Она прекрасна.
— О, Боже! — скривился Римо. На экране действительно появилось напоминавшее по цвету и фактуре целлулоид лицо патентованной телевизионной красавицы. Голосом, больше напоминавшим визг циркулярной пилы, она запела песню, от которой у Римо сразу заломило зубы.
— Она, — Чиун обратил к Римо счастливое лицо, — сейчас тоже в этом городе. Ты знаешь об этом?
— Она, как бы тебе сказать, везде. Ее по всей стране показывают.
— Великое счастье, — полуприкрыв глаза, вещал Чиун, — видеть корейскую женщину, добившуюся успеха в этой стране. Воистину Америка — земля неограниченных возможностей!
— Точно, — кивнул Римо, — если даже этой полиэтиленовой барракуде дали эфир. Про что она там воет, папочка?
— Не знаю. Я никогда не слушаю слов. Мне достаточно музыки ее голоса.
— А слова?
— Они мне не нужны. И потом, завистники все равно заставляют ее петь бессмыслицу.
— Ну уж если ты признал это, — Римо довольно осклабился, — это прогресс.
— Что ж, и я способен заметить некоторые — очень небольшие — недостатки даже такой великой страны, как Америка, — философски изрек Чиун. — Но их можно исправить. Я только что закончил свою новую поэму — в ней всего лишь одна тысяча семьдесят шесть стихов. Если люди с телевидения согласятся не пускать никому не нужную рекламу, Чита Чин вполне уложится с декламацией моей поэмы в то небольшое время, которое ей...
— Не думаю, чтобы какая-нибудь программа согласилась пустить Читу Чин с твоей поэмой вместо семичасовых новостей, папочка.
— Разумеется. Тем более что сама Чита не так важна...
— Ты и это способен признать? — изумился Римо.
— Конечно. Главное — это я. Мою поэму мы с Читой будем читать дуэтом.
— Вот об этом можешь сразу забыть, Чиун высокомерно взглянул на Римо.
— Я надеюсь, что Император Смит обо всем договорится с телевидением.
— Смит может только привести в состояние боевой готовности армию, авиацию и флот, — напомнил Римо. — На большее его полномочия не распространяются. Чтобы он смог убедить президента какой-нибудь телекомпании отменить новости в семь часов... Что-то я сильно сомневаюсь в этом.
— А я слышал, — не сдавался Чиун; — что эти программы новостей в последнее время испытывают... как их... финансовые трудности.
— Твое трио с поэмой и Читой Чин вряд ли спасет их от краха. Поверь мне, папочка. Я знаю, что говорю.
— Нет, это я знаю. Разреши напомнить — Мастер Синанджу не ты, а я. Конечно, ты проделал немалый путь по дорогам великого искусства Синанджу. Тебе скоро могут присвоить первую ступень мастерства. Когда-нибудь — кто знает — ты, может быть, даже будешь уметь все, что и я умею. Как видишь, я признаю и это. Почему нет? Имея такого наставника...
— С тобой все равно никто не сможет сравниться, папочка.
— С этим я могу согласиться. С сожалением, разумеется.
— Ну конечно.
— Но пока Мастер — я. — Чиун поднял голову. — В полном расцвете сил и опыта, который тебе копить еще долгие годы. Запомни, Римо: миром правят не только сила и власть. Есть еще и третья владычица — мудрость.
— Я склоняюсь перед твоей мудростью, папочка. И ты прекрасно знаешь об этом.
Чиун укоризненно посмотрел на Римо.
— Далеко и далеко не всегда. В последнее время, по крайней мере. Например, ты всячески препятствуешь моему стремлению остаться в Америке.
— Я не препятствую. Просто, по-моему, и ты и я переросли эту страну. Нам нужно вернуться в Синанджу. Тебе — к односельчанам, а мне — к моей невесте, Ма Ли.
— Пожалуйста, не увиливай, Римо. Мне кажется, первая ступень мастерства вскружила тебе голову. Ты думаешь, что я больше не нужен тебе.
Римо собрался было возразить, но Чиун протестующе поднял руку.
— О, надеюсь, надеюсь, что мне это только кажется. Возможно, я ошибаюсь. Но уже много недель ты не садился у моих ног, чтобы с жадностью вбирать мудрость, которой один лишь я, хранитель истории Дома Синанджу, могу одарить тебя. Раньше все было не так. Раньше ты ловил каждое мое слово...
Римо, ничего подобного не помнивший, молчал.
— Я ведь не просто немощный старый кореец, — гнул свое Чиун. — Я — Мастер Синанджу. Последний в моем роду. Последний, в чьих жилах течет подлинная кровь Мастеров Синанджу. Когда я покину сей мир, нужно будет начать новое поколение Мастеров. Поэтому ты не должен забывать об источнике мудрости, имя которому Чиун, последний из Мастеров Синанджу. Ты должен впитывать каждую каплю этой мудрости, пока я еще...
Приподнявшись, Римо подполз по полу к ногам последнего Мастера Синанджу и преданно заглянул ему в лицо.
