..
Пруденс проглотила ком в горле. Не стоит останавливаться на своих страхах. Страх лишает силы. Если она будет сильной, дедушка с ней не справится. В тот раз она была больна и чувствовала себя потерянной и покинутой. Он поймал ее, когда она была наиболее уязвима. Больше она этого не допустит.
Глава 13
Вечерний звон обуходящем дне…
Все остается в сумерках, и мне...
Т. Грей
Они сменили лошадей в Брентфорде и теперь ехали медленнее, поскольку запряженная в фаэтон пара была не так хорошо подобрана и выучена, как рысаки лорда Каррадайса. За городом простиралась бесконечная унылая равнина, залитая холодным серебристым светом луны.
– Ханслоу-Хит, – сказал лорд Каррадайс, почувствовав, как Пруденс сильнее сжала его руку.
Пруденс решила, что спокойнее ехать, держась за руку Гидеона, – конечно, исключительно для безопасности. У легкой кареты прекрасные рессоры, но она покачивалась и подпрыгивала на неровной дороге.
– Кажется, об этой пустоши идет дурная слава? – спросила Пруденс.
– Да, из-за разбойников. Но не надо тревожиться, мисс Имп. В наши дни эта проблема почти решена. С тех пор как полицейские с Боу-стрит создали верховые патрули, большинство преступников изловили, а остальные начали зарабатывать на жизнь другим способом. Так что разбойники поджидали здесь путников в те времена, когда джентльмены носили гофрированные воротники. Теперь все в прошлом. Кроме того, самое опасное время суток – сумерки, а они давно миновали.
– Мне доводилось встречаться с бандитами, – сказала Пруденс. – В Италии, когда я была ребенком, мы много раз сталкивались с ними. В некоторых районах страны люди из поколения в поколение влачили нищенское существование. И разбой был единственным способом выжить для семьи, а иногда и для целой деревни.
– Правда? – тон Пруденс удивил Гидеона. – Судя по вашей интонации, в этом нет большой беды. Вам нравилось в Италии? Бандиты, разумеется, не в счет.
– Да, там было замечательно. Мы были там так счастливы. – Она вздохнула. – Везде, где нам довелось жить, казалось, всегда светило солнце, распускались цветы, звенели песни и смех. Люди все время пели. Не думаю, что так было на самом деле, но казалось, что они все время поют. И слуги, и крестьяне в полях часто пели за работой. Мама и папа любили музыку, и мы, дети, каждую среду вечером устраивали для них концерт. Мы выучили множество народных песен и пели и по-английски, и по-итальянски. И мама всегда пела малышам колыбельные. – Пруденс улыбнулась своим воспоминаниям.
– Вы помните так много? Вы ведь были ребенком, когда там жили?
– Да, но, когда мы уехали, мне было одиннадцать, так что я много помню. Я постоянно рассказывала об этом младшим сестрам, так что они тоже помнят. Очень важно помнить счастливые времена, – добавила она. – Это придает силы, когда времена... меняются. Конечно, когда мы были детьми, нам доставалось все лучшее. Знаете, итальянцы просто боготворят детей. Думаю, мы были ужасно избалованы.
– Я бы этого не сказал, – усмехнулся Гидеон. – Должно быть, вы с сестрами составляли прелестный маленький хор. А играете вы тоже хорошо?
Пруденс помолчала, глядя на легкие тени облаков, скользившие по освещенной луной пустоши, потом откровенно сказала:
– Нет. В этой области мы удручающе невежественны. Дедушка не одобряет музыку. Он считает ее грехом, за исключением церковной, но даже... – Она передернула плечами. – Мы жили в Италии совершенно иной жизнью, чем в Англии.
Пруденс вздрогнула, вспомнив, каково было вернуться из теплой Тосканы в холодный пустынный Норфолк. Пять недавно осиротевших девочек, оставленные на милость сурового, полного ненависти, порой теряющего разум старика...
– Холодно, мисс Имп?
Не дожидаясь ответа, Гидеон обнял ее и плотнее укутал меховой полостью.
– Нет, я не замерзла, – сказала она, но позволила его руке задержаться и даже слегка прислонилась к нему.
Пруденс знала, что не должна этого делать, но залитая мертвенным лунным светом пустошь и воспоминания о прошедшем детстве навевали на нее уныние и тоску. Теплая рука Гидеона и его сильное тело успокаивали и внушали уверенность.
Кроме того, она устала. Пруденс посмотрела на освещенный серебристым светом профиль Гидеона. Ни намека на сонливость. Он, вероятно, привык к ночному бодрствованию. Она вспомнила, как впервые встретилась с ним. Он вернулся домой в половине десятого утра и называл это окончанием вечера.
Было в этом ночном путешествии, в тенях и лунном свете, в мерном стуке копыт нечто, что очень способствовало сближению.
