Вразнос ты пошёл недавно, месяца три назад, когда перестали действовать увещевания: «Папе бы это не понравилось».
— Хорошо. А в чём заключается раздолбайство?
— Прогуливаешь уроки, слишком агрессивен, часто дерёшься, причём всегда выступаешь в роли зачинщика. Дерзишь взрослым. Завалил тренировочные экзамены — ты же у нас в восьмом классе. Да, папа был хороший и всё понимал, а дядя Маттео — так себе. Ты его побаиваешься и откровенничать с ним не будешь.
— Понятно. Хорошо, что с плаксой это не согласуется. А почему я пошёл вразнос?
— Ну-у у тебя отбили девочку. Ты зверски избил её нового парня, он в больнице лежал.
— Слишком много ты обо мне знаешь, — проворчал я, — но если бы у меня отбили девочку, я бы его не в больницу уложил, а в морг. Может, лучше, он её сильно обидел?
— Нет, не лучше. Пойми, Энрико, там, на Селено, несколько тысяч мужчин и всего десятка три женщин. Там только каторжники и охранники, причём охранники тоже проштрафившиеся. Это считается очень серьёзным наказанием, год в охране на Селено, поэтому жену и детей туда никто не потащит. А каторжники тоже, многих бросили жены, и они из-за этого совершили что-то противозаконное, или, наоборот, они туда попали, и их уже не ждут. Так ты будешь вызывать сочувствие.
— Э-э, где ты видел парня, который признается, что его бросила девочка?
— А тебе и не надо кричать об этом на всех углах, просто держи это в голове, пока не ощутишь как факт своей биографии. А может, и пригодится пооткровенничать.
— Бр-р, нельзя так. Нельзя этим пользоваться для расследования.
— Энрико, мальчик, мы едем подглядывать и подслушать, ясно? В этом состоит наша работа. Ты считаешь, что её не надо делать?
— Нет. Ладно, я понял, — сказал я обречённо.
— Там засыпало сто сорок семь человек. Тридцать пять тел уже выкопали к тому моменту, как мы с синьором Мигелем поехали в Лабораторный парк. И шестнадцать живых, но медики за них не ручаются.
— Понятно, и от повторения никто не застрахован.
— Если мы с тобой не поймём, что случилось. Как тебя зовут?
— Энрико Стромболи.
Он меня ещё погонял по моей легенде. Потом показал мне карту посёлка третьей шахты, предупредил относительно всяких опасностей, там ещё зима и мороз (хоть узнаю, что это такое). Наконец удовлетворённо вздохнул:
— Ладно, подремли, что ли. Лететь ещё больше часа.
Глава 26
Через час дядя меня разбудил:
— Переодевайся, скоро прилетим. Жарко и неудобно во всей этой амуниции.
На Селено сейчас ночь. И снег идёт. На перчатке снежинки остаются лежать, а на голой ладони превращаются в капельки воды.
Нас уже ждали. Встречающие были совсем заснежены.
— Майор Рольяно, — представился старший. — Начальник охраны третьей шахты.
— Капитан Стромболи. Следователь второго отдела СБ. А это мой племянник Энрико, приходится возить с собой, — извиняющимся тоном сказал дядя Маттео.
Я опустил голову и смутился: сейчас он будет на меня жаловаться.
— Не могу сказать, что рад вас видеть, повод уж больно… — резко заявил майор.
— Я понимаю, — ответил капитан, — со мной всегда так.
А ведь майор не поэтому так резок. Он старше по званию, но он здесь — значит проштрафившийся и наказанный. А у этого капитана слишком много полномочий. И майор себя уважает, значит, изо всех сил будет не подлизываться.
Второй встречающий оказался водителем вездехода, он забрал из катера наши сумки и закинул их в свою машину. Доргали небрежно козырнул и улетел. Хм, а летели-то мы с эскортом, вон там в небе бортовые огни ещё двух катеров.
Ха, нетоптанный снег лепится гораздо лучше, чем мокрый песок.
— Первый раз видишь? — спросил майор.
— Да, здорово! — ответил я. Майор слегка улыбнулся.
— Энрико, в машину, — позвал меня вредный дядя Маттео.
Мы с майором понимающе посмотрели друг на друга. Вздохнули. И пошли в машину.
— Я думаю, мальчику надо лечь спать, — заметил майор, — а у нас сейчас слишком много работы, ничьи руки лишними не будут.
— А мои? — вклинился я в беседу взрослых.
— Энрико! — рявкнул дядя Маттео. — Вы правы. Оставим его там, где вы собираетесь меня поселить, и пойдём.
Вездеход остановился рядом с небольшим двухэтажным домом.
— Служебная гостиница, — пояснил майор, — больше никаких нет.
То, что здесь называют люксом, по крайней мере, состоит из двух спален и гостиной, могло быть хуже.
Уходя, дядя незаметно сунул мне в руку индикатор жучков.
