А возможно, и моя фамилия — Браун — показалась ему такой же липовой, как его собственная.
— Я не играю в покер, — осадил он меня, и его карие глазки весело заблестели: «Вот я тебя и поймал!» — Я не умею блефовать: в своей компании мне трудно хитрить. Единственное, во что я люблю играть, — это рамс. — Он произнес название игры, словно это была детская забава — свидетельство его невинности. — Вы играете в рамс?
— Раз или два играл.
— Я не настаиваю. Но нам бы это скоротало часы до обеда.
— Почему же не сыграть?
— Стюард, дайте карты. — Он бегло улыбнулся мне, словно хотел сказать: «Видите, я не ношу с собой крапленую колоду».
В общем, это и правда была по-своему невинная игра. Жульничать тут было не просто. Он спросил:
— Почем играем? Десять центов сотня?
У Джонса, как он мне потом рассказывал, в игре была своя система. Сперва надо заметить, как неопытный противник держит карты, которые собирается сбросить, и сообразить, можно ли выиграть кон. По тому, как противник раскладывает карты и сколько времени обдумывает ход, Джонс угадывал, хорошие у него карты, плохие или средние, и, если, по его соображениям, карты были хорошие, он предлагал пересдать, будучи заранее уверен в отказе. Это давало противнику ощущение превосходства и безопасности, отчего он начинал зарываться или затягивал игру в надежде сорвать банк. Даже то, как его противник брал карту и сбрасывал, говорило ему очень многое.
— Психология сильнее арифметики, — как-то сказал мне Джонс, и он действительно почти всегда меня обыгрывал. Мне надо было иметь на руках готовую комбинацию, чтобы выиграть кон.
Прозвонил гонг к обеду, Джонс выиграл у меня долларов шесть. Он, собственно, и не стремился к большему, чтобы партнер не отказался играть с ним снова. Шестьдесят долларов в неделю — доход скромный, но зато, по его словам, надежный, и он окупал курево и выпивку, Конечно, иногда он срывал куш и побольше — бывало, его противник презирал детскую игру по маленькой и требовал ставки в 50 центов за очко. Как-то раз в Порт-о-Пренсе я стал свидетелем такой игры. Если бы Джонс проиграл, сомневаюсь, мог ли бы он заплатить свой долг, однако и в двадцатом веке удача иногда улыбается смелым. Его противник два кона подряд объявлял capot [без взятки (фр.)], и Джонс встал из-за стола, разбогатев на две тысячи долларов. Но даже и тут он проявил умеренность. Он предложил партнеру отыграться и потерял на этом пятьсот долларов с небольшим.
— Нельзя забывать вот что, — как-то поведал он мне. — Женщины, как правило, не будут играть с вами в покер. Их мужья этого не любят — в этой игре есть что-то распутное и опасное. Ну, а в рамс по десять центов за сотню — тут можно обойтись карманными деньгами! И поэтому число возможных партнеров значительно увеличивается.
Даже миссис Смит, которая, я уверен, отнеслась бы неодобрительно к покеру, иногда заходила поглядеть на наши карточные бои.
В тот день за обедом — не помню, как об этом зашла речь, — мы заговорили о войне. Кажется, разговор затеял фармацевт; он сообщил, что был бойцом гражданской обороны, и не мог удержаться, чтобы не рассказать обычных историй о бомбежках, таких же тягучих и нудных, как чужие сны. На лице мистера Смита застыло выражение вежливого внимания, миссис Смит вертела вилку, а фармацевт все говорил и говорил о бомбежке общежития еврейских девушек на Стор-стрит (»Мы так были заняты в ту ночь, что никто даже и не заметил, как его не стало»), пока Джонс безжалостно его не прервал:
— Да, я сам однажды потерял целый взвод.
— Как это произошло? — обрадованно спросил я, подзадоривая Джонса.
— Не знаю. Никто не вернулся, некому было рассказать.
Бедный фармацевт только рот открыл. Он едва дошел до половины рассказа, а уже потерял всех своих слушателей; бедняга напоминал морского льва, обронившего свою добычу. Мистер Фернандес взял еще кусок копченой селедки. Он один не проявлял ни малейшего интереса к рассказу Джонса. Даже мистер Смит заинтересовался и попросил:
— Расскажите поподробнее, мистер Джонс.
Я заметил, что все мы неохотно прибавляли к его имени военное звание.
— Дело было в Бирме, — сказал Джонс. — Нас сбросили в тылу у японцев для диверсии. И взвод, о котором я говорю, потерял связь с моим штабом. Командовал взводом мальчишка, он не умел воевать в джунглях. А в таких условиях всегда sauve qui peut [спасайся кто может (фр.)]. Как ни странно, у меня, помимо этого, не погибло ни одного солдата, а вот этот взвод исчез целиком, словно ветром сдуло. — Он отломил кусочек хлеба и положил в рот. — Пленные никогда не возвращались.
