Одиннадцать детей было рождено в этом браке по любви. Но разве вырвалась Александра из вековечного круга забот, бед и хлопот крестьянской женщины? Вот как поведал о них впоследствии мой отец:
«Мне помнится она в загрузке постоянными домашними делами. Ежедневно ведь надо было просеять муку, замесить квашню, утром вытопить печь и испечь хлеб на всю семью, сварить какое ни на есть хлебово, три раза в день вскипятить самовар, накормить-напоить семейство. Каждый день надо ухаживать за скотом вместе с отцом, доить корову. Летом — хлопоты с огородом. Хлопоты с домашней птицей. Постоянная стирка. Пеленки, зыбка. Ведь надо было выродить и выходить столько детей — одиннадцать! А тех, кого не удалось спасти несмотря на бессонные ночи, надо было хоронить. А что значит похоронить свое дитя?..
Каждую неделю надо было истопить баню, выкупать ребятню, да и самим взрослым попариться, помыться. А когда начиналась жнива, надо было, не бросая домашних дел, выстрадать страду, с серпом, с граблями, с вязкой и укладкой снопов, А уборка и обработка льна, конопли и ткачество, когда к весне расставлялись в избе громоздкие „кросна“ — ткацкий станок — и надо было выткать ту пряжу, что была напрядена долгими зимними вечерами? Свое ткацкое мастерство мать передала и Насте. У меня на полке для белья хранится, как реликвия, полотенце, сотканное матерью из выращенного на нашем поле льна и обшитое самодельными кружевами ее же производства (надо, чтоб наследницы не выбросили его как невзрачную тряпку!)…
А сколько тревог было пережито, когда Мартин был на войне, откуда многие не вернулись или вернулись калеками? А позже, в 1906 году, когда сидел в тюрьме? Ведь в те годы многих повесили в тюрьмах, многих постреляли каратели. А когда Мартин выступал на сельских сходах против начальства и ждал „студентов“? Долго ли было снова до тюрьмы?
А потом, когда загуливал солдат Мартин и до глубокой ночи не являлся домой, сколько было тревоги. Либо его саданут ножом, либо он кого-нибудь в драке убьет… Терзалась и ревностью. Ведь где гулянье и водка, там и злодейки-бабы, охотницы до чужих мужиков. Приходит он ночью пьяный, не могла смолчать, упрекала: где тебя черти носят? А в ответ, бывало, и побои. Тихо плакала, чтоб не разбудить кучу детей. Билась как рыба об лед, чтоб семья не впала в полную нужду и нищету.
И вот — в сорок лет заболела чахоткой, а в сорок один свезли ее на кладбище» («Урал», 1982, № 11).
Патриархальная иерархия предполагала главенство мужчин над женщинами, старших над младшими. От женщины зависел порядок в доме, благополучие скота, помощь в полевых работах, сохранение урожая, выделка тканей. При таком количестве дел и обязанностей она отнюдь не была бесправной и безголосой в решении общих дел, более того, именно она являлась блюстительницей домашних, семейных и нравственных устоев. Основной блюстительницей также и религиозных устоев, а ведь религиозность в деревенской Руси всегда была весьма своеобразной: выражаясь по- современному, ее можно было назвать «космической», а по-старому — непрерывно связанной с вековечным доисторическим язычеством. Да и как могло быть иначе: весь ритм жизни подавляющего большинства населения России (по переписи 1897, в деревнях проживало 85 %) был неразрывно связан с солнцеворотом, с чередованием времен года и непременной сменой занятий, порождаемых севом, взращиванием, уборкой и переработкой плодов земли.
Крестьяне держались за общинную жизнь и после реформы 1861 г. (тому было много причин) и, следовательно, семейные традиции и семейная иерархия, и общие основы отношений «М» и «Ж» в России в силу своей огромной инерционности практически нерушимые дошли до крутых революционных событий 1917 года, когда рушилось все и вся.
Да ведь рушилось только сверху. Все это было не более, чем рябь на поверхности океанической толщи. Гуманистические идеи великой русской литературы и искусства, по которым мы привычно определяем сложившиеся будто бы во всем русском обществе передовые этические нормы, на самом деле были передовыми воззрениями чрезвычайно тонкого слоя духовной элиты, к народной массе практически отношения не имевшие. Да, казачка Аксинья Астахова умела любить и чувствовать не менее сильно, чем дворянка Анна Каренина, но Гришка Мелехов не имел никаких прав защищать Аксинью от зверских побоев ее законного мужа и хозяина Степана, и мир-то был на стороне Степана!