– Расскажите мне о своем детстве, – сказала она. – О родителях.
Гидеон мгновенно напрягся, так, что даже лошади сменили аллюр. Он вернул их к обычному шагу, и, когда посмотрел на Пруденс, его лицо исказила гримаса.
– Детские годы были довольно счастливыми, – сказал он после недолгого молчания. – Думаю, это было обычное детство: няни, гувернантки, учителя и тому подобное. Меня учили читать и писать, ездить верхом и охотиться. А когда мне исполнилось восемь лет, меня отправили в школу.
Пруденс нахмурилась. Слуги, наставники, уроки... а в восемь лет отправили в школу! Она не считала это счастливым детством.
– Вы были счастливы в школе?
– Разве в школе можно быть счастливым? – пожал плечами Гидеон. – Там было неплохо. Эдуард, мой кузен, тоже был там. Мы практически ровесники.
– Должно быть, вам обоим это было приятно. Все-таки не так одиноко, – сказала она. – А ваши родители?
Казалось, его лицо окаменело.
– Они не были счастливы, – наконец ответил он. – Их брак был ошибкой.
– О! – Пруденс хотелось узнать больше, но на его лице было столь неприветливое выражение, что она не отважилась задать вопрос.
Гидеон взглянул на нее и сильнее прижал к себе.
– Можно сказать, они поплатились за это. Последовала долгая пауза. Пруденс чувствовала его напряжение и не задавала вопросов.
– Думаю, вы слышали эту скверную историю, – наконец сказал Гидеон. – Когда Эдуард стал ухаживать за вашей сестрой и... – Его голос сорвался. – Старые сплетни вспыхнули с новой силой, и какой-нибудь доброжелатель вам обо всем поведал. Возможно, вы слышали правду. – Он набрал в легкие воздуха и сказал беззаботным тоном, словно его это не касалось: – Моя мать сбежала с отцом Эдуарда, когда нам было по четырнадцать лет.
Должно быть, Пруденс издала какой-то слабый звук, потому что он посмотрел на нее.
– Да, это очень страшно. Был ужасный скандал. Они были сестрами, мать Эдуарда и моя. От этого вся история стала еще хуже.
– Да, – прошептала Пруденс. – Двойное предательство: сестры и мужа.
Мерный стук копыт разносился по пустоши. Поднялся легкий ветерок, не холодный, но свежий, он гнал тучи по ночному небу.
– Для вас с Эдуардом, наверное, это было ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97
Пруденс проглотила ком в горле. Не стоит останавливаться на своих страхах. Страх лишает силы. Если она будет сильной, дедушка с ней не справится. В тот раз она была больна и чувствовала себя потерянной и покинутой. Он поймал ее, когда она была наиболее уязвима. Больше она этого не допустит.
Глава 13
Вечерний звон обуходящем дне…
Все остается в сумерках, и мне...
Т. Грей
Они сменили лошадей в Брентфорде и теперь ехали медленнее, поскольку запряженная в фаэтон пара была не так хорошо подобрана и выучена, как рысаки лорда Каррадайса. За городом простиралась бесконечная унылая равнина, залитая холодным серебристым светом луны.
– Ханслоу-Хит, – сказал лорд Каррадайс, почувствовав, как Пруденс сильнее сжала его руку.
Пруденс решила, что спокойнее ехать, держась за руку Гидеона, – конечно, исключительно для безопасности. У легкой кареты прекрасные рессоры, но она покачивалась и подпрыгивала на неровной дороге.
– Кажется, об этой пустоши идет дурная слава? – спросила Пруденс.
– Да, из-за разбойников. Но не надо тревожиться, мисс Имп. В наши дни эта проблема почти решена. С тех пор как полицейские с Боу-стрит создали верховые патрули, большинство преступников изловили, а остальные начали зарабатывать на жизнь другим способом. Так что разбойники поджидали здесь путников в те времена, когда джентльмены носили гофрированные воротники. Теперь все в прошлом. Кроме того, самое опасное время суток – сумерки, а они давно миновали.
– Мне доводилось встречаться с бандитами, – сказала Пруденс. – В Италии, когда я была ребенком, мы много раз сталкивались с ними. В некоторых районах страны люди из поколения в поколение влачили нищенское существование. И разбой был единственным способом выжить для семьи, а иногда и для целой деревни.
– Правда? – тон Пруденс удивил Гидеона. – Судя по вашей интонации, в этом нет большой беды. Вам нравилось в Италии? Бандиты, разумеется, не в счет.
– Да, там было замечательно. Мы были там так счастливы. – Она вздохнула. – Везде, где нам довелось жить, казалось, всегда светило солнце, распускались цветы, звенели песни и смех. Люди все время пели. Не думаю, что так было на самом деле, но казалось, что они все время поют. И слуги, и крестьяне в полях часто пели за работой. Мама и папа любили музыку, и мы, дети, каждую среду вечером устраивали для них концерт. Мы выучили множество народных песен и пели и по-английски, и по-итальянски. И мама всегда пела малышам колыбельные. – Пруденс улыбнулась своим воспоминаниям.
