"
Перфильев перевел взгляд на книжную полку. Там за стеклом стояла
небольшая фотография, снятая "Полароидом": на светлой многоярусной широкой
лестнице базилики Сакре-Кер сидят трое: Перфильев, Кнорре и Желтовский...
Кнорре... Кнорре...
Как будто было вчера, а миновало почти три года. Неосторожно ступив в
поток воспоминаний, Перфильев, словно поскользнувшись, не устоял, рухнул в
него по горло, и его понесло, закружило по закоулкам памяти...
2. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД. В САМОЛЕТЕ
Вспоминалось всякое. Что-то вразнобой, что-то последовательно. Я
тогда бизнес-классом летел в Париж после отпуска. Летел в хорошем
настроении, не то, что в минувшем году, когда накануне возвращения в Париж
из такого же отпуска меня вызывали с ковра на ковер, и начальство на
разных этажах чистило мне морду, не стесняясь в выражениях. А тема
разносов была общая: пассивность, ни одной сколько-нибудь перспективной
вербовки, ни одного интересного контакта. И еще - какой-то Кнорре - глава
небольшой фирмы "Орион", выпускающей первоклассные сервизы и облицовочную
плитку, умывальные раковины, биде, унитазы и прочий ширпотреб, - все это
разных цветов и форм. Но главное другое: на фирме Кнорре работает
засекреченная лаборатория над новыми технологиями чего-то там... И
начальству моему этот Кнорре нужен...
По проходу стюардесса катила тележку с напитками, конфетами. Рядом в
кресле, откинув голову, спал бородатый здоровенный молодой мужик в
неопрятном джинсовом костюме и красной в большую черную клетку ковбойке.
Он громко сопел, от чего шевелились волосики рыжеватых усов.
Я взял с тележки трехсотграммовую бутылочку воды "Виши" и разовый
пластмассовый стаканчик, улыбнулся стюардессе, кивком поблагодарил. Она
двинулась дальше по проходу. Вода приятно покалывала гортань, я пил
небольшими глотками...
Объяснить начальству, почему до сих пор не нащупал контакт с Кнорре,
я тогда не мог, не дали говорить, не слушали. Пытался внушить, что через
парижское бюро "Экспорттехнохим", главой которого был, я заключил
несколько выгодных государству контрактов. Но мне напомнили:
"Экспорттехнохим" - всего лишь моя "крыша" и что здесь, в этом здании, я
отчитываюсь за другую работу, а за уровень контрактов буду отчитываться
перед другим моим московским начальством в "Экспорттехнохиме"...
Да, тогда в предпоследний раз я улетел в Париж мрачный и издерганный.
Теперь же все иначе. Оглядевшись в Москве, наслушавшись разных разностей
от жены, от сослуживцев по "Экспорттехнохиму" и от сослуживцев из другого
ведомства, на которое в основном работал, я уразумел, что страна пошла в
разнос, даже колеса ведомства, цеплявшего мне на погоны звезды и три
четверти века работавшего мощно, исправно, точно, с размахом, теперь
крутятся порой вхолостую, как автомобильные на льду, когда трогаешься с
места на сильном газу: с визгом и шипением они вертятся, а машина ни с
места. И вроде неясно, кому нужен результат верчения этих колес, да и
нужен ли вообще. Это ощущение бардака было у многих. И оценив все и
поразмыслив, я накануне отъезда протянул жене большой запечатанный
конверт, сказал: "Через месяц после того, как улечу, отнесешь _т_у_д_а_".
- "Ты хорошо подумал?" - спросила жена. - "Хорошо и долго, - усмехнулся я.
- Не пропадем". В конверте лежал рапорт об отставке. Главный мотив -
состояние здоровья. Тут я не врал: в Париже донимала астма, дома
чувствовал себя гораздо лучше. Но не это было истинной причиной,
побудившей написать рапорт...
Сосед в джинсовом костюме очнулся, похлопал красными после сна
глазами, шумно выдохнул, и я ощутил запах перегара. Заметив бутылку
"Виши", сосед сказал по-французски:
- Попить бы, - оглянулся, ища глазами стюардессу. Но та была где-то в
другом салоне.
- Если не брезгуете, - ответил я по-русски и протянул ему бутылку.
- Москвич? - спросил сосед, взяв бутылку и переходя на родной
русский.
- Да.
Он сунул горлышко в рот и жадно, с бульканьем вылакал до дна.
- Ух! Хорошо! - ладонью смахнул капли с усов и бороды. - Надолго во
Францию? - спросил без обиняков.
- Возможно, - уклончиво ответил я. - А вы?
- Недельки на полторы... Где остановитесь?
- У меня в Париже квартира, - ответил я. - А вы?
- Где придется, - засмеялся бородач и из нагрудного кармана извлек
визитную карточку.