И уж если гуманистические заветы и духовные прорывы Пушкина и Лермонтова, Толстого и Достоевского, Чехова и Максима Горького были в стороне от того громадного течения, которое определяло реальную нравственную жизнь реальных десяткой и сотен миллионов россиян, то какое «воздействие» могла оказать на нее золотушная сыпь, которая подчас появлялась кое-где на заборах послереволюционных городов? Конечно, можно было во Владимире, скажем, в 1918 году издать такой-то декрет: «Каждая незамужняя женщина, начиная с 18-летнего возраста, объявляется достоянием государства и обязана зарегистрироваться в Бюро Свободной Любви, где мужчины в возрасте от 19 до 50 лет могут выбрать себе женщину, независимо от ее желания», но что это меняло в жизни и быту народных толщ? Разумеется, можно было в том же 1918 году издать в Кронштадте и распространять, например, в Саратове и Вятке «Декрет об отмене частного владения женщинами» (п. 1: С 1 марта 1918 года отменяется право частного владения женщинами, достигшими возраста от 17 до 32 лет. Примечание: Возраст женщины определяется метрическими выписями, а при отсутствии оных документов квартальными комитетами по наружному виду и свидетельским показаниям… и т. д. вплоть до п. 19: Все уклонившиеся от признания и проведения настоящего декрета в жизнь объявляются саботажниками, врагами народа и контранархистами), однако все это отлетало от устоев традиционной морали, как дробь от брони, разве что кое-где щербина на краске оставалась.
Несколько более серьезной ситуация становилась тогда, когда за дело брались не кудрявые башибузуки, опоясанные пулеметными лентами, а профессиональные мыслители в штатском. Вот некоторые существенные выписки из большого труда «Революция и молодежь», изданного в 1924 году Коммунистическим университетом им. Свердлова, в котором опубликована монументальная инструкция «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата»:
«Чти отца» — пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционного-пролетарской точке зрения. Других же отцов, враждебно настроенных против революции, надо перевоспитывать…
«Не прелюбы сотвори», — этой заповеди часть нашей молодежи пыталась противопоставить другую формулу: «Половая жизнь — частное дело каждого», «Любовь свободна», но и эта формула неправильна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110
«Мне помнится она в загрузке постоянными домашними делами. Ежедневно ведь надо было просеять муку, замесить квашню, утром вытопить печь и испечь хлеб на всю семью, сварить какое ни на есть хлебово, три раза в день вскипятить самовар, накормить-напоить семейство. Каждый день надо ухаживать за скотом вместе с отцом, доить корову. Летом — хлопоты с огородом. Хлопоты с домашней птицей. Постоянная стирка. Пеленки, зыбка. Ведь надо было выродить и выходить столько детей — одиннадцать! А тех, кого не удалось спасти несмотря на бессонные ночи, надо было хоронить. А что значит похоронить свое дитя?..
Каждую неделю надо было истопить баню, выкупать ребятню, да и самим взрослым попариться, помыться. А когда начиналась жнива, надо было, не бросая домашних дел, выстрадать страду, с серпом, с граблями, с вязкой и укладкой снопов, А уборка и обработка льна, конопли и ткачество, когда к весне расставлялись в избе громоздкие „кросна“ — ткацкий станок — и надо было выткать ту пряжу, что была напрядена долгими зимними вечерами? Свое ткацкое мастерство мать передала и Насте. У меня на полке для белья хранится, как реликвия, полотенце, сотканное матерью из выращенного на нашем поле льна и обшитое самодельными кружевами ее же производства (надо, чтоб наследницы не выбросили его как невзрачную тряпку!)…
А сколько тревог было пережито, когда Мартин был на войне, откуда многие не вернулись или вернулись калеками? А позже, в 1906 году, когда сидел в тюрьме? Ведь в те годы многих повесили в тюрьмах, многих постреляли каратели. А когда Мартин выступал на сельских сходах против начальства и ждал „студентов“? Долго ли было снова до тюрьмы?
А потом, когда загуливал солдат Мартин и до глубокой ночи не являлся домой, сколько было тревоги. Либо его саданут ножом, либо он кого-нибудь в драке убьет… Терзалась и ревностью. Ведь где гулянье и водка, там и злодейки-бабы, охотницы до чужих мужиков. Приходит он ночью пьяный, не могла смолчать, упрекала: где тебя черти носят? А в ответ, бывало, и побои. Тихо плакала, чтоб не разбудить кучу детей. Билась как рыба об лед, чтоб семья не впала в полную нужду и нищету.
