Новой работой на Чернобыльской АЭС был доволен и на судьбу, что называется, не жаловался.
– Здорово, старина! – оторвал я его от беседы.
– О-о! Рад видеть тебя! Только вот видишь, в какие времена приехал…
– Приехал вот…
Семенов, тоже пудрено-бледный, за последние несколько лет, что я его не видел, сильно поседел. Смолисто-черные бакенбарды стали совсем белыми.
– Ты же года два, как оформил себе пенсию по первому списку. Хотел оставить цех, уйти на чистую работу? – спросил я его.
– Да-а… Хотел вот, но замешкался как-то… А теперь – куда уж… Думал в Мелекесс с семьей вернуться, там доживать, но вот видишь… Теперь я здесь нужен.
– Жена, дочь где?
– Они в Мелекессе у бабушки… Вещи вот вывезти не удалось. Все, что нажито, все пропало. И дача и машина. Я только новую купил… В квартире у меня, вчера ездил туда, на всех вещах один рентген в час. Куда с этим денешься? Мы ведь жили в первом микрорайоне. Ему больше всего досталось от радиоактивного облака.
Тут Семенова отозвали операторы. В конференц-зал вошел Е. И. Игнатенко. Заметив меня, подошел.
– Если бы твоя повесть «Экспертиза» (Игнатенко написал к ней предисловие) вышла в свет до взрыва, – сказал он, улыбаясь, – она стала бы библиографической редкостью. Ты как в воду глядел. Гремучей смесью разнесло блок…
– Потому ее и придержали, – сказал я, – чтобы автор не превратился в пророка. Так и было сказано: «Печатать после опубликования выводов Правительственной комиссии». Так что в конце года выйдет.
– Да, натворили дел, – задумчиво сказал Игнатенко, глядя в окно, – долго хлебать будем…
Возле окна – огромный мешок с футбольными камерами, белесоватыми от талька.
– Зачем столько камер? – спросил я.
Один из операторов, что сидел за столом президиума, смущенно улыбаясь, ответил, словно ему было неловко за эти футбольные камеры:
– С их помощью пробы воздуха берем.
– Где?
– Да везде… И в Припяти, и в Чернобыле, и в 30-километровой зоне…
– Это что, вместо «камер Туркина»? («Камера Туркина» – пластмассовая гармошка с клапаном, при растягивании которой внутрь забирается порция воздуха или газа для пробы.)
Оператор засмеялся:
– Футбольные камеры по бедности… Где их возьмешь – «камеры Туркина»? А этого добра навалом…
– Как же вы накачиваете их? Насосом?
– Где насосом, а где и ртом. Велосипедных насосов тоже не напасешься. В нынешних условиях – страшный дефицит…
– Ртом надувать – неточный замер будет, – сказал я. – Вдохнул – и половина радиоактивных веществ в легких осталась. Легкие как фильтр действуют. При каждом вдохе-выдохе в легких идет накопление радиоактивной грязи.
– А что делать? – смеется оператор. – Мы уже надышались столько в первые дни, что на такие пустяки внимания не обращаем…
С Игнатенко прошли в соседнее помещение, бывший кабинет первого секретаря Чернобыльского райкома партии. Во всю комнату П-образный стол. За столом знакомые и незнакомые люди в хлопчатобумажных комбинезонах. В торце стола безучастно сидит пудрено-бледный Брюханов. Поймал себя на мысли, что он примерно так же сидел у себя в кабинете во времена полного благополучия: некоторая отрешенность, безразличие, вроде как он здесь ни при чем.
«Размазня! – вспомнил я максималистскую характеристику Кизимы, данную ему еще в давние времена. – Никогда от него конкретного решения не получишь…»
На столе – разложено несколько фотографий разрушенного реактора, сделанных с вертолета, генплан промплощадки, другие бумаги. Рассматриваем с Игнатенко наиболее удачный снимок. Брюханов показал пальцем на неправильной формы черный прямоугольник на полу центрального зала, заваленного обломками конструкций.
– Это бассейн выдержки отработавшего топлива, – сказал Брюханов. – Битком забит кассетами. Воды в бассейне сейчас нет, испарилась. Кассеты разрушатся от остаточных тепловыделений…
– Сколько там кассет? – спросил я.
– Бассейн полный, штук пятьсот…
– А как ты их возьмешь оттуда? – сказал Игнатенко. – Захороним вместе с реактором…
Вошел высокий стройный пожилой генерал в парадном мундире. Обратился ко всем:
– Кто мне подскажет, товарищи? – спросил он. – Я командую группой армейских дозиметристов. Мы никак не наладим контакт ни со строителями, ни с эксплуатационниками. Где, что измерять – непонятно. Мы не знаем ваших конструкций, подходов к радиационно опасным местам. Надо, чтобы кто-то координировал нашу деятельность.
Игнатенко сказал:
– Работайте вместе с Каплуном. Это начальник службы дозиметрии АЭС. Он все знает. И выносите вопросы на заседание Правительственной комиссии… Вы, наверное, недавно здесь?