И только сейчас, прочитав "Желтовский Дмитрий Юрьевич,
телерадиожурналист", я как бы прозрел, узнал много раз виденное на
телеэкране лицо Желтовского, я часто слышал его голос по радио, читал
задористые репортажи в газетах, начинавшиеся сенсацией, кончавшиеся для
кого-то скандалом, крахом.
- Значит, тот самый Желтовский? - спросил я.
- Тот самый, - ответил Желтовский. - А вы кто "тот самый"? -
осведомился он нагловато.
Я достал из портмоне свою визитную карточку.
- Ага, фирмач, - прочитав, Желтовский затолкал в карман визитную
карточку и только сейчас быстро, но цепко оглядел меня, заглянул в глаза,
взгляды наши встретились, задержались.
"Что-то высчитывал, - подумал я. - Такие все понимают... А может ты
мой коллега", - я внутренне усмехнулся.
- Дмитрий Юрьевич, вас встречают? За мной придет машина из офиса, -
предложил я.
- Меня должен встретить француз-коллега.
- Не первый раз во Франции? - спросил я.
- Забыл уже в который, - осклабился Желтовский.
- А как с языком?
- Говорю, читаю свободно, пишу с ошибками... Пардон, отлить надо, -
он встал и направился в туалет в конце самолета.
Я оценивал: нагловат, самоуверен, хваток. А вспомнив его интервью,
репортажи, комментарии по телевидению и в прессе, добавил: популярен,
хлесток, циничен. Услышав басок Желтовского, я оглянулся. Он стоял в
проходе и весело беседовал с какой-то пожилой дамой, подбрасывавшей на
ладони нитку крупного жемчуга, свисавшую почти до живота.
Я откинулся в кресле, прикрыл глаза, пощупал левую сторону груди, где
во внутреннем кармане лежал еще один паспорт на имя гражданина России.
3. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Пока Перфильев находился в зазеркалье своих воспоминаний, в реальной
жизни он же, сорокадвухлетний Павел Александрович Перфильев, повязав
галстук, надел утепленную куртку из серой плащевой ткани, спустился по
лестнице вниз и вышел из подъезда. Привычно метнул взгляд через дорогу,
вправо, влево, ни о чем при этом не думая, так - на ходу. Когда-то Лебяхин
сказал ему: "То образование, которое ты получил в специфическом учебном
заведении, ты со временем забудешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67
Перфильев перевел взгляд на книжную полку. Там за стеклом стояла
небольшая фотография, снятая "Полароидом": на светлой многоярусной широкой
лестнице базилики Сакре-Кер сидят трое: Перфильев, Кнорре и Желтовский...
Кнорре... Кнорре...
Как будто было вчера, а миновало почти три года. Неосторожно ступив в
поток воспоминаний, Перфильев, словно поскользнувшись, не устоял, рухнул в
него по горло, и его понесло, закружило по закоулкам памяти...
2. ДВА С ПОЛОВИНОЙ ГОДА ТОМУ НАЗАД. В САМОЛЕТЕ
Вспоминалось всякое. Что-то вразнобой, что-то последовательно. Я
тогда бизнес-классом летел в Париж после отпуска. Летел в хорошем
настроении, не то, что в минувшем году, когда накануне возвращения в Париж
из такого же отпуска меня вызывали с ковра на ковер, и начальство на
разных этажах чистило мне морду, не стесняясь в выражениях. А тема
разносов была общая: пассивность, ни одной сколько-нибудь перспективной
вербовки, ни одного интересного контакта. И еще - какой-то Кнорре - глава
небольшой фирмы "Орион", выпускающей первоклассные сервизы и облицовочную
плитку, умывальные раковины, биде, унитазы и прочий ширпотреб, - все это
разных цветов и форм. Но главное другое: на фирме Кнорре работает
засекреченная лаборатория над новыми технологиями чего-то там... И
начальству моему этот Кнорре нужен...
По проходу стюардесса катила тележку с напитками, конфетами. Рядом в
кресле, откинув голову, спал бородатый здоровенный молодой мужик в
неопрятном джинсовом костюме и красной в большую черную клетку ковбойке.
Он громко сопел, от чего шевелились волосики рыжеватых усов.
Я взял с тележки трехсотграммовую бутылочку воды "Виши" и разовый
пластмассовый стаканчик, улыбнулся стюардессе, кивком поблагодарил. Она
двинулась дальше по проходу. Вода приятно покалывала гортань, я пил
небольшими глотками...
Объяснить начальству, почему до сих пор не нащупал контакт с Кнорре,
я тогда не мог, не дали говорить, не слушали. Пытался внушить, что через
парижское бюро "Экспорттехнохим", главой которого был, я заключил
несколько выгодных государству контрактов. Но мне напомнили:
"Экспорттехнохим" - всего лишь моя "крыша" и что здесь, в этом здании, я
отчитываюсь за другую работу, а за уровень контрактов буду отчитываться
перед другим моим московским начальством в "Экспорттехнохиме"...
