Он хотел напомнить тебе об этом, умирая в страданиях, причиненных ему твоим предательством. Как Юлий Цезарь, увидевший своего сына Брута среди убийц.
Атто больше не возражал. Он наконец взобрался на стену и в полный рост выпрямился перед Дульчибени. Молчание его, однако, было обусловлено иной причиной: противник готовился открыть сундучок с пиявками.
– Я тебе обещал, а я всегда держу данное слово. Содержимое принадлежит тебе.
С этими словами он подошел к самому краю стены, открыл сундучок, опрокинул его и потряс над пустотой.
Несмотря на мою удаленность, я ясно видел, что оттуда ничего не вылетело. Он был пуст.
Дульчибени расхохотался.
– Дуралей! – бросил он Мелани. – Думал, я стану терять с тобой столько времени, забравшись черт знает куда ради удовольствия выслушивать твои оскорбления?
Мы с Атто переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль: Дульчибени затащил нас сюда, чтобы выиграть время, а пиявок оставил в карете.
– Теперь уж они следуют со своим хозяином в направлении папских вен, – добавил он, подтвердив наши подозрения. – И никому их не остановить.
Вконец обессиленный Атто опустился на каменную стену. Дульчибени швырнул сундучок вниз. Несколько секунд спустя послышался глухой удар.
Дульчибени воспользовался передышкой и втянул в себя мамакокииз табакерки, затем и ее отшвырнул подальше от себя победным и презрительным жестом.
Однако эта бравада стоила ему равновесия. Он слегка покачнулся и, несмотря на все усилия удержаться, накренился вправо, где стоял большой деревянный крест.
Все произошло в долю секунды. Он вдруг поднес руки к голове, словно страдал от мучительной боли или внезапного приступа недомогания, и рухнул на крест. Тут уж равновесие было окончательно им потеряно, и его тело полетело вниз внутрь Колизея, преодолев расстояние в несколько человеческих ростов. Фортуне было угодно сохранить ему жизнь и потому первый удар пришелся о кирпичную стену, наклонно идущую вниз, что смягчило его, и только потом он шмякнулся на каменные плиты, принявшие его так, как река принимает обломки кораблей, не выдержавших испытания бурей.
Без помощи молодцев Баронио нам пришлось бы очень туго, и никогда бы не перенесли мы бездвижное тело Дульчибени. Он был жив и несколько минут спустя уже пришел в сознание.
– Ноги… я их не чувствую, – были его первые слова.
Подземные жители тут же откуда-то откопали тележку, видимо, принадлежавшую зеленщику, – старую, разбитую, но все же на ходу. Конечно, мы с Атто могли бы оставить Дульчибени в развалинах Колизея, но это, по нашему единодушному мнению, было бы бесполезной и даже вредной жестокостью – рано или поздно его все равно нашли бы. А хуже всего то, что, отсутствуй он во время очередной проверки, все постояльцы снова оказались бы в затруднительном положении.
Решение спасти Дульчибени подействовало на меня успокаивающим образом: трагичная история его дочери не оставила меня равнодушным.
Возвращение в «Оруженосец» было похоже на бесконечный страшный сон. Чтобы не попасть в руки сбиров, пришлось пробираться самым причудливым путем.
Примолкшая и невеселая братия, помогавшая нам, явно была удручена мыслью, что не удалось помешать Тиракорде ускользнуть с его пиявками и что уже завтра станет известно о болезни папы. В то же время отчаянное состояние Дульчибени никому не внушало мысли выдать его: стычка со стражами порядка побуждала к соблюдению осторожности и молчанию. Для всех было лучше, чтобы о событиях этой ночи не осталось и следа, ну разве что в воспоминаниях.
Слишком многочисленный отряд неизбежно привлек бы внимание, и потому часть искателей реликвий покинула нас, попрощавшись бурчанием вместо слов. Нас осталось семеро: Угонио, Джакконио, Полонио, Груфонио, Атто, Дульчибени (лежащий на тележке) и я.
Поочередно толкая тележку, мы добрались до церкви Иисуса неподалеку от Пантеона, оттуда путь лежал по подземным галереям. И тут я обратил внимание на то, что Джакконио отстал. Я всмотрелся в него: он еле волочил ноги. Я указал на него остальным. Мы остановились и дождались его.
– Спешка для него погубительна. Дыхалка не выдерживает, – объяснил Угонио.
Но было ясно, что дело не только в крайней усталости. Он прислонился к тележке, а затем сполз на землю и оперся о стену. Дышал он с трудом.
– Джакконио, что с тобой? – с беспокойством спросил я его.
– Гр-бр-мр-фр, – пробурчал он, указав на живот.
– Ты устал или тебе плохо?