– Только прибыли.
– Ну и действуйте, как я сказал.
Генерал удалился.
Время шло. Мне нужна была машина, чтобы проехать в Припять и к блоку. Попросил помощи у Игнатенко.
– Задача сложная, – сказал Игнатенко. – Транспорт нарасхват. У меня лично машины нет. Здесь тыща хозяев. Проси у Кизимы.
Я спустился на первый этаж в диспетчерскую. У телефона ВЧ дежурил заместитель начальника Главтехстроя Минэнерго СССР Е. И. Павлов.
– У тебя машина есть? – спросил я. – Проскочить в штаб Кизимы.
– Нет, к сожалению. Здесь каждый со своей тачкой. Откуда, что и как – черт ногу сломит. Садовский куда-то уехал на своем «Жигуле»…
– Ладно, пойду пёхом. Будь здоров.
Я вышел на улицу.
Припекало солнце. От политого десорбирующими растворами асфальта поднимались ядовитые испарения. Тошнотно-приторный запах. Иду вдоль улицы вверх. Утром обычно щебечут птахи в зеленой листве, приветствуют солнце. А сейчас что-то тихо. И листва какая-то притихшая, вроде заторможенная. Так кажется. Еще не мертвая, но и не та живая, трепещущая, как в чистом воздухе. Зелень листвы какая-то неестественная, будто листья покрыли воском, законсервировали, и они застыли и прислушиваются, принюхиваются к окружающему их ионизированному газу. Ведь от воздуха светит до двадцати миллирентген в час…
Но все же еще живы деревья, еще находят в этой плазме что-то свое, нужное для жизни. Вот и вишни, и яблони в буйном цвету. В отдельных местах уже есть завязь. Но все и цветы, и завязь копят теперь активность. Куда от нее денешься? Кругом она…
У плетня покинутого подворья девушка лет двадцати в белом хлопчатобумажном комбинезоне обламывает ветви цветущей вишни. Получился уже большой букет.
– Из каких мест будете, девушка? – спросил я ее
– Из Ейска… Приехала вот на помощь Чернобыльцам… А что?
– Да нет, ничего… Женихов здесь много. Солдаты-молодцы – на выбор…
Девушка засмеялась:
– Нужны мне ваши женихи… Я помогать приехала… – она окунула лицо в букет.
– Цветы грязные, – сказал я.
– Да ну вас, – отмахнулась от меня девушка и вновь принялась ломать ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
– Здорово, старина! – оторвал я его от беседы.
– О-о! Рад видеть тебя! Только вот видишь, в какие времена приехал…
– Приехал вот…
Семенов, тоже пудрено-бледный, за последние несколько лет, что я его не видел, сильно поседел. Смолисто-черные бакенбарды стали совсем белыми.
– Ты же года два, как оформил себе пенсию по первому списку. Хотел оставить цех, уйти на чистую работу? – спросил я его.
– Да-а… Хотел вот, но замешкался как-то… А теперь – куда уж… Думал в Мелекесс с семьей вернуться, там доживать, но вот видишь… Теперь я здесь нужен.
– Жена, дочь где?
– Они в Мелекессе у бабушки… Вещи вот вывезти не удалось. Все, что нажито, все пропало. И дача и машина. Я только новую купил… В квартире у меня, вчера ездил туда, на всех вещах один рентген в час. Куда с этим денешься? Мы ведь жили в первом микрорайоне. Ему больше всего досталось от радиоактивного облака.
Тут Семенова отозвали операторы. В конференц-зал вошел Е. И. Игнатенко. Заметив меня, подошел.
– Если бы твоя повесть «Экспертиза» (Игнатенко написал к ней предисловие) вышла в свет до взрыва, – сказал он, улыбаясь, – она стала бы библиографической редкостью. Ты как в воду глядел. Гремучей смесью разнесло блок…
– Потому ее и придержали, – сказал я, – чтобы автор не превратился в пророка. Так и было сказано: «Печатать после опубликования выводов Правительственной комиссии». Так что в конце года выйдет.
– Да, натворили дел, – задумчиво сказал Игнатенко, глядя в окно, – долго хлебать будем…
Возле окна – огромный мешок с футбольными камерами, белесоватыми от талька.
– Зачем столько камер? – спросил я.
Один из операторов, что сидел за столом президиума, смущенно улыбаясь, ответил, словно ему было неловко за эти футбольные камеры:
– С их помощью пробы воздуха берем.
– Где?
– Да везде… И в Припяти, и в Чернобыле, и в 30-километровой зоне…
– Это что, вместо «камер Туркина»? («Камера Туркина» – пластмассовая гармошка с клапаном, при растягивании которой внутрь забирается порция воздуха или газа для пробы.)
Оператор засмеялся:
– Футбольные камеры по бедности… Где их возьмешь – «камеры Туркина»? А этого добра навалом…
– Как же вы накачиваете их? Насосом?