Ого! Три штуки, в каждой комнате по одному. Спрятаны неплохо, но с моим сверхновым не сравнить: его индикатор не словил. Ну люкс тут один, ясно, что следователь будет жить в нём. И что расследовать аварию будут, тоже ясно. Я сел за ноутбук и написал дяде письмо о трёх жучках.
Потом очень тихо оделся, взял фонарик, открыл окно и по водосточной трубе слез на землю. Как говорит Алекс, пошел искать приключений на свою…
Итак, что же тут происходит, пока я мирно сплю?
Я спрятался в тень и огляделся: довольно широкая, не совсем прямая улица, освещена хилыми фонарями и покрыта утрамбованным снегом. Напротив гостиницы — здание штаба, над ним висит флаг, и часовой спиной к стенке прислонился, чуть в стороне стоит пара вездеходов, уже сильно припорошенных снегом. Вправо и влево уходят ряды почти неотличимых в темноте двухэтажных домов: общежития для охраны и для тех каторжников, которых считают неопасными. Дядя говорил, что днём после работы они имеют право ходить где хотят, только к определённому часу обязаны являться в свою комнату. Здесь ценится даже такое жалкое подобие свободы. Если пойти вправо, будет тюремный блок и рядом с ним вход в шахту. Оттуда раздаётся какой-то шум. А налево, через несколько сотен метров уже хвойный лес — «тайга» называется. Весной там ставят сигнализацию, чтобы каторжники не бегали пофилонить пару рабочих дней. Сбежать с Селено нереально. Зимой ходить в тайгу опасно, дядя предупреждал: заблудишься, замёрзнешь и погибнешь. Как-то странно этот часовой стоит на посту. Я бегом пересек улицу у него на глазах, а он даже не шелохнулся. В этот момент в штабе взревела и затихла сигнализация, и он опять не отреагировал. Я подобрался к нему поближе: дышит, но по голове ему дали как следует, вон шапка свалилась, и кровь у него в волосах. Хм, а где его сменщики? Где разводящий? На такую сирену должны прибежать толпы народу! За дверью прозвучали шаги, ну наконец-то. Шестое чувство заставило меня спрятаться за будкой. Правильно, что они там делали, не знаю, но помогать раненому они не собирались. Трое в теплых форменных куртках побежали к лесу. Мешок у одного из них килограммов десять, не меньше. Интересно, но сначала раненый.
Ну где караул-то? Ох-ох-ох, ничьи руки не лишние! Раздолбай ты, майор Рольяно, и островом Селено это не лечится. Я схватил часового за воротник (э-э, это не куртка, это пальто, наверно) и потащил его к вездеходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96
— Хорошо. А в чём заключается раздолбайство?
— Прогуливаешь уроки, слишком агрессивен, часто дерёшься, причём всегда выступаешь в роли зачинщика. Дерзишь взрослым. Завалил тренировочные экзамены — ты же у нас в восьмом классе. Да, папа был хороший и всё понимал, а дядя Маттео — так себе. Ты его побаиваешься и откровенничать с ним не будешь.
— Понятно. Хорошо, что с плаксой это не согласуется. А почему я пошёл вразнос?
— Ну-у у тебя отбили девочку. Ты зверски избил её нового парня, он в больнице лежал.
— Слишком много ты обо мне знаешь, — проворчал я, — но если бы у меня отбили девочку, я бы его не в больницу уложил, а в морг. Может, лучше, он её сильно обидел?
— Нет, не лучше. Пойми, Энрико, там, на Селено, несколько тысяч мужчин и всего десятка три женщин. Там только каторжники и охранники, причём охранники тоже проштрафившиеся. Это считается очень серьёзным наказанием, год в охране на Селено, поэтому жену и детей туда никто не потащит. А каторжники тоже, многих бросили жены, и они из-за этого совершили что-то противозаконное, или, наоборот, они туда попали, и их уже не ждут. Так ты будешь вызывать сочувствие.
— Э-э, где ты видел парня, который признается, что его бросила девочка?
— А тебе и не надо кричать об этом на всех углах, просто держи это в голове, пока не ощутишь как факт своей биографии. А может, и пригодится пооткровенничать.
— Бр-р, нельзя так. Нельзя этим пользоваться для расследования.
— Энрико, мальчик, мы едем подглядывать и подслушать, ясно? В этом состоит наша работа. Ты считаешь, что её не надо делать?
— Нет. Ладно, я понял, — сказал я обречённо.
— Там засыпало сто сорок семь человек. Тридцать пять тел уже выкопали к тому моменту, как мы с синьором Мигелем поехали в Лабораторный парк. И шестнадцать живых, но медики за них не ручаются.
— Понятно, и от повторения никто не застрахован.
— Если мы с тобой не поймём, что случилось. Как тебя зовут?
— Энрико Стромболи.
Он меня ещё погонял по моей легенде. Потом показал мне карту посёлка третьей шахты, предупредил относительно всяких опасностей, там ещё зима и мороз (хоть узнаю, что это такое). Наконец удовлетворённо вздохнул:
— Ладно, подремли, что ли. Лететь ещё больше часа.
