Что, что вам нужно? Скажите, и я отдам вам последнюю рубашку!.. Это жестоко… Я предупреждала вашу дочь, тогда можно было…
– Уйдите, – сказала Александра Яковлевна, – не надо… Я тоже была против этого брака, но, к сожалению, они меня, как и вас, не спросили. А сейчас не мешайте им.
Лидия Константиновна вышла, хлопнув дверью. Александра Яковлевна с трудом подняла руку, чтобы убрать со лба прядь волос. Она медленно добралась до кровати и легла, не раздеваясь.
Всем своим существом она была против желания дочери вернуть Олега. Ей казалось бессмысленным бороться за невозможное. Но она и виду не подавала.
Изредка заходил Филипп Владимирович, пил по пять стаканов чая, неловко шутил, пробовал их развеселить и сам чуть не плакал. Он был счастлив, когда Лариса давала прочесть ему несколько строчек из нового письма Олега.
На междугородной станции он сидел неподвижно, только вздрагивал, когда звонкий, с нахальным оттенком девичий голосок приглашал кого-нибудь в кабину для переговоров.
– Не волнуйтесь, – шептала Лариса, – не волнуйтесь. Сегодня все обойдется благополучно.
– Вишнякова, кабина номер пять!
Филипп Владимирович вскочил, взял Ларису за руку, довел до кабины. Лариса боялась поднять трубку. Филипп Владимирович распахнул дверцу, прошептал:
– Да говорите же!
Она поднесла трубку к уху и услышала голос Олега:
– Лариса! Лариса!
– Это я! Я! – закричала она. – Олик! Это я!
– Лариса! Лариса!
В трубке выло, пищало, трещало, будто телефон подсоединили к патефонной мембране с тупой иголкой.
– Лариса!
– Это я, Олик, я!
И вдруг наступила тишина. Лариса услышала ясный и отчетливый голос Олега:
– Это ты?
– Я, – сдерживая дыхание, прошептала она. – А как замечательно слышно… Будто ты рядом…
И они долго говорили о хорошей слышимости, о погоде, об увольнении Копытова и о многом другом, что их меньше всего беспокоило.
– Говорите? – резко спросила телефонистка.
– Говорим! Говорим! – крикнули Олег и Лариса и замолчали.
– Ты как живешь? – спросил он.
– Плохо, Олик, – весело ответила она. – Скажи что-нибудь. Скоро нас разъединят.
– Нет, нет, не бойся.
Филипп Владимирович не слышал ни слова из этого разговора, но уже не нервничал. Он машинально раз за разом перечитывал плакат «Пользуйтесь воздушным сообщением, экономьте время!» и никак не мог понять, что же легче приобрести: время или деньги?
* * *
Нетерпение настолько завладело Валентином, что, расспросив прохожих, он сразу направился на шахту искать Василия Кошелева, того самого, о котором неудачно написал Рогов. Дорога оказалась длинной, запутанной, и к шахте Валентин добрался в восьмом часу утра.
В шахтоуправлении было оживленно: собиралась первая смена. Валентин бродил по коридору, рассматривал стенные газеты, «молнии», «крокодилограммы», кое-что записал в блокнот.
У дверей, сгорбившись, сидел дед в голубой телогрейке. Валентин несколько раз прошел мимо, приглядываясь к нему, и спросил:
– Вы Василия Кошелева знаете?
– А кто его не знает? – проворчал дед. – Первый на шахте по этому милому делу, – он щелкнул себя по шее, около воротника. – Свихнулся парень. А вон где был… – Дед показал на Доску почета. Быстрехонько слетел оттуда. И никакого сладу с ним нету. Каждый день домой волоком приволакивают.
– А что с ним случилось?
– Известно, что. Деньги большие, слава, почет, президиум. А он из президиума-то прямо в чайную.
– Но почему? – продолжал расспрашивать Валентин. – Ведь он передовым человеком был.
– Во! – дед погрозил кому-то пальцем. – В каком он месте передовой, скажи? Дурак он глупый. Его бы уму-разуму учить, а его в президиум. Да вон он идет, милай.
Навстречу по коридору шел невысокий, заметно пригнувшийся парень. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели не прямо перед собой, а немного вбок, через плечо, будто он ожидал удара сзади. Лицо у него было опухшее, отечное.
– Извините, – остановил его Валентин, – вы Василий Кошелев?
– Ну? – отозвался парень, по-прежнему смотря вбок.
– Я из газеты «Смена». Мне нужно поговорить с вами.
– Ну?
«Его не скоро прошибешь», – подумал Валентин и, достав папиросы, предложил их Василию.
– Не курю, – отвернулся он.
«Это уже интересно», – отметил Валентин и спросил:
– Вы сейчас домой?
– Ну?.. Писать, что ли?
– Ну? – его тоном ответил Валентин. – Может быть, писать. Но пока не собираюсь.