И вот — в сорок лет заболела чахоткой, а в сорок один свезли ее на кладбище» («Урал», 1982, № 11).
Патриархальная иерархия предполагала главенство мужчин над женщинами, старших над младшими. От женщины зависел порядок в доме, благополучие скота, помощь в полевых работах, сохранение урожая, выделка тканей. При таком количестве дел и обязанностей она отнюдь не была бесправной и безголосой в решении общих дел, более того, именно она являлась блюстительницей домашних, семейных и нравственных устоев. Основной блюстительницей также и религиозных устоев, а ведь религиозность в деревенской Руси всегда была весьма своеобразной: выражаясь по- современному, ее можно было назвать «космической», а по-старому — непрерывно связанной с вековечным доисторическим язычеством. Да и как могло быть иначе: весь ритм жизни подавляющего большинства населения России (по переписи 1897, в деревнях проживало 85 %) был неразрывно связан с солнцеворотом, с чередованием времен года и непременной сменой занятий, порождаемых севом, взращиванием, уборкой и переработкой плодов земли.
Крестьяне держались за общинную жизнь и после реформы 1861 г. (тому было много причин) и, следовательно, семейные традиции и семейная иерархия, и общие основы отношений «М» и «Ж» в России в силу своей огромной инерционности практически нерушимые дошли до крутых революционных событий 1917 года, когда рушилось все и вся.
Да ведь рушилось только сверху. Все это было не более, чем рябь на поверхности океанической толщи. Гуманистические идеи великой русской литературы и искусства, по которым мы привычно определяем сложившиеся будто бы во всем русском обществе передовые этические нормы, на самом деле были передовыми воззрениями чрезвычайно тонкого слоя духовной элиты, к народной массе практически отношения не имевшие. Да, казачка Аксинья Астахова умела любить и чувствовать не менее сильно, чем дворянка Анна Каренина, но Гришка Мелехов не имел никаких прав защищать Аксинью от зверских побоев ее законного мужа и хозяина Степана, и мир-то был на стороне Степана!
И уж если гуманистические заветы и духовные прорывы Пушкина и Лермонтова, Толстого и Достоевского, Чехова и Максима Горького были в стороне от того громадного течения, которое определяло реальную нравственную жизнь реальных десяткой и сотен миллионов россиян, то какое «воздействие» могла оказать на нее золотушная сыпь, которая подчас появлялась кое-где на заборах послереволюционных городов? Конечно, можно было во Владимире, скажем, в 1918 году издать такой-то декрет: «Каждая незамужняя женщина, начиная с 18-летнего возраста, объявляется достоянием государства и обязана зарегистрироваться в Бюро Свободной Любви, где мужчины в возрасте от 19 до 50 лет могут выбрать себе женщину, независимо от ее желания», но что это меняло в жизни и быту народных толщ? Разумеется, можно было в том же 1918 году издать в Кронштадте и распространять, например, в Саратове и Вятке «Декрет об отмене частного владения женщинами» (п. 1: С 1 марта 1918 года отменяется право частного владения женщинами, достигшими возраста от 17 до 32 лет. Примечание: Возраст женщины определяется метрическими выписями, а при отсутствии оных документов квартальными комитетами по наружному виду и свидетельским показаниям… и т. д. вплоть до п. 19: Все уклонившиеся от признания и проведения настоящего декрета в жизнь объявляются саботажниками, врагами народа и контранархистами), однако все это отлетало от устоев традиционной морали, как дробь от брони, разве что кое-где щербина на краске оставалась.
Несколько более серьезной ситуация становилась тогда, когда за дело брались не кудрявые башибузуки, опоясанные пулеметными лентами, а профессиональные мыслители в штатском. Вот некоторые существенные выписки из большого труда «Революция и молодежь», изданного в 1924 году Коммунистическим университетом им. Свердлова, в котором опубликована монументальная инструкция «Двенадцать половых заповедей революционного пролетариата»:
«Чти отца» — пролетариат рекомендует почитать лишь такого отца, который стоит на революционного-пролетарской точке зрения. Других же отцов, враждебно настроенных против революции, надо перевоспитывать…
«Не прелюбы сотвори», — этой заповеди часть нашей молодежи пыталась противопоставить другую формулу: «Половая жизнь — частное дело каждого», «Любовь свободна», но и эта формула неправильна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110