, что мы все еще в северных водах.
Гудрид перегнулась через фальшборт, и сердце у нее замерло. За бортом плескалась невиданных размеров медуза. Может, она поджидает, когда с корабля спустят еще одно тело? Голова Гудрид закружилась, она закрыла глаза и прислонилась к поручням.
– Эти толстухи отлично чувствуют себя только в холодных водах открытого моря, близко к Северу, и это хороший признак, Гудрид! Не так ли, малыш Эйнар?
Мальчик судорожно вздохнул и прижался к отцу, но Гудрид успела заметить, что нарывы покрывали все личико ребенка и его тоненькую шейку. Руки же его представляли собой одну распухшую массу. Гудрид сказала:
– Ульв, если ты принесешь Эйнара к нам под кожаный навес, я смогу подыскать для него целебную мазь. Там лежит Халльдис, и я не могу надолго оставлять ее.
В ту ночь маленький Эйнар не плакал. Он умер на руках у Гудрид после ужина. Ульв завернул ребенка в покрывало, оставшееся после Сигрид, привязал к нему камень, а затем пошел на корму и опустил умершего в море. Так он стоял, склонив голову, а потом взялся за парус, который начал колыхаться от нарастающего ветра, столь ожидаемого всеми на корабле.
Когда Гудрид поздно вечером вышла на палубу, небо было чистым, и отец с Эйольвом сверяли курс по звездам.
Халльдис пришла в себя и пыталась даже сидеть, давая Гудрид и Торкатле советы о том, как помочь Орму и остальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109
– Меня выдали замуж за Гудбранда, когда мне исполнилось семнадцать зим. Он всегда был добр ко мне. Мало кто из женщин может сказать так о своих мужьях. Надеюсь, он найдет себе хорошую жену в Гренландии.
Гудрид промолчала. Воспаленные глаза и раздирающий кашель Торни говорил ей то, о чем больная и сама знала уже давно.
Эфти, болгарская рабыня Торбьёрна, лежала поблизости. Ей было очень плохо, и она не могла помочь Гандольву управиться с животными, но при этом она ни разу не пожаловалась. Налитые кровью, карие глаза болгарки были устремлены на Гудрид, молча показывая на Торни, а потом Эфти покачала головой. Затем она указала взглядом на Гудни и Олава, лежащих рядом с матерью и стонущих в забытьи, и твердо кивнула Гудрид. Та молча наклонила голову в ответ. Да, она тоже знала, что дети Торни и Гудбранда выживут.
Эфти умерла, когда Гудрид и ее отец сами лежали в лихорадке уже несколько дней. Когда Гудрид почувствовала себя лучше, она увидела над собой испуганное лицо своей приемной матери; усталые глаза ее глубоко запали. Гудрид спросила:
– Ты здорова? Что с отцом и Ормом?
– Торбьёрн заболел одновременно с тобой. Вчера лихорадка у него уменьшилась. Орм тоже не мог подняться несколько дней. Вчера умерла Турид Четырехрукая: она сказала, чтобы ты взяла после нее крючок, которым она вязала льняные ленты. И еще двое из людей Торбьёрна умерли, только Стейн устоял и способен помогать Гудбранду на корабле. Съешь-ка это…
– Я не смогу проглотить ни кусочка, – с дрожью произнесла Гудрид…
– Все-таки попробуй. Торкатла вон проголодалась и все съела, – сказала Халльдис, улыбнувшись в сторону нисколько не похудевшей служанки.
Торкатла положила масла на кусок вяленой рыбы и добродушно ответила:
– Когда я наемся, я смогу подняться и помочь вам.
Халльдис собрала свои вещи и встала. Подойдя к кожаному навесу, она вдруг упала прямо на палубе лицом вниз. Гудрид в ужасе поднялась из спального мешка. Она была еще слабой, как только что родившийся котенок, и ей чудилось, будто ее лягнула в спину лошадь, едва она встала на ноги. Торкатла помогла ей перевернуть Халльдис на спину: приемная мать была горячей от лихорадки и впала в забытье.
– Она, наверное, сильно ударилась головой о палубу, – сказала Гудрид, но втайне она уже поняла, что настал черед Халльдис.
С большим трудом они уложили ее в спальный мешок, и Торкатла осталась сидеть с ней, а Гудрид тем временем направилась на корму проведать отца и Орма.
Торбьёрн держался на ногах. Он был одет в одежду из тюленьей кожи, но его знобило, пока он говорил с Эйольвом Бакланом. Рядом лежала Хильда, лакомясь вяленой рыбой: собака, довольно заурчала, увидев подходящую Гудрид.