— Я готов, папочка.
— Вот так-то лучше. Теперь ты должен спрашивать меня. О чем угодно. Любой пустяк, на который только и способен твой незрелый ум. Мне подвластна вся мудрость, которую Синанджу накапливала целыми поколениями.
Соображая, о чем бы спросить последнего Мастера, Римо, сдвинув брови, сосредоточенно жевал губами. Старик явно боится стать никому не нужным — собственно, из-за этого он так и цепляется за Америку...
Наконец Римо придумал вопрос.
— Почему, перед тем как влезть в душ, появляется ощущение, что тело грязное, а во рту чисто, а когда выходишь из душа — наоборот?
Уставившись на Римо, Чиун в изумлении раскрыл рот. Его борода мелко задрожала; пальцы сами собой сложились в сухонькие крепкие кулачки.
— Римо, это подвох, да? Признавайся!
— Это все, что я мог придумать, — виновато признался Римо.
— На этот вопрос я не буду отвечать. Во-первых, в Синанджу нет и не было никаких душей. А во-вторых, ты оскорбляешь меня, заставляя тратить на такие никчемные и безнравственные вопросы силы моего несравненного разума.
— Ты же сам сказал — любой вопрос! — запротестовал Римо.
— Любой, но не никчемный и не безнравственный.
— Зато упомянул про пустяк. Не отпирайся, папочка, а сам слышал.
— Пустяк — это еще куда ни шло. Но не безнравственные фривольности.
— Ну, прости меня, папочка. Я...
Римо оборвал фразу на полуслове — комнату вновь заполнил сиреноподобный голос Читы Чин. Завывая на все лады, она тем не менее повторяла одно-единственное слово.
Римо весь обратился в слух.
Слово было — “бездомный”.
— Погоди-ка, папочка... я хочу послушать, — Римо остановил жестом открывшего было рот старика.
— Пожалуйста. Я все равно уезжаю, — пожал плечами Чиун. — Я возвращаюсь в “Фолкрофт”.
— Ага... я сейчас тебе помогу, — рассеянно кивнул Римо, прислушиваясь к словам песни. В ней говорилось об одиноком американце, который не может найти себе крова, потому что ни одна община не принимает его. Именно он, утверждалось в песне, и есть самый настоящий бездомный.
Проанализировав это своеобразное сообщение, Римо вскочил, на ходу выключил телевизор и направился в соседнюю комнату, где Мастер Синанджу упаковывал чемоданы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— О, Боже! — скривился Римо. На экране действительно появилось напоминавшее по цвету и фактуре целлулоид лицо патентованной телевизионной красавицы. Голосом, больше напоминавшим визг циркулярной пилы, она запела песню, от которой у Римо сразу заломило зубы.
— Она, — Чиун обратил к Римо счастливое лицо, — сейчас тоже в этом городе. Ты знаешь об этом?
— Она, как бы тебе сказать, везде. Ее по всей стране показывают.
— Великое счастье, — полуприкрыв глаза, вещал Чиун, — видеть корейскую женщину, добившуюся успеха в этой стране. Воистину Америка — земля неограниченных возможностей!
— Точно, — кивнул Римо, — если даже этой полиэтиленовой барракуде дали эфир. Про что она там воет, папочка?
— Не знаю. Я никогда не слушаю слов. Мне достаточно музыки ее голоса.
— А слова?
— Они мне не нужны. И потом, завистники все равно заставляют ее петь бессмыслицу.
— Ну уж если ты признал это, — Римо довольно осклабился, — это прогресс.
— Что ж, и я способен заметить некоторые — очень небольшие — недостатки даже такой великой страны, как Америка, — философски изрек Чиун. — Но их можно исправить. Я только что закончил свою новую поэму — в ней всего лишь одна тысяча семьдесят шесть стихов. Если люди с телевидения согласятся не пускать никому не нужную рекламу, Чита Чин вполне уложится с декламацией моей поэмы в то небольшое время, которое ей...
— Не думаю, чтобы какая-нибудь программа согласилась пустить Читу Чин с твоей поэмой вместо семичасовых новостей, папочка.
— Разумеется. Тем более что сама Чита не так важна...
— Ты и это способен признать? — изумился Римо.
— Конечно. Главное — это я. Мою поэму мы с Читой будем читать дуэтом.
— Вот об этом можешь сразу забыть, Чиун высокомерно взглянул на Римо.
— Я надеюсь, что Император Смит обо всем договорится с телевидением.
— Смит может только привести в состояние боевой готовности армию, авиацию и флот, — напомнил Римо. — На большее его полномочия не распространяются. Чтобы он смог убедить президента какой-нибудь телекомпании отменить новости в семь часов... Что-то я сильно сомневаюсь в этом.
— А я слышал, — не сдавался Чиун; — что эти программы новостей в последнее время испытывают... как их... финансовые трудности.
— Твое трио с поэмой и Читой Чин вряд ли спасет их от краха. Поверь мне, папочка. Я знаю, что говорю.