– Где насосом, а где и ртом. Велосипедных насосов тоже не напасешься. В нынешних условиях – страшный дефицит…
– Ртом надувать – неточный замер будет, – сказал я. – Вдохнул – и половина радиоактивных веществ в легких осталась. Легкие как фильтр действуют. При каждом вдохе-выдохе в легких идет накопление радиоактивной грязи.
– А что делать? – смеется оператор. – Мы уже надышались столько в первые дни, что на такие пустяки внимания не обращаем…
С Игнатенко прошли в соседнее помещение, бывший кабинет первого секретаря Чернобыльского райкома партии. Во всю комнату П-образный стол. За столом знакомые и незнакомые люди в хлопчатобумажных комбинезонах. В торце стола безучастно сидит пудрено-бледный Брюханов. Поймал себя на мысли, что он примерно так же сидел у себя в кабинете во времена полного благополучия: некоторая отрешенность, безразличие, вроде как он здесь ни при чем.
«Размазня! – вспомнил я максималистскую характеристику Кизимы, данную ему еще в давние времена. – Никогда от него конкретного решения не получишь…»
На столе – разложено несколько фотографий разрушенного реактора, сделанных с вертолета, генплан промплощадки, другие бумаги. Рассматриваем с Игнатенко наиболее удачный снимок. Брюханов показал пальцем на неправильной формы черный прямоугольник на полу центрального зала, заваленного обломками конструкций.
– Это бассейн выдержки отработавшего топлива, – сказал Брюханов. – Битком забит кассетами. Воды в бассейне сейчас нет, испарилась. Кассеты разрушатся от остаточных тепловыделений…
– Сколько там кассет? – спросил я.
– Бассейн полный, штук пятьсот…
– А как ты их возьмешь оттуда? – сказал Игнатенко. – Захороним вместе с реактором…
Вошел высокий стройный пожилой генерал в парадном мундире. Обратился ко всем:
– Кто мне подскажет, товарищи? – спросил он. – Я командую группой армейских дозиметристов. Мы никак не наладим контакт ни со строителями, ни с эксплуатационниками. Где, что измерять – непонятно. Мы не знаем ваших конструкций, подходов к радиационно опасным местам. Надо, чтобы кто-то координировал нашу деятельность.
Игнатенко сказал:
– Работайте вместе с Каплуном. Это начальник службы дозиметрии АЭС. Он все знает. И выносите вопросы на заседание Правительственной комиссии… Вы, наверное, недавно здесь?
– Только прибыли.
– Ну и действуйте, как я сказал.
Генерал удалился.
Время шло. Мне нужна была машина, чтобы проехать в Припять и к блоку. Попросил помощи у Игнатенко.
– Задача сложная, – сказал Игнатенко. – Транспорт нарасхват. У меня лично машины нет. Здесь тыща хозяев. Проси у Кизимы.
Я спустился на первый этаж в диспетчерскую. У телефона ВЧ дежурил заместитель начальника Главтехстроя Минэнерго СССР Е. И. Павлов.
– У тебя машина есть? – спросил я. – Проскочить в штаб Кизимы.
– Нет, к сожалению. Здесь каждый со своей тачкой. Откуда, что и как – черт ногу сломит. Садовский куда-то уехал на своем «Жигуле»…
– Ладно, пойду пёхом. Будь здоров.
Я вышел на улицу.
Припекало солнце. От политого десорбирующими растворами асфальта поднимались ядовитые испарения. Тошнотно-приторный запах. Иду вдоль улицы вверх. Утром обычно щебечут птахи в зеленой листве, приветствуют солнце. А сейчас что-то тихо. И листва какая-то притихшая, вроде заторможенная. Так кажется. Еще не мертвая, но и не та живая, трепещущая, как в чистом воздухе. Зелень листвы какая-то неестественная, будто листья покрыли воском, законсервировали, и они застыли и прислушиваются, принюхиваются к окружающему их ионизированному газу. Ведь от воздуха светит до двадцати миллирентген в час…
Но все же еще живы деревья, еще находят в этой плазме что-то свое, нужное для жизни. Вот и вишни, и яблони в буйном цвету. В отдельных местах уже есть завязь. Но все и цветы, и завязь копят теперь активность. Куда от нее денешься? Кругом она…
У плетня покинутого подворья девушка лет двадцати в белом хлопчатобумажном комбинезоне обламывает ветви цветущей вишни. Получился уже большой букет.
– Из каких мест будете, девушка? – спросил я ее
– Из Ейска… Приехала вот на помощь Чернобыльцам… А что?
– Да нет, ничего… Женихов здесь много. Солдаты-молодцы – на выбор…
Девушка засмеялась:
– Нужны мне ваши женихи… Я помогать приехала… – она окунула лицо в букет.
– Цветы грязные, – сказал я.
– Да ну вас, – отмахнулась от меня девушка и вновь принялась ломать ветки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76