Глава 26
Через час дядя меня разбудил:
— Переодевайся, скоро прилетим. Жарко и неудобно во всей этой амуниции.
На Селено сейчас ночь. И снег идёт. На перчатке снежинки остаются лежать, а на голой ладони превращаются в капельки воды.
Нас уже ждали. Встречающие были совсем заснежены.
— Майор Рольяно, — представился старший. — Начальник охраны третьей шахты.
— Капитан Стромболи. Следователь второго отдела СБ. А это мой племянник Энрико, приходится возить с собой, — извиняющимся тоном сказал дядя Маттео.
Я опустил голову и смутился: сейчас он будет на меня жаловаться.
— Не могу сказать, что рад вас видеть, повод уж больно… — резко заявил майор.
— Я понимаю, — ответил капитан, — со мной всегда так.
А ведь майор не поэтому так резок. Он старше по званию, но он здесь — значит проштрафившийся и наказанный. А у этого капитана слишком много полномочий. И майор себя уважает, значит, изо всех сил будет не подлизываться.
Второй встречающий оказался водителем вездехода, он забрал из катера наши сумки и закинул их в свою машину. Доргали небрежно козырнул и улетел. Хм, а летели-то мы с эскортом, вон там в небе бортовые огни ещё двух катеров.
Ха, нетоптанный снег лепится гораздо лучше, чем мокрый песок.
— Первый раз видишь? — спросил майор.
— Да, здорово! — ответил я. Майор слегка улыбнулся.
— Энрико, в машину, — позвал меня вредный дядя Маттео.
Мы с майором понимающе посмотрели друг на друга. Вздохнули. И пошли в машину.
— Я думаю, мальчику надо лечь спать, — заметил майор, — а у нас сейчас слишком много работы, ничьи руки лишними не будут.
— А мои? — вклинился я в беседу взрослых.
— Энрико! — рявкнул дядя Маттео. — Вы правы. Оставим его там, где вы собираетесь меня поселить, и пойдём.
Вездеход остановился рядом с небольшим двухэтажным домом.
— Служебная гостиница, — пояснил майор, — больше никаких нет.
То, что здесь называют люксом, по крайней мере, состоит из двух спален и гостиной, могло быть хуже.
Уходя, дядя незаметно сунул мне в руку индикатор жучков.
Ого! Три штуки, в каждой комнате по одному. Спрятаны неплохо, но с моим сверхновым не сравнить: его индикатор не словил. Ну люкс тут один, ясно, что следователь будет жить в нём. И что расследовать аварию будут, тоже ясно. Я сел за ноутбук и написал дяде письмо о трёх жучках.
Потом очень тихо оделся, взял фонарик, открыл окно и по водосточной трубе слез на землю. Как говорит Алекс, пошел искать приключений на свою…
Итак, что же тут происходит, пока я мирно сплю?
Я спрятался в тень и огляделся: довольно широкая, не совсем прямая улица, освещена хилыми фонарями и покрыта утрамбованным снегом. Напротив гостиницы — здание штаба, над ним висит флаг, и часовой спиной к стенке прислонился, чуть в стороне стоит пара вездеходов, уже сильно припорошенных снегом. Вправо и влево уходят ряды почти неотличимых в темноте двухэтажных домов: общежития для охраны и для тех каторжников, которых считают неопасными. Дядя говорил, что днём после работы они имеют право ходить где хотят, только к определённому часу обязаны являться в свою комнату. Здесь ценится даже такое жалкое подобие свободы. Если пойти вправо, будет тюремный блок и рядом с ним вход в шахту. Оттуда раздаётся какой-то шум. А налево, через несколько сотен метров уже хвойный лес — «тайга» называется. Весной там ставят сигнализацию, чтобы каторжники не бегали пофилонить пару рабочих дней. Сбежать с Селено нереально. Зимой ходить в тайгу опасно, дядя предупреждал: заблудишься, замёрзнешь и погибнешь. Как-то странно этот часовой стоит на посту. Я бегом пересек улицу у него на глазах, а он даже не шелохнулся. В этот момент в штабе взревела и затихла сигнализация, и он опять не отреагировал. Я подобрался к нему поближе: дышит, но по голове ему дали как следует, вон шапка свалилась, и кровь у него в волосах. Хм, а где его сменщики? Где разводящий? На такую сирену должны прибежать толпы народу! За дверью прозвучали шаги, ну наконец-то. Шестое чувство заставило меня спрятаться за будкой. Правильно, что они там делали, не знаю, но помогать раненому они не собирались. Трое в теплых форменных куртках побежали к лесу. Мешок у одного из них килограммов десять, не меньше. Интересно, но сначала раненый.
Ну где караул-то? Ох-ох-ох, ничьи руки не лишние! Раздолбай ты, майор Рольяно, и островом Селено это не лечится. Я схватил часового за воротник (э-э, это не куртка, это пальто, наверно) и потащил его к вездеходу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96