– А пишите, я не боюсь, – Василий явно тяготился разговором. – Вон дед Егор про меня знает. Все, как есть. Да еще был тут один ваш. В чайную меня водил, поил, записывал что-то.
– Давайте не будем спорить, – дружелюбно предложил Валентин, хотя Василий своим поведением раздражал его. – Встретимся и поговорим. Вы где живете?
– В шестом доме. Улица Горняцкая. Квартира один. Часа в три приходите, если уж… Из горкома, что ли, жаловались?
– Никто не жаловался. Просто мне интересно узнать, что с вами происходит, как вы…
– Долго ли умеючи? Сначала помаленьку, потом привык.
Василий ушел. Валентин направился в комитет комсомола. Секретарь комитета, веселый, приветливо улыбающийся молодой курчавый блондин с ясными голубыми глазами, протянул руку, представился:
– Синегов. Прошу обождать минутку. Я переговорю по телефону. – Он взял трубку и долго, с занятым видом, расспрашивал какую-то Клаву о каких-то плакатах. – Значит, опять по делу Кошелева? Что нами проделано в этом направлении? Два раза обсуждали на комитете, один раз в группе, проводили индивидуальные беседы, бывали на квартире, давали общественные поручения.
– Почему он стал пить?
Синегов взглянул на Валентина, как на упавшего с луны, и объяснил:
– Пьют шахтеры.
– Это что, вполне естественно?
– Конечно, нет, но попробуй, докажи им. Никакие меры воспитания не помогают. Ни клуб, ни широкая сеть политучебы. Пытались вовлечь его в кружки художественной самодеятельности, в кружок по изучению биографии товарища Сталина. Не помогло, сбежал. Верьте, не верьте, а есть предложение отобрать у Кошелева комсомольский билет. Очень просим вас помочь. Пропишите вы его в форме фельетона, чтоб другим неповадно было.
– Надо разобраться, почему…
– Известно, почему, – убежденно произнес Синегов. – Моральная неустойчивость. Недовоспитан.
– Все это так, – задумчиво проговорил Валентин, – меры, действительно, приняты все, но ведь раньше он не пил. Раньше-то он был морально устойчив. Воспитан. Передовым человеком был. И вдруг стал пьяницей. Не понимаю.
– Я ведь не доктор, товарищ корреспондент, – недовольно ответил Синегов, озабоченно просматривая бумаги. – Некогда мне, понимаете, с пьяницами возиться. Поважнее дела есть. Не верите, что ли, мне?
– Я вам верю, но на вопрос вы не ответили.
– А что с ним нянчиться? У нас хороших людей полно. О них пишите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62
– Уйдите, – сказала Александра Яковлевна, – не надо… Я тоже была против этого брака, но, к сожалению, они меня, как и вас, не спросили. А сейчас не мешайте им.
Лидия Константиновна вышла, хлопнув дверью. Александра Яковлевна с трудом подняла руку, чтобы убрать со лба прядь волос. Она медленно добралась до кровати и легла, не раздеваясь.
Всем своим существом она была против желания дочери вернуть Олега. Ей казалось бессмысленным бороться за невозможное. Но она и виду не подавала.
Изредка заходил Филипп Владимирович, пил по пять стаканов чая, неловко шутил, пробовал их развеселить и сам чуть не плакал. Он был счастлив, когда Лариса давала прочесть ему несколько строчек из нового письма Олега.
На междугородной станции он сидел неподвижно, только вздрагивал, когда звонкий, с нахальным оттенком девичий голосок приглашал кого-нибудь в кабину для переговоров.
– Не волнуйтесь, – шептала Лариса, – не волнуйтесь. Сегодня все обойдется благополучно.
– Вишнякова, кабина номер пять!
Филипп Владимирович вскочил, взял Ларису за руку, довел до кабины. Лариса боялась поднять трубку. Филипп Владимирович распахнул дверцу, прошептал:
– Да говорите же!
Она поднесла трубку к уху и услышала голос Олега:
– Лариса! Лариса!
– Это я! Я! – закричала она. – Олик! Это я!
– Лариса! Лариса!
В трубке выло, пищало, трещало, будто телефон подсоединили к патефонной мембране с тупой иголкой.
– Лариса!
– Это я, Олик, я!
И вдруг наступила тишина. Лариса услышала ясный и отчетливый голос Олега:
– Это ты?
– Я, – сдерживая дыхание, прошептала она. – А как замечательно слышно… Будто ты рядом…
И они долго говорили о хорошей слышимости, о погоде, об увольнении Копытова и о многом другом, что их меньше всего беспокоило.
– Говорите? – резко спросила телефонистка.
– Говорим! Говорим! – крикнули Олег и Лариса и замолчали.
– Ты как живешь? – спросил он.
– Плохо, Олик, – весело ответила она. – Скажи что-нибудь. Скоро нас разъединят.
– Нет, нет, не бойся.
Филипп Владимирович не слышал ни слова из этого разговора, но уже не нервничал. Он машинально раз за разом перечитывал плакат «Пользуйтесь воздушным сообщением, экономьте время!» и никак не мог понять, что же легче приобрести: время или деньги?