— Нет, это я знаю. Разреши напомнить — Мастер Синанджу не ты, а я. Конечно, ты проделал немалый путь по дорогам великого искусства Синанджу. Тебе скоро могут присвоить первую ступень мастерства. Когда-нибудь — кто знает — ты, может быть, даже будешь уметь все, что и я умею. Как видишь, я признаю и это. Почему нет? Имея такого наставника...
— С тобой все равно никто не сможет сравниться, папочка.
— С этим я могу согласиться. С сожалением, разумеется.
— Ну конечно.
— Но пока Мастер — я. — Чиун поднял голову. — В полном расцвете сил и опыта, который тебе копить еще долгие годы. Запомни, Римо: миром правят не только сила и власть. Есть еще и третья владычица — мудрость.
— Я склоняюсь перед твоей мудростью, папочка. И ты прекрасно знаешь об этом.
Чиун укоризненно посмотрел на Римо.
— Далеко и далеко не всегда. В последнее время, по крайней мере. Например, ты всячески препятствуешь моему стремлению остаться в Америке.
— Я не препятствую. Просто, по-моему, и ты и я переросли эту страну. Нам нужно вернуться в Синанджу. Тебе — к односельчанам, а мне — к моей невесте, Ма Ли.
— Пожалуйста, не увиливай, Римо. Мне кажется, первая ступень мастерства вскружила тебе голову. Ты думаешь, что я больше не нужен тебе.
Римо собрался было возразить, но Чиун протестующе поднял руку.
— О, надеюсь, надеюсь, что мне это только кажется. Возможно, я ошибаюсь. Но уже много недель ты не садился у моих ног, чтобы с жадностью вбирать мудрость, которой один лишь я, хранитель истории Дома Синанджу, могу одарить тебя. Раньше все было не так. Раньше ты ловил каждое мое слово...
Римо, ничего подобного не помнивший, молчал.
— Я ведь не просто немощный старый кореец, — гнул свое Чиун. — Я — Мастер Синанджу. Последний в моем роду. Последний, в чьих жилах течет подлинная кровь Мастеров Синанджу. Когда я покину сей мир, нужно будет начать новое поколение Мастеров. Поэтому ты не должен забывать об источнике мудрости, имя которому Чиун, последний из Мастеров Синанджу. Ты должен впитывать каждую каплю этой мудрости, пока я еще...
Приподнявшись, Римо подполз по полу к ногам последнего Мастера Синанджу и преданно заглянул ему в лицо.
— Я готов, папочка.
— Вот так-то лучше. Теперь ты должен спрашивать меня. О чем угодно. Любой пустяк, на который только и способен твой незрелый ум. Мне подвластна вся мудрость, которую Синанджу накапливала целыми поколениями.
Соображая, о чем бы спросить последнего Мастера, Римо, сдвинув брови, сосредоточенно жевал губами. Старик явно боится стать никому не нужным — собственно, из-за этого он так и цепляется за Америку...
Наконец Римо придумал вопрос.
— Почему, перед тем как влезть в душ, появляется ощущение, что тело грязное, а во рту чисто, а когда выходишь из душа — наоборот?
Уставившись на Римо, Чиун в изумлении раскрыл рот. Его борода мелко задрожала; пальцы сами собой сложились в сухонькие крепкие кулачки.
— Римо, это подвох, да? Признавайся!
— Это все, что я мог придумать, — виновато признался Римо.
— На этот вопрос я не буду отвечать. Во-первых, в Синанджу нет и не было никаких душей. А во-вторых, ты оскорбляешь меня, заставляя тратить на такие никчемные и безнравственные вопросы силы моего несравненного разума.
— Ты же сам сказал — любой вопрос! — запротестовал Римо.
— Любой, но не никчемный и не безнравственный.
— Зато упомянул про пустяк. Не отпирайся, папочка, а сам слышал.
— Пустяк — это еще куда ни шло. Но не безнравственные фривольности.
— Ну, прости меня, папочка. Я...
Римо оборвал фразу на полуслове — комнату вновь заполнил сиреноподобный голос Читы Чин. Завывая на все лады, она тем не менее повторяла одно-единственное слово.
Римо весь обратился в слух.
Слово было — “бездомный”.
— Погоди-ка, папочка... я хочу послушать, — Римо остановил жестом открывшего было рот старика.
— Пожалуйста. Я все равно уезжаю, — пожал плечами Чиун. — Я возвращаюсь в “Фолкрофт”.
— Ага... я сейчас тебе помогу, — рассеянно кивнул Римо, прислушиваясь к словам песни. В ней говорилось об одиноком американце, который не может найти себе крова, потому что ни одна община не принимает его. Именно он, утверждалось в песне, и есть самый настоящий бездомный.
Проанализировав это своеобразное сообщение, Римо вскочил, на ходу выключил телевизор и направился в соседнюю комнату, где Мастер Синанджу упаковывал чемоданы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54