– Гр-бр-мр-фр, – повторил он свой жест, словно ему нечего было больше добавить.
Даже не задумываясь, я протянул руку и дотронулся до его балахона в том месте, на которое он указал. Там было мокро.
Раздвинув полы, я тотчас узнал неприятный, но знакомый запах. Остальные сгрудились возле нас. Атто Мелани подошел ближе всех, ощупал одежду Джакконио и поднес пальцы к носу.
– Кровь. Господи Иисусе, нужно взглянуть, что там, – и быстрыми нервными движениями развязал веревку, удерживающую полы балахона. Посреди живота зияла рана, из которой струилась кровь. Рана была серьезная, было вообще непонятно, как он столько времени продержался на ногах.
– Боже мой! Нужно что-то сделать, он не может идти с нами, – потрясенно проговорил я.
Установилось молчание. Нетрудно было догадаться, какие мысли обуревали всех. Пуля, угодившая Джакконио в живот, была выпущена из пистолета Дульчибени, который, сам того не желая, смертельно ранил несчастного.
– Гр-бр-мр-фр, – выдавил из себя Джакконио, махнув рукой вперед и показывая тем самым, что нам следует продолжать путь.
Угонио встал перед ним на колени и стал что-то говорить, скороговоркой произнося слова и несколько раз повышая голос. Джакконио отвечал привычным бурчанием, но голос его становился все слабее.
Атто догадался первым, чего следует ожидать.
– Но не можем же мы бросить его здесь! Зови друзей, – обратился он к Угонио. – Пусть придут за ним! Нужно что-то придумать, позвать кого-нибудь, хирурга…
– Гр-бр-мр-фр, – легко, но очень твердо выговорил Джакконио, это прозвучало как некая последняя и не подлежащая обсуждению воля.
Угонио нежно коснулся его плеча, после чего встал, как будто их разговор был окончен. Полонио и Груфонио также, в свою очередь, подошли к раненому и обменялись с ним загадочными и смущенными словами. После чего преклонили колени и принялись молиться.
– О нет, – простонал я, – этого не может быть.
Атто, за все время нашего знакомства с искателями реликвий не выказывавший к ним ни малейшей симпатии, тоже не сдержал своих чувств: отойдя в сторонку, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, так что только подрагивающие плечи выдавали его. Было похоже, что наконец-то он излил все, что накопилось на душе: жалость к Джакконио, Фуке, Вене, самому себе – предателю, а возможно, и преданному;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178
Атто больше не возражал. Он наконец взобрался на стену и в полный рост выпрямился перед Дульчибени. Молчание его, однако, было обусловлено иной причиной: противник готовился открыть сундучок с пиявками.
– Я тебе обещал, а я всегда держу данное слово. Содержимое принадлежит тебе.
С этими словами он подошел к самому краю стены, открыл сундучок, опрокинул его и потряс над пустотой.
Несмотря на мою удаленность, я ясно видел, что оттуда ничего не вылетело. Он был пуст.
Дульчибени расхохотался.
– Дуралей! – бросил он Мелани. – Думал, я стану терять с тобой столько времени, забравшись черт знает куда ради удовольствия выслушивать твои оскорбления?
Мы с Атто переглянулись, у обоих мелькнула одна и та же мысль: Дульчибени затащил нас сюда, чтобы выиграть время, а пиявок оставил в карете.
– Теперь уж они следуют со своим хозяином в направлении папских вен, – добавил он, подтвердив наши подозрения. – И никому их не остановить.
Вконец обессиленный Атто опустился на каменную стену. Дульчибени швырнул сундучок вниз. Несколько секунд спустя послышался глухой удар.
Дульчибени воспользовался передышкой и втянул в себя мамакокииз табакерки, затем и ее отшвырнул подальше от себя победным и презрительным жестом.
Однако эта бравада стоила ему равновесия. Он слегка покачнулся и, несмотря на все усилия удержаться, накренился вправо, где стоял большой деревянный крест.
Все произошло в долю секунды. Он вдруг поднес руки к голове, словно страдал от мучительной боли или внезапного приступа недомогания, и рухнул на крест. Тут уж равновесие было окончательно им потеряно, и его тело полетело вниз внутрь Колизея, преодолев расстояние в несколько человеческих ростов. Фортуне было угодно сохранить ему жизнь и потому первый удар пришелся о кирпичную стену, наклонно идущую вниз, что смягчило его, и только потом он шмякнулся на каменные плиты, принявшие его так, как река принимает обломки кораблей, не выдержавших испытания бурей.
Без помощи молодцев Баронио нам пришлось бы очень туго, и никогда бы не перенесли мы бездвижное тело Дульчибени. Он был жив и несколько минут спустя уже пришел в сознание.
– Ноги… я их не чувствую, – были его первые слова.