Не произнося ни слова, Гудрид спрятала лицо на груди отца. Он рассеянно обнял ее и погладил по голове, как он обычно делал, когда дочь была маленькой. А затем сказал Эйольву:
– Кажется, туман уменьшился с тех пор, как я лежал в лихорадке. И я даже чувствую на лице дуновение ветра. Нам надо измерить шестом глубину, чтобы определить, далеко ли суша.
Гудрид подняла голову и вдохнула в себя воздух. Действительно, пахло чем-то другим, более соленым, что ли. Надежда придала ей силы: она сжала руку отца и вернулась под кожаный навес, под которым лежал Орм.
Приемный отец был в забытьи и сперва не узнал Гудрид, а раб Харальд Конская грива, сидевший на корточках подле своего хозяина, слегка улыбнулся, увидев девушку.
– У тебя есть с собой зелье для Орма?
– Нет… я сейчас… Ты думаешь, он сможет сделать глоток?
– Выпить – нет, но мы хотя бы умоем его.
– Но так зелье не подействует…
Гудрид часто думала о том, что хотя мать Харальда умерла по пути в Исландию, но ее младенец унаследовал от нее способность размышлять. Случилось так, что Орм находился в Будире как раз в тот день, когда торговая шхуна с новорожденным умершей рабыни пристала к берегу. Орм взял себе младенца и попросил Халльдис найти для него кормилицу. Харальд вырос крепким и здоровым, и он был очень привязан к своему хозяину.
Гудрид взглянула на жесткий каштановый чуб со светлыми полосками, из-за которого его владелец заслужил свое прозвище. Обычно чуб этот был расчесан и приглажен, как того требовал от своего слуги Орм, но теперь он торчал колтуном и кишел вшами. Широкое лицо Харальда было сплошь усыпано нарывами, так что кожа его, казалось, задубела. Гудрид сказала:
– Харальд, когда я принесу Орму зелье, я захвачу и мазь для твоих нарывов.
– Спасибо тебе, Гудрид, но обо мне ты не беспокойся. Все равно теперь от них останутся шрамы, – сказал Харальд. – Лучше помажь своей мазью маленького Эйнара сына Ульфа – у него высыпало этих волдырей еще больше, чем у меня. И сегодня ночью он так громко плакал, что никто из нас не мог уснуть.
Гудрид оглянулась вокруг и почувствовала, что ее оставляют силы; по-прежнему разламывалась голова и лихорадило. Двое из слуг Торбьёрна лежали тут же и безмолвно смотрели на нее, видя в хозяйке свое спасение.
Она медленно поднялась и подошла к ним, насильно улыбнулась и молвила:
– Вам надо немного поесть, тогда полегчает… Я скоро вернусь, только пойду посмотрю, что с Халльдис…
На пути ей попались Ульв Левша и маленький Эйнар: они стояли у правого борта. Ульв показывал своему сыну что-то в воде, а когда девушка подошла к ним, он повернул к ней свое изможденное лицо и сказал:
– Взгляни, Гудрид, теперь понятно, что мы все еще в северных водах.
Гудрид перегнулась через фальшборт, и сердце у нее замерло. За бортом плескалась невиданных размеров медуза. Может, она поджидает, когда с корабля спустят еще одно тело? Голова Гудрид закружилась, она закрыла глаза и прислонилась к поручням.
– Эти толстухи отлично чувствуют себя только в холодных водах открытого моря, близко к Северу, и это хороший признак, Гудрид! Не так ли, малыш Эйнар?
Мальчик судорожно вздохнул и прижался к отцу, но Гудрид успела заметить, что нарывы покрывали все личико ребенка и его тоненькую шейку. Руки же его представляли собой одну распухшую массу. Гудрид сказала:
– Ульв, если ты принесешь Эйнара к нам под кожаный навес, я смогу подыскать для него целебную мазь. Там лежит Халльдис, и я не могу надолго оставлять ее.
В ту ночь маленький Эйнар не плакал. Он умер на руках у Гудрид после ужина. Ульв завернул ребенка в покрывало, оставшееся после Сигрид, привязал к нему камень, а затем пошел на корму и опустил умершего в море. Так он стоял, склонив голову, а потом взялся за парус, который начал колыхаться от нарастающего ветра, столь ожидаемого всеми на корабле.
Когда Гудрид поздно вечером вышла на палубу, небо было чистым, и отец с Эйольвом сверяли курс по звездам.
Халльдис пришла в себя и пыталась даже сидеть, давая Гудрид и Торкатле советы о том, как помочь Орму и остальным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109