– Вы помните так много? Вы ведь были ребенком, когда там жили?
– Да, но, когда мы уехали, мне было одиннадцать, так что я много помню. Я постоянно рассказывала об этом младшим сестрам, так что они тоже помнят. Очень важно помнить счастливые времена, – добавила она. – Это придает силы, когда времена... меняются. Конечно, когда мы были детьми, нам доставалось все лучшее. Знаете, итальянцы просто боготворят детей. Думаю, мы были ужасно избалованы.
– Я бы этого не сказал, – усмехнулся Гидеон. – Должно быть, вы с сестрами составляли прелестный маленький хор. А играете вы тоже хорошо?
Пруденс помолчала, глядя на легкие тени облаков, скользившие по освещенной луной пустоши, потом откровенно сказала:
– Нет. В этой области мы удручающе невежественны. Дедушка не одобряет музыку. Он считает ее грехом, за исключением церковной, но даже... – Она передернула плечами. – Мы жили в Италии совершенно иной жизнью, чем в Англии.
Пруденс вздрогнула, вспомнив, каково было вернуться из теплой Тосканы в холодный пустынный Норфолк. Пять недавно осиротевших девочек, оставленные на милость сурового, полного ненависти, порой теряющего разум старика...
– Холодно, мисс Имп?
Не дожидаясь ответа, Гидеон обнял ее и плотнее укутал меховой полостью.
– Нет, я не замерзла, – сказала она, но позволила его руке задержаться и даже слегка прислонилась к нему.
Пруденс знала, что не должна этого делать, но залитая мертвенным лунным светом пустошь и воспоминания о прошедшем детстве навевали на нее уныние и тоску. Теплая рука Гидеона и его сильное тело успокаивали и внушали уверенность.
Кроме того, она устала. Пруденс посмотрела на освещенный серебристым светом профиль Гидеона. Ни намека на сонливость. Он, вероятно, привык к ночному бодрствованию. Она вспомнила, как впервые встретилась с ним. Он вернулся домой в половине десятого утра и называл это окончанием вечера.
Было в этом ночном путешествии, в тенях и лунном свете, в мерном стуке копыт нечто, что очень способствовало сближению.
– Расскажите мне о своем детстве, – сказала она. – О родителях.
Гидеон мгновенно напрягся, так, что даже лошади сменили аллюр. Он вернул их к обычному шагу, и, когда посмотрел на Пруденс, его лицо исказила гримаса.
– Детские годы были довольно счастливыми, – сказал он после недолгого молчания. – Думаю, это было обычное детство: няни, гувернантки, учителя и тому подобное. Меня учили читать и писать, ездить верхом и охотиться. А когда мне исполнилось восемь лет, меня отправили в школу.
Пруденс нахмурилась. Слуги, наставники, уроки... а в восемь лет отправили в школу! Она не считала это счастливым детством.
– Вы были счастливы в школе?
– Разве в школе можно быть счастливым? – пожал плечами Гидеон. – Там было неплохо. Эдуард, мой кузен, тоже был там. Мы практически ровесники.
– Должно быть, вам обоим это было приятно. Все-таки не так одиноко, – сказала она. – А ваши родители?
Казалось, его лицо окаменело.
– Они не были счастливы, – наконец ответил он. – Их брак был ошибкой.
– О! – Пруденс хотелось узнать больше, но на его лице было столь неприветливое выражение, что она не отважилась задать вопрос.
Гидеон взглянул на нее и сильнее прижал к себе.
– Можно сказать, они поплатились за это. Последовала долгая пауза. Пруденс чувствовала его напряжение и не задавала вопросов.
– Думаю, вы слышали эту скверную историю, – наконец сказал Гидеон. – Когда Эдуард стал ухаживать за вашей сестрой и... – Его голос сорвался. – Старые сплетни вспыхнули с новой силой, и какой-нибудь доброжелатель вам обо всем поведал. Возможно, вы слышали правду. – Он набрал в легкие воздуха и сказал беззаботным тоном, словно его это не касалось: – Моя мать сбежала с отцом Эдуарда, когда нам было по четырнадцать лет.
Должно быть, Пруденс издала какой-то слабый звук, потому что он посмотрел на нее.
– Да, это очень страшно. Был ужасный скандал. Они были сестрами, мать Эдуарда и моя. От этого вся история стала еще хуже.
– Да, – прошептала Пруденс. – Двойное предательство: сестры и мужа.
Мерный стук копыт разносился по пустоши. Поднялся легкий ветерок, не холодный, но свежий, он гнал тучи по ночному небу.
– Для вас с Эдуардом, наверное, это было ужасно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97