Этим венецианец подтвердил, что неплохо владеет английским языком. Во всяком случае, ему удалось понять, что недавно Бедфорд побывал в Соединенных провинциях.
– А зачем он туда ездил? – поинтересовался я.
– Вот уж не знаю, – ответил Бреноцци, сделав мне знак молчать, чтобы не пропустить ничего из бреда больного.
– А вы неплохо владеете английским, – заметил лекарь.
– Один дальний кузен из Лондона часто пишет мне, излагая семейные обстоятельства. Да и память у меня цепкая, я много разъезжал по коммерческим делам. Смотрите-ка, ему вроде полегчало.
Больной притих. Кристофано знаками предложил нам всем выйти в коридор. Там собралось большинство наших постояльцев, которым не терпелось узнать новости.
Выйдя, Кристофано без обиняков заявил: события развиваются так неудержимо, что ему приходится усомниться в своей способности справиться со всеми свалившимися на нас бедами. Сперва необъяснимая гибель г-на де Муре, затем несчастье, приключившееся с мэтром Пеллегрино, которого никак не удается вывести из беспамятства, и, наконец, чума – в этом не приходится сомневаться, поразившая Бедфорда… Все это ввергло нашего тосканского эскулапа в полное смятение. Перепуганные, бледные, мы несколько долгих минут прямо смотрели в глаза друг другу.
Кое-кто из нас тут же предался отчаянию, другие тихо разошлись по комнатам. А кто-то накинулся на лекаря, требуя успокоить их страхи. Были и такие, что пали на пол, стеная и закрыв лицо руками. Кристофано же поспешил в свою комнату, заперся на ключ, прося нас оставить его на некоторое время в покое, дабы он мог спокойно почитать кое-какие труды и поразмыслить. Этим своим шагом он, казалось, в большей степени хотел обезопасить себя от всех нас, чем подстрекать к бунту. Наше вынужденное сидение взаперти из комедии превращалось в трагедию.
Аббат Мелани со смертельно бледным лицом также присутствовал при сцене всеобщего отчаяния. Но более других был подавлен я. Заливаясь безутешными слезами, я мысленно обращался к своему попечителю: «На кого ты нас оставил, во что превратилось твое любимое детище „Оруженосец“, кладбище, Да и только». Мне уже чудились душераздирающие сцены, которые последуют за приездом его жены, когда она своими глазами узреет дела жестокого рока, не пощадившего никого и ничего. Так я сидел перед комнатой Кристофано и горько-горько плакал, закрыв лицо руками. Там меня и нашел аббат. Погладив меня по голове, он пропел мне на ухо:
Я плачу, плачу и вздыхаю, Ничто меня не развлечет…
Убедившись, что ему меня не утешить, как ни старайся, он поднял меня и прислонил к стене.
– Я не желаю вас слушать, – простонал я.
И повторил ему слова Кристофано, к которым добавил, что нам, возможно, предстоят жестокие страдания не далее чем через несколько дней или даже часов, достаточно взглянуть на Бедфорда. Аббат сгреб меня в охапку и потащил в свою комнату. Но ничто на свете не могло вернуть моей душе утерянного ею покоя. Аббату пришлось даже ударить меня по щеке, чтобы привести в чувство. Мало-помалу я затих.
Атто дружески обнял меня за плечи и стал терпеливо убеждать не поддаваться унынию. Главное, говорил он, повторить ловкий трюк, позволивший нам скрыть, в каком состоянии находится Пеллегрино. Обнаружить присутствие среди нас больного чумой (на сей раз настоящего) – значит способствовать усилению контроля за нами со стороны властей, самим обречь себя на изоляцию на каком-нибудь острове, да хоть на Сан-Бартоломео, где тремя десятками лет ранее во время большой чумы обустроили лазарет. Да и потом, у нас есть запасной выход, тот, что мы обнаружили прошлой ночью. Ускользнуть от погони в подобных обстоятельствах конечно нелегко, но все же такая возможность есть, и в случае, ежели события примут малоприятный оборот, можно отважиться и на это. Когда я почти совсем успокоился, аббат еще раз изложил мне, что мы имеем на сегодняшний день: если Муре был отравлен, атак называемые бубоны Пеллегрино были не более чем кровоподтеками, а проще говоря, синяками, в данный момент у нас лишь один заболевший чумой – Бедфорд.
В дверь постучали: Кристофано объявил общий сбор на первом этаже ввиду какого-то срочного дела. Когда мы спустились, все уже стояли под лестницей, держась на некотором расстоянии друг от друга. Девизе пристроился в уголке и своим тревожным божественным рондо слегка развеивал всеобщее напряжение.
– Скончался ли молодой английский джентльмен? – поинтересовался Бреиоцци, как всегда, занятый пощипыванием своей сурепки.