— Вы воевали у Уингейта? [Уингейт (1903-1944) — английский генерал, воевал во время второй мировой войны в Бирме против японцев; знаток партизанской войны] — спросил я.
— Тот же род войск, — ответил он с обычной для него уклончивостью.
— И долго вы пробыли в джунглях? — спросил казначей.
— Да, понимаете, я как-то быстро приноровился, — сказал Джонс. И скромно добавил: — В пустыне я бы, наверно, сплоховал. Обо мне, знаете ли, шла слава, будто я издалека чую воду, как туземец.
— Ну, такой дар мог бы пригодиться и в пустыне, — сказал я, и он кинул на меня через стол мрачный, укоризненный взгляд.
— Как это ужасно, — сказал мистер Смит, отодвигая тарелку с остатками котлеты — котлеты из орехов, специально для него приготовленной, — что столько мужества и знаний тратится на то, чтобы убивать своих ближних.
— Когда мой муж выставлял свою кандидатуру в президенты, он пользовался в нашем штате поддержкой людей, которые отказывались нести военную службу.
— Неужели никто из них не ел мяса? — спросил я, и на этот раз миссис Смит поглядела на меня с укоризной.
— Тут не над чем смеяться, — сказала она.
— Это законный вопрос, детка, — мягко попрекнул ее мистер Смит. — Но если вдуматься, мистер Браун, неудивительно, что вегетарианство и отказ от военной службы часто идут рядом. Вот вчера я вам рассказывал о кислотности и о том, как она влияет на наши страсти. Избавьтесь от кислотности, и, фигурально выражаясь, вашей совести станет просторнее. Ну, а у совести есть потребность расти... В один прекрасный день вы не захотите, чтобы из-за вашей прихоти убивали ни в чем не повинных животных, а потом — может быть, неожиданно для самого себя — вы с ужасом откажетесь убивать себе подобных. А за этим уже возникает расовый вопрос и проблема Кубы... Скажу, что меня поддерживали и многие теософские организации.
— И Лига бескровного спорта, — подсказала миссис Смит. — Конечно, не вся организация. Но многие ее члены голосовали за мистера Смита.
— С таким количеством сторонников... — начал я. — Удивляюсь...
— В наш век прогрессивные люди всегда будут в меньшинстве, — сказала миссис Смит. — Но мы по крайней мере выразили свой протест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82
— Я не играю в покер, — осадил он меня, и его карие глазки весело заблестели: «Вот я тебя и поймал!» — Я не умею блефовать: в своей компании мне трудно хитрить. Единственное, во что я люблю играть, — это рамс. — Он произнес название игры, словно это была детская забава — свидетельство его невинности. — Вы играете в рамс?
— Раз или два играл.
— Я не настаиваю. Но нам бы это скоротало часы до обеда.
— Почему же не сыграть?
— Стюард, дайте карты. — Он бегло улыбнулся мне, словно хотел сказать: «Видите, я не ношу с собой крапленую колоду».
В общем, это и правда была по-своему невинная игра. Жульничать тут было не просто. Он спросил:
— Почем играем? Десять центов сотня?
У Джонса, как он мне потом рассказывал, в игре была своя система. Сперва надо заметить, как неопытный противник держит карты, которые собирается сбросить, и сообразить, можно ли выиграть кон. По тому, как противник раскладывает карты и сколько времени обдумывает ход, Джонс угадывал, хорошие у него карты, плохие или средние, и, если, по его соображениям, карты были хорошие, он предлагал пересдать, будучи заранее уверен в отказе. Это давало противнику ощущение превосходства и безопасности, отчего он начинал зарываться или затягивал игру в надежде сорвать банк. Даже то, как его противник брал карту и сбрасывал, говорило ему очень многое.
— Психология сильнее арифметики, — как-то сказал мне Джонс, и он действительно почти всегда меня обыгрывал. Мне надо было иметь на руках готовую комбинацию, чтобы выиграть кон.
Прозвонил гонг к обеду, Джонс выиграл у меня долларов шесть. Он, собственно, и не стремился к большему, чтобы партнер не отказался играть с ним снова. Шестьдесят долларов в неделю — доход скромный, но зато, по его словам, надежный, и он окупал курево и выпивку, Конечно, иногда он срывал куш и побольше — бывало, его противник презирал детскую игру по маленькой и требовал ставки в 50 центов за очко. Как-то раз в Порт-о-Пренсе я стал свидетелем такой игры. Если бы Джонс проиграл, сомневаюсь, мог ли бы он заплатить свой долг, однако и в двадцатом веке удача иногда улыбается смелым. Его противник два кона подряд объявлял capot [без взятки (фр.)], и Джонс встал из-за стола, разбогатев на две тысячи долларов. Но даже и тут он проявил умеренность. Он предложил партнеру отыграться и потерял на этом пятьсот долларов с небольшим.