Подземные жители тут же откуда-то откопали тележку, видимо, принадлежавшую зеленщику, – старую, разбитую, но все же на ходу. Конечно, мы с Атто могли бы оставить Дульчибени в развалинах Колизея, но это, по нашему единодушному мнению, было бы бесполезной и даже вредной жестокостью – рано или поздно его все равно нашли бы. А хуже всего то, что, отсутствуй он во время очередной проверки, все постояльцы снова оказались бы в затруднительном положении.
Решение спасти Дульчибени подействовало на меня успокаивающим образом: трагичная история его дочери не оставила меня равнодушным.
Возвращение в «Оруженосец» было похоже на бесконечный страшный сон. Чтобы не попасть в руки сбиров, пришлось пробираться самым причудливым путем.
Примолкшая и невеселая братия, помогавшая нам, явно была удручена мыслью, что не удалось помешать Тиракорде ускользнуть с его пиявками и что уже завтра станет известно о болезни папы. В то же время отчаянное состояние Дульчибени никому не внушало мысли выдать его: стычка со стражами порядка побуждала к соблюдению осторожности и молчанию. Для всех было лучше, чтобы о событиях этой ночи не осталось и следа, ну разве что в воспоминаниях.
Слишком многочисленный отряд неизбежно привлек бы внимание, и потому часть искателей реликвий покинула нас, попрощавшись бурчанием вместо слов. Нас осталось семеро: Угонио, Джакконио, Полонио, Груфонио, Атто, Дульчибени (лежащий на тележке) и я.
Поочередно толкая тележку, мы добрались до церкви Иисуса неподалеку от Пантеона, оттуда путь лежал по подземным галереям. И тут я обратил внимание на то, что Джакконио отстал. Я всмотрелся в него: он еле волочил ноги. Я указал на него остальным. Мы остановились и дождались его.
– Спешка для него погубительна. Дыхалка не выдерживает, – объяснил Угонио.
Но было ясно, что дело не только в крайней усталости. Он прислонился к тележке, а затем сполз на землю и оперся о стену. Дышал он с трудом.
– Джакконио, что с тобой? – с беспокойством спросил я его.
– Гр-бр-мр-фр, – пробурчал он, указав на живот.
– Ты устал или тебе плохо?
– Гр-бр-мр-фр, – повторил он свой жест, словно ему нечего было больше добавить.
Даже не задумываясь, я протянул руку и дотронулся до его балахона в том месте, на которое он указал. Там было мокро.
Раздвинув полы, я тотчас узнал неприятный, но знакомый запах. Остальные сгрудились возле нас. Атто Мелани подошел ближе всех, ощупал одежду Джакконио и поднес пальцы к носу.
– Кровь. Господи Иисусе, нужно взглянуть, что там, – и быстрыми нервными движениями развязал веревку, удерживающую полы балахона. Посреди живота зияла рана, из которой струилась кровь. Рана была серьезная, было вообще непонятно, как он столько времени продержался на ногах.
– Боже мой! Нужно что-то сделать, он не может идти с нами, – потрясенно проговорил я.
Установилось молчание. Нетрудно было догадаться, какие мысли обуревали всех. Пуля, угодившая Джакконио в живот, была выпущена из пистолета Дульчибени, который, сам того не желая, смертельно ранил несчастного.
– Гр-бр-мр-фр, – выдавил из себя Джакконио, махнув рукой вперед и показывая тем самым, что нам следует продолжать путь.
Угонио встал перед ним на колени и стал что-то говорить, скороговоркой произнося слова и несколько раз повышая голос. Джакконио отвечал привычным бурчанием, но голос его становился все слабее.
Атто догадался первым, чего следует ожидать.
– Но не можем же мы бросить его здесь! Зови друзей, – обратился он к Угонио. – Пусть придут за ним! Нужно что-то придумать, позвать кого-нибудь, хирурга…
– Гр-бр-мр-фр, – легко, но очень твердо выговорил Джакконио, это прозвучало как некая последняя и не подлежащая обсуждению воля.
Угонио нежно коснулся его плеча, после чего встал, как будто их разговор был окончен. Полонио и Груфонио также, в свою очередь, подошли к раненому и обменялись с ним загадочными и смущенными словами. После чего преклонили колени и принялись молиться.
– О нет, – простонал я, – этого не может быть.
Атто, за все время нашего знакомства с искателями реликвий не выказывавший к ним ни малейшей симпатии, тоже не сдержал своих чувств: отойдя в сторонку, закрыл лицо руками и беззвучно зарыдал, так что только подрагивающие плечи выдавали его. Было похоже, что наконец-то он излил все, что накопилось на душе: жалость к Джакконио, Фуке, Вене, самому себе – предателю, а возможно, и преданному;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178