Кристофано отрицательно мотнул головой и пригласил всех занять места. Его насупленный вид погасил последнюю ноту, вырвавшуюся из-под виртуозных пальцев француза.
Я прошел на кухню и вступил в решительный бой с немытыми кастрюлями и печами, с тем, чтобы приготовить ужин.
Когда все расселись, лекарь открыл свой сундучок, вынул оттуда чистый лоскут, тщательно отер лицо (как всегда, перед тем как произнести речь) и откашлялся.
– Почтенные господа, прежде всего позвольте мне извиниться за желание уединиться незадолго перед этим. Мне было необходимо обдумать наше положение. Так вот, я пришел к выводу, – среди присутствующих установилась такая тишина, что слышно было, как жужжит муха, – пришел к выводу, – повторил он, смяв лоскут в комочек, – что если мы не хотим помереть, то должны заживо похоронить себя. – И пояснил: – Кончилось время, когда мы могли свободно расхаживать по «Оруженосцу», как будто ничего не происходит. Пора с этим покончить, скажем «нет» приятным беседам друг с другом, которые мы вели, невзирая на мои предостережения. До сих пор судьба была почти милостива по отношению к нам, и злоключения, жертвой которых пали престарелый господин де Муре и уважаемый мэтр Пеллегрино, ничего общего не имеют с чумой. Однако с этого дня все осложнилось, и чума, вотще поминаемая нами прежде, теперь и вправду объявилась в «Оруженосце». Считать, кто сколько минут провел рядом с бедным Бедфордом, ни к чему: это лишь посеет недоверие в наших рядах. Единственная надежда на спасение – в добровольном заточении в комнатах, чтобы не дышать одним воздухом, не соприкасаться друг с другом, etcetera etcetera.Далее. Следует умащивать себя маслами и очищающими бальзамами, которые я берусь взбить, собираться вместе лишь на переклички, одна из которых, кстати, намечена на завтрашнее утро.
– Господи Иисусе! – взвился вдруг отец Робледа. – Неужто согласимся принять смерть взаперти, рядом с собственными нечистотами? Если позволите, – иезуит сбавил тон, – я слышал, что мой собрат Диего Гузман де Заморра чудесным образом уберег иезуитов-миссионеров и себя самого в Перпиньянскую чуму в Каталонском королевстве с помощью весьма приятного на вкус превосходного белого вина, потребляемого без ограничений когда захочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
– А зачем он туда ездил? – поинтересовался я.
– Вот уж не знаю, – ответил Бреноцци, сделав мне знак молчать, чтобы не пропустить ничего из бреда больного.
– А вы неплохо владеете английским, – заметил лекарь.
– Один дальний кузен из Лондона часто пишет мне, излагая семейные обстоятельства. Да и память у меня цепкая, я много разъезжал по коммерческим делам. Смотрите-ка, ему вроде полегчало.
Больной притих. Кристофано знаками предложил нам всем выйти в коридор. Там собралось большинство наших постояльцев, которым не терпелось узнать новости.
Выйдя, Кристофано без обиняков заявил: события развиваются так неудержимо, что ему приходится усомниться в своей способности справиться со всеми свалившимися на нас бедами. Сперва необъяснимая гибель г-на де Муре, затем несчастье, приключившееся с мэтром Пеллегрино, которого никак не удается вывести из беспамятства, и, наконец, чума – в этом не приходится сомневаться, поразившая Бедфорда… Все это ввергло нашего тосканского эскулапа в полное смятение. Перепуганные, бледные, мы несколько долгих минут прямо смотрели в глаза друг другу.
Кое-кто из нас тут же предался отчаянию, другие тихо разошлись по комнатам. А кто-то накинулся на лекаря, требуя успокоить их страхи. Были и такие, что пали на пол, стеная и закрыв лицо руками. Кристофано же поспешил в свою комнату, заперся на ключ, прося нас оставить его на некоторое время в покое, дабы он мог спокойно почитать кое-какие труды и поразмыслить. Этим своим шагом он, казалось, в большей степени хотел обезопасить себя от всех нас, чем подстрекать к бунту. Наше вынужденное сидение взаперти из комедии превращалось в трагедию.
Аббат Мелани со смертельно бледным лицом также присутствовал при сцене всеобщего отчаяния. Но более других был подавлен я. Заливаясь безутешными слезами, я мысленно обращался к своему попечителю: «На кого ты нас оставил, во что превратилось твое любимое детище „Оруженосец“, кладбище, Да и только». Мне уже чудились душераздирающие сцены, которые последуют за приездом его жены, когда она своими глазами узреет дела жестокого рока, не пощадившего никого и ничего. Так я сидел перед комнатой Кристофано и горько-горько плакал, закрыв лицо руками. Там меня и нашел аббат. Погладив меня по голове, он пропел мне на ухо:
Я плачу, плачу и вздыхаю, Ничто меня не развлечет…
Убедившись, что ему меня не утешить, как ни старайся, он поднял меня и прислонил к стене.