— Нельзя забывать вот что, — как-то поведал он мне. — Женщины, как правило, не будут играть с вами в покер. Их мужья этого не любят — в этой игре есть что-то распутное и опасное. Ну, а в рамс по десять центов за сотню — тут можно обойтись карманными деньгами! И поэтому число возможных партнеров значительно увеличивается.
Даже миссис Смит, которая, я уверен, отнеслась бы неодобрительно к покеру, иногда заходила поглядеть на наши карточные бои.
В тот день за обедом — не помню, как об этом зашла речь, — мы заговорили о войне. Кажется, разговор затеял фармацевт; он сообщил, что был бойцом гражданской обороны, и не мог удержаться, чтобы не рассказать обычных историй о бомбежках, таких же тягучих и нудных, как чужие сны. На лице мистера Смита застыло выражение вежливого внимания, миссис Смит вертела вилку, а фармацевт все говорил и говорил о бомбежке общежития еврейских девушек на Стор-стрит (»Мы так были заняты в ту ночь, что никто даже и не заметил, как его не стало»), пока Джонс безжалостно его не прервал:
— Да, я сам однажды потерял целый взвод.
— Как это произошло? — обрадованно спросил я, подзадоривая Джонса.
— Не знаю. Никто не вернулся, некому было рассказать.
Бедный фармацевт только рот открыл. Он едва дошел до половины рассказа, а уже потерял всех своих слушателей; бедняга напоминал морского льва, обронившего свою добычу. Мистер Фернандес взял еще кусок копченой селедки. Он один не проявлял ни малейшего интереса к рассказу Джонса. Даже мистер Смит заинтересовался и попросил:
— Расскажите поподробнее, мистер Джонс.
Я заметил, что все мы неохотно прибавляли к его имени военное звание.
— Дело было в Бирме, — сказал Джонс. — Нас сбросили в тылу у японцев для диверсии. И взвод, о котором я говорю, потерял связь с моим штабом. Командовал взводом мальчишка, он не умел воевать в джунглях. А в таких условиях всегда sauve qui peut [спасайся кто может (фр.)]. Как ни странно, у меня, помимо этого, не погибло ни одного солдата, а вот этот взвод исчез целиком, словно ветром сдуло. — Он отломил кусочек хлеба и положил в рот. — Пленные никогда не возвращались.
— Вы воевали у Уингейта? [Уингейт (1903-1944) — английский генерал, воевал во время второй мировой войны в Бирме против японцев; знаток партизанской войны] — спросил я.
— Тот же род войск, — ответил он с обычной для него уклончивостью.
— И долго вы пробыли в джунглях? — спросил казначей.
— Да, понимаете, я как-то быстро приноровился, — сказал Джонс. И скромно добавил: — В пустыне я бы, наверно, сплоховал. Обо мне, знаете ли, шла слава, будто я издалека чую воду, как туземец.
— Ну, такой дар мог бы пригодиться и в пустыне, — сказал я, и он кинул на меня через стол мрачный, укоризненный взгляд.
— Как это ужасно, — сказал мистер Смит, отодвигая тарелку с остатками котлеты — котлеты из орехов, специально для него приготовленной, — что столько мужества и знаний тратится на то, чтобы убивать своих ближних.
— Когда мой муж выставлял свою кандидатуру в президенты, он пользовался в нашем штате поддержкой людей, которые отказывались нести военную службу.
— Неужели никто из них не ел мяса? — спросил я, и на этот раз миссис Смит поглядела на меня с укоризной.
— Тут не над чем смеяться, — сказала она.
— Это законный вопрос, детка, — мягко попрекнул ее мистер Смит. — Но если вдуматься, мистер Браун, неудивительно, что вегетарианство и отказ от военной службы часто идут рядом. Вот вчера я вам рассказывал о кислотности и о том, как она влияет на наши страсти. Избавьтесь от кислотности, и, фигурально выражаясь, вашей совести станет просторнее. Ну, а у совести есть потребность расти... В один прекрасный день вы не захотите, чтобы из-за вашей прихоти убивали ни в чем не повинных животных, а потом — может быть, неожиданно для самого себя — вы с ужасом откажетесь убивать себе подобных. А за этим уже возникает расовый вопрос и проблема Кубы... Скажу, что меня поддерживали и многие теософские организации.
— И Лига бескровного спорта, — подсказала миссис Смит. — Конечно, не вся организация. Но многие ее члены голосовали за мистера Смита.
— С таким количеством сторонников... — начал я. — Удивляюсь...
— В наш век прогрессивные люди всегда будут в меньшинстве, — сказала миссис Смит. — Но мы по крайней мере выразили свой протест.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82