* * *
Нетерпение настолько завладело Валентином, что, расспросив прохожих, он сразу направился на шахту искать Василия Кошелева, того самого, о котором неудачно написал Рогов. Дорога оказалась длинной, запутанной, и к шахте Валентин добрался в восьмом часу утра.
В шахтоуправлении было оживленно: собиралась первая смена. Валентин бродил по коридору, рассматривал стенные газеты, «молнии», «крокодилограммы», кое-что записал в блокнот.
У дверей, сгорбившись, сидел дед в голубой телогрейке. Валентин несколько раз прошел мимо, приглядываясь к нему, и спросил:
– Вы Василия Кошелева знаете?
– А кто его не знает? – проворчал дед. – Первый на шахте по этому милому делу, – он щелкнул себя по шее, около воротника. – Свихнулся парень. А вон где был… – Дед показал на Доску почета. Быстрехонько слетел оттуда. И никакого сладу с ним нету. Каждый день домой волоком приволакивают.
– А что с ним случилось?
– Известно, что. Деньги большие, слава, почет, президиум. А он из президиума-то прямо в чайную.
– Но почему? – продолжал расспрашивать Валентин. – Ведь он передовым человеком был.
– Во! – дед погрозил кому-то пальцем. – В каком он месте передовой, скажи? Дурак он глупый. Его бы уму-разуму учить, а его в президиум. Да вон он идет, милай.
Навстречу по коридору шел невысокий, заметно пригнувшийся парень. Маленькие, глубоко сидящие глаза смотрели не прямо перед собой, а немного вбок, через плечо, будто он ожидал удара сзади. Лицо у него было опухшее, отечное.
– Извините, – остановил его Валентин, – вы Василий Кошелев?
– Ну? – отозвался парень, по-прежнему смотря вбок.
– Я из газеты «Смена». Мне нужно поговорить с вами.
– Ну?
«Его не скоро прошибешь», – подумал Валентин и, достав папиросы, предложил их Василию.
– Не курю, – отвернулся он.
«Это уже интересно», – отметил Валентин и спросил:
– Вы сейчас домой?
– Ну?.. Писать, что ли?
– Ну? – его тоном ответил Валентин. – Может быть, писать. Но пока не собираюсь.
– А пишите, я не боюсь, – Василий явно тяготился разговором. – Вон дед Егор про меня знает. Все, как есть. Да еще был тут один ваш. В чайную меня водил, поил, записывал что-то.
– Давайте не будем спорить, – дружелюбно предложил Валентин, хотя Василий своим поведением раздражал его. – Встретимся и поговорим. Вы где живете?
– В шестом доме. Улица Горняцкая. Квартира один. Часа в три приходите, если уж… Из горкома, что ли, жаловались?
– Никто не жаловался. Просто мне интересно узнать, что с вами происходит, как вы…
– Долго ли умеючи? Сначала помаленьку, потом привык.
Василий ушел. Валентин направился в комитет комсомола. Секретарь комитета, веселый, приветливо улыбающийся молодой курчавый блондин с ясными голубыми глазами, протянул руку, представился:
– Синегов. Прошу обождать минутку. Я переговорю по телефону. – Он взял трубку и долго, с занятым видом, расспрашивал какую-то Клаву о каких-то плакатах. – Значит, опять по делу Кошелева? Что нами проделано в этом направлении? Два раза обсуждали на комитете, один раз в группе, проводили индивидуальные беседы, бывали на квартире, давали общественные поручения.
– Почему он стал пить?
Синегов взглянул на Валентина, как на упавшего с луны, и объяснил:
– Пьют шахтеры.
– Это что, вполне естественно?
– Конечно, нет, но попробуй, докажи им. Никакие меры воспитания не помогают. Ни клуб, ни широкая сеть политучебы. Пытались вовлечь его в кружки художественной самодеятельности, в кружок по изучению биографии товарища Сталина. Не помогло, сбежал. Верьте, не верьте, а есть предложение отобрать у Кошелева комсомольский билет. Очень просим вас помочь. Пропишите вы его в форме фельетона, чтоб другим неповадно было.
– Надо разобраться, почему…
– Известно, почему, – убежденно произнес Синегов. – Моральная неустойчивость. Недовоспитан.
– Все это так, – задумчиво проговорил Валентин, – меры, действительно, приняты все, но ведь раньше он не пил. Раньше-то он был морально устойчив. Воспитан. Передовым человеком был. И вдруг стал пьяницей. Не понимаю.
– Я ведь не доктор, товарищ корреспондент, – недовольно ответил Синегов, озабоченно просматривая бумаги. – Некогда мне, понимаете, с пьяницами возиться. Поважнее дела есть. Не верите, что ли, мне?
– Я вам верю, но на вопрос вы не ответили.
– А что с ним нянчиться? У нас хороших людей полно. О них пишите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62