– Я не желаю вас слушать, – простонал я.
И повторил ему слова Кристофано, к которым добавил, что нам, возможно, предстоят жестокие страдания не далее чем через несколько дней или даже часов, достаточно взглянуть на Бедфорда. Аббат сгреб меня в охапку и потащил в свою комнату. Но ничто на свете не могло вернуть моей душе утерянного ею покоя. Аббату пришлось даже ударить меня по щеке, чтобы привести в чувство. Мало-помалу я затих.
Атто дружески обнял меня за плечи и стал терпеливо убеждать не поддаваться унынию. Главное, говорил он, повторить ловкий трюк, позволивший нам скрыть, в каком состоянии находится Пеллегрино. Обнаружить присутствие среди нас больного чумой (на сей раз настоящего) – значит способствовать усилению контроля за нами со стороны властей, самим обречь себя на изоляцию на каком-нибудь острове, да хоть на Сан-Бартоломео, где тремя десятками лет ранее во время большой чумы обустроили лазарет. Да и потом, у нас есть запасной выход, тот, что мы обнаружили прошлой ночью. Ускользнуть от погони в подобных обстоятельствах конечно нелегко, но все же такая возможность есть, и в случае, ежели события примут малоприятный оборот, можно отважиться и на это. Когда я почти совсем успокоился, аббат еще раз изложил мне, что мы имеем на сегодняшний день: если Муре был отравлен, атак называемые бубоны Пеллегрино были не более чем кровоподтеками, а проще говоря, синяками, в данный момент у нас лишь один заболевший чумой – Бедфорд.
В дверь постучали: Кристофано объявил общий сбор на первом этаже ввиду какого-то срочного дела. Когда мы спустились, все уже стояли под лестницей, держась на некотором расстоянии друг от друга. Девизе пристроился в уголке и своим тревожным божественным рондо слегка развеивал всеобщее напряжение.
– Скончался ли молодой английский джентльмен? – поинтересовался Бреиоцци, как всегда, занятый пощипыванием своей сурепки.
Кристофано отрицательно мотнул головой и пригласил всех занять места. Его насупленный вид погасил последнюю ноту, вырвавшуюся из-под виртуозных пальцев француза.
Я прошел на кухню и вступил в решительный бой с немытыми кастрюлями и печами, с тем, чтобы приготовить ужин.
Когда все расселись, лекарь открыл свой сундучок, вынул оттуда чистый лоскут, тщательно отер лицо (как всегда, перед тем как произнести речь) и откашлялся.
– Почтенные господа, прежде всего позвольте мне извиниться за желание уединиться незадолго перед этим. Мне было необходимо обдумать наше положение. Так вот, я пришел к выводу, – среди присутствующих установилась такая тишина, что слышно было, как жужжит муха, – пришел к выводу, – повторил он, смяв лоскут в комочек, – что если мы не хотим помереть, то должны заживо похоронить себя. – И пояснил: – Кончилось время, когда мы могли свободно расхаживать по «Оруженосцу», как будто ничего не происходит. Пора с этим покончить, скажем «нет» приятным беседам друг с другом, которые мы вели, невзирая на мои предостережения. До сих пор судьба была почти милостива по отношению к нам, и злоключения, жертвой которых пали престарелый господин де Муре и уважаемый мэтр Пеллегрино, ничего общего не имеют с чумой. Однако с этого дня все осложнилось, и чума, вотще поминаемая нами прежде, теперь и вправду объявилась в «Оруженосце». Считать, кто сколько минут провел рядом с бедным Бедфордом, ни к чему: это лишь посеет недоверие в наших рядах. Единственная надежда на спасение – в добровольном заточении в комнатах, чтобы не дышать одним воздухом, не соприкасаться друг с другом, etcetera etcetera.Далее. Следует умащивать себя маслами и очищающими бальзамами, которые я берусь взбить, собираться вместе лишь на переклички, одна из которых, кстати, намечена на завтрашнее утро.
– Господи Иисусе! – взвился вдруг отец Робледа. – Неужто согласимся принять смерть взаперти, рядом с собственными нечистотами? Если позволите, – иезуит сбавил тон, – я слышал, что мой собрат Диего Гузман де Заморра чудесным образом уберег иезуитов-миссионеров и себя самого в Перпиньянскую чуму в Каталонском королевстве с помощью весьма приятного на вкус превосходного белого вина, потребляемого без ограничений когда захочется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178