Да, тогда в предпоследний раз я улетел в Париж мрачный и издерганный.
Теперь же все иначе. Оглядевшись в Москве, наслушавшись разных разностей
от жены, от сослуживцев по "Экспорттехнохиму" и от сослуживцев из другого
ведомства, на которое в основном работал, я уразумел, что страна пошла в
разнос, даже колеса ведомства, цеплявшего мне на погоны звезды и три
четверти века работавшего мощно, исправно, точно, с размахом, теперь
крутятся порой вхолостую, как автомобильные на льду, когда трогаешься с
места на сильном газу: с визгом и шипением они вертятся, а машина ни с
места. И вроде неясно, кому нужен результат верчения этих колес, да и
нужен ли вообще. Это ощущение бардака было у многих. И оценив все и
поразмыслив, я накануне отъезда протянул жене большой запечатанный
конверт, сказал: "Через месяц после того, как улечу, отнесешь _т_у_д_а_".
- "Ты хорошо подумал?" - спросила жена. - "Хорошо и долго, - усмехнулся я.
- Не пропадем". В конверте лежал рапорт об отставке. Главный мотив -
состояние здоровья. Тут я не врал: в Париже донимала астма, дома
чувствовал себя гораздо лучше. Но не это было истинной причиной,
побудившей написать рапорт...
Сосед в джинсовом костюме очнулся, похлопал красными после сна
глазами, шумно выдохнул, и я ощутил запах перегара. Заметив бутылку
"Виши", сосед сказал по-французски:
- Попить бы, - оглянулся, ища глазами стюардессу. Но та была где-то в
другом салоне.
- Если не брезгуете, - ответил я по-русски и протянул ему бутылку.
- Москвич? - спросил сосед, взяв бутылку и переходя на родной
русский.
- Да.
Он сунул горлышко в рот и жадно, с бульканьем вылакал до дна.
- Ух! Хорошо! - ладонью смахнул капли с усов и бороды. - Надолго во
Францию? - спросил без обиняков.
- Возможно, - уклончиво ответил я. - А вы?
- Недельки на полторы... Где остановитесь?
- У меня в Париже квартира, - ответил я. - А вы?
- Где придется, - засмеялся бородач и из нагрудного кармана извлек
визитную карточку.
И только сейчас, прочитав "Желтовский Дмитрий Юрьевич,
телерадиожурналист", я как бы прозрел, узнал много раз виденное на
телеэкране лицо Желтовского, я часто слышал его голос по радио, читал
задористые репортажи в газетах, начинавшиеся сенсацией, кончавшиеся для
кого-то скандалом, крахом.
- Значит, тот самый Желтовский? - спросил я.
- Тот самый, - ответил Желтовский. - А вы кто "тот самый"? -
осведомился он нагловато.
Я достал из портмоне свою визитную карточку.
- Ага, фирмач, - прочитав, Желтовский затолкал в карман визитную
карточку и только сейчас быстро, но цепко оглядел меня, заглянул в глаза,
взгляды наши встретились, задержались.
"Что-то высчитывал, - подумал я. - Такие все понимают... А может ты
мой коллега", - я внутренне усмехнулся.
- Дмитрий Юрьевич, вас встречают? За мной придет машина из офиса, -
предложил я.
- Меня должен встретить француз-коллега.
- Не первый раз во Франции? - спросил я.
- Забыл уже в который, - осклабился Желтовский.
- А как с языком?
- Говорю, читаю свободно, пишу с ошибками... Пардон, отлить надо, -
он встал и направился в туалет в конце самолета.
Я оценивал: нагловат, самоуверен, хваток. А вспомнив его интервью,
репортажи, комментарии по телевидению и в прессе, добавил: популярен,
хлесток, циничен. Услышав басок Желтовского, я оглянулся. Он стоял в
проходе и весело беседовал с какой-то пожилой дамой, подбрасывавшей на
ладони нитку крупного жемчуга, свисавшую почти до живота.
Я откинулся в кресле, прикрыл глаза, пощупал левую сторону груди, где
во внутреннем кармане лежал еще один паспорт на имя гражданина России.
3. НА ЗЕМЛЕ. МОСКВА. СЕГОДНЯ
Пока Перфильев находился в зазеркалье своих воспоминаний, в реальной
жизни он же, сорокадвухлетний Павел Александрович Перфильев, повязав
галстук, надел утепленную куртку из серой плащевой ткани, спустился по
лестнице вниз и вышел из подъезда. Привычно метнул взгляд через дорогу,
вправо, влево, ни о чем при этом не думая, так - на ходу. Когда-то Лебяхин
сказал ему: "То образование, которое ты получил в специфическом учебном
заведении, ты